Вот он — конец морского пути? Это… Всё?

Феанаро не спешил выходить из каюты и радоваться вместе с остальными. Земля уже близко, и это точно Средиземье, а не встречный островок.

На столе, отражая пламя свечей, лежал меч. Огонь слился воедино в отполированной стали, и крохотные пляшущие на фитилях оранжевые язычки теперь казались бушующим пламенем.

Взяв клинок в руку и повернув его, Феанаро увидел, как отражения огней вытянулись, словно обвив лезвие огненной нитью, как вьюн обвивает ствол дерева.

Игра пламени в металле завораживала и отвлекала от тревожных предчувствий. Военный поход начинался во имя добра и света.

И чем он всё больше оборачивался?

***

Клинков было много, очень много. Рианаро пересчитывал вооружение армии больше для себя, чем ради помощи другу-королю. Количество почти одинаковых мечей ужасало, очень некстати вспоминалось, как в далёком светлом прошлом эльф развлекал маленькую сестру, нумеруя цветы в саду. Их количество пугающе напоминало число смертоносных лезвий, сердце сжималось сильнее. Магнолии тоже на первый взгляд выглядели одинаково, и, лишь присмотревшись очень внимательно, можно было разглядеть индивидуальность каждого цветочка — у этого лепестки длиннее, у этого кончики ярче, а здесь больше белого, у того с краю оттенок ближе к сиреневому, а этот — нежно-розовый. Если захочешь, заметишь многое.

Если захочешь.

Мечи для армии тоже отличались. Те, что делал сам Феанаро Куруфинвэ, выглядели изящно, словно королевские венцы, казались украшением для дворцов, идеально лежали в руке. Оружие, созданное другими мастерами, очень напоминало клинки короля, однако было иным.

Разница между мечами существовала, но становилась видна лишь при внимательном рассмотрении. А бросишь беглый взгляд — это просто аккуратно сложенные, готовые для битвы клинки. Все одинаковые. Существующие для одной лишь цели. А после её достижения все они и вовсе станут не нужны.

Просветлённый разум

«Ты хочешь вернуть время назад? Твой народ мечтает об этом. Хочешь увидеть, как песок и вода в часах поднимаются вверх? Это ведь главное желание каждого аманэльда. Что ты готов отдать за это, их венценосный собрат? Способен ли смотреть на прозрачные колбы и плакать от несбыточного желания так же, как они? Ответь сам себе, эльф. Ответь честно».

И Арафинвэ ответил.

«Да».

На самом деле, он не хотел ничего. У младшего сына Финвэ, увидевшего мир по-новому, было всё, что нужно, и даже много больше — ощущение наполненности души неописуемым восторгом и счастьем от прощения и любви Валар, однако Владыки, судя по всему, хотели слышать согласие, поэтому каждый раз из уст Арафинвэ снова и снова звучало одно и то же.

«Да».

Майэ Илмариэ часто появлялась рядом: то на балконе, с которого тьма над Валинором казалась ещё более всеобъемлющей, то в коридорах, наполненных историей Арды, то в гостевых покоях, напевая о главном и осторожно напоминая о второстепенном — необходимости еды, воды и сна.

«Надежду ты потерял? — снова и снова спрашивала помощница Варды, возникая рядом звёздным миражом. — Думаешь, что проиграл?

Всё не так, и веры нет в себя,

Из-под ног ушла земля?»

Сверкающий вихрь небесных искр во тьме шёлковой ткани завораживал, заставлял видеть только дивное сияние, не замечая даже прекраснейшей лепнины на стенах, ажурных балконов и прилетающих то и дело исполинских златопёрых орлов. Майэ была неописуемо красива, только рассмотреть её лицо тоже не удавалось. Но Арафинвэ не хотел и этого. Очарованный эльф не желал ничего сверх того, что уже имел. Ничего сверх света.

Майяр Эонвэ и Алатар порой встречались во дворце Манвэ, а помощники Вала Оромэ безмолвными тенями мелькали среди скульптур. Они могли рассказать много важного, однако третий сын погибшего короля знал — дела Айнур эльфов не касаются, поэтому, если сами Владыки не обращаются к подопечным, не стоит привлекать их внимание ни радостью, ни печалью, ни любопытством.

«Стал врагом твой лучший друг,

Так жесток весь мир вокруг!

Не спеши надежду терять.

Свет воссияет в душе опять!

Не дай злобе затуманить взгляд.

