***

— Но я ведь не сделал ничего неправильного! — случайно тронув опухший глаз и отдёрнув руку, почти выкрикнул Белемир. — В библиотеке Пойтара сжигали тексты, которые считали плохими! В день его рождения.

— День рождения? — Беор медленно хмыкнул, сморщенное лицо просияло. — Он не мог его знать.

— Почему? — удивился сын Бельдир. — У господина Пойтара не было семьи?

— Я не знаю, — старый вождь вздохнул, — но он был из тех, кто пришёл из леса по зову Нома. Мы были дикарями, у нас не велось летописи и счёта прожитых вёсен. Определить наш возраст было невозможно, и мы все считаем своим рождением двести семьдесят третий год Эпохи Анар — тогда мы встретили Нома. Но это именно год, не день.

— День рождения Пойтара, — пожал плечами Белемир, — зимой праздновали. Разводили костёр и…

— Зимой? — Беор задумался.

Воспоминания всплывали в голове с огромным трудом, однако старик смог восстановить в памяти знакомство с тем, кто впоследствии перебрался в Барад Эйтель в качестве борца с искажением. Похоже, своим рождением Пойтар считал тот самый день, когда он перестал быть Чшиком. Пожалуй, не стоит об этом рассказывать юному правнуку.

— Твоя беда в том, — подумав, неспешно заговорил Беор, — что ты считаешь себя вправе решать за других. Ты считаешь, что имеешь право брать чужое и распоряжаться этими вещами, решать, отдавать их хозяевам или нет, вернуть в целости или испортить.

— Но они сами виноваты!

— Подожди, Белен, подожди. — Снова некоторое время помолчав, вождь чуть подался вперёд: — Баран… Белендир… Белемир! Прости, вечно путаю. Скажи, кто научил тебя воровать?

— Да я не ворую!

— Белемир. Просто скажи, кто и зачем научил тебя брать чужое?

— Да никто меня не учил! — юноша обиделся, потёр опухшее веко. — Я просто умею и всё.

— А когда первый раз украл?

— Не помню.

«Как же сейчас не хватает рядом мудрого