Ни к чему слова, если нет пути назад».

Илмариэ пела. Даже когда её не было рядом, дивный голос будто бы звучал эхом, окружённым мерцающим вихрем чёрно-сине-фиолетового шёлка. И звёзды, звёзды, звёзды…

Свет… Только свет.

Коридоры дворца казались бесконечными и слишком прекрасными для взора всего лишь эльфа. Младший сын убитого нолдорана удивлялся, почему не понимал раньше, насколько ничтожно даже самое высокое мастерство аманэльдар в сравнении с творением Валар. Неужели кто-то действительно верит, будто тирионский дворец красивее твердыни на Таникветиль?

Слепцы! Глупцы, кого гордыня лишила зрения и разума! Есть ли для них надежда на обретение мудрости?

«Светом сердца озари свой путь,

Пусть былого не вернуть,

Пусть все обиды прочь уйдут,

И тогда ночь превратится в день.

Пусть сомненья уходят в тень!

Пусть! Кто силён будет, тот поймёт,

Что правда лишь к рассвету приведёт!

Вздохни и всё прости,

И любовь назад к себе пусти!»

Любовь… Арафинвэ вспомнил, как впервые встретился с Эарвен на Празднике Урожая. Тогда ещё ничто не омрачало мыслей о веселье, торжество не ассоциировалось с тьмой и смертью, дарило лишь радость от нового цикла цветения и созревания. Кто-то пел, кто-то танцевал. Возможно, некоторые зло шутили друг над другом, но для младшего тирионского принца это не имело никакого значения. Тогда все аманэльдар были дружны или хотя бы казались таковыми. Все вместе веселились и благодарили Валиэ Йаванну за её щедрые дары.

На том далёком Празднике Урожая тэлерийский король Ольвэ называл Эарвен дочерью, как и многих других юных родственниц, дарил жемчуга и перламутровые украшения в виде цветов и рыб, уверял, что девы всегда прекраснее любых изделий даже самых искусных ювелиров, но девочка в белоснежном, как и весь Альквалондэ, платье смотрела только на золотоволосого Нолдо в венце, с гербом Дома Финвэ на парадной мантии.

«Мне обязательно выходить за него замуж, когда я вырасту?» — прозвучал вопрос, и Арафинвэ смущённо рассмеялся, а Тэлери захохотали, не стесняясь.

«Обязательно?! — настаивала на ответе Эарвен. — Тогда пусть заведёт у себя лебедей, иначе я к нему не поеду!»

Младший сын Финвэ улыбнулся воспоминаниям. Отец не настаивал на браке с тэлерийской девой, однако не раз вздыхал о том, что его сыновья слишком явно демонстрируют любовь к своему народу, выбирая в жёны Нолдиэр. Это, разумеется, совсем не плохо, даже прекрасно, но ведь аманэльдар — единый народ, пусть и такой разный.

«Независимо от цвета шёрстки, — хитро улыбаясь, подмигнул сыну отец, — нимбиньяр одинаково четверолапы, хвостаты и с одним сердцем для одной большой любви. И как же здорово видеть крох-нимбиньяр, родившихся в семьях разных по окрасу родителей! Кто-то получается полосатый, кто-то пятнистый, у одного — маска на мордочке, у другого — хвост не такого цвета, как всё остальное, у третьего — лапки словно в ботиночках. А однажды родился малыш, полностью белый, но с чёрным сердцем на спинке. Как ты думаешь, его стоит считать глупым, как оставшихся во тьме Эндорэ зверьков?»

Арафинвэ был уверен — теперь вопрос бы звучал совсем иначе: чёрное сердце напоминало бы не о Мориквэнди, а о Морготе или Нолдор, выигравших битву за корабли, а потом захвативших Альквалондэ. Но тогда, в священном свете Древ, всё было иначе, и юный эльф сказал отцу, что окрас не делает одних нимбиньяр умнее других. Финвэ не продолжил разговор, не стал спорить или соглашаться, зато Индис напомнила любимому Арьо, что только народ Ваньяр ушёл по зову Валар в Аман, не разделившись и никого не потеряв.

«Мы понимали, мой хороший, — сказала мать, нежно улыбаясь, — что разлука — это боль и тоска, и неважно для утративших близких, правы они или неправы. Тешить самолюбие долго не получится, а расставание — это навеки. Мы верили Владыкам и не хотели, чтобы гордость одних и глупость других сделала кого-то из нас несчастным».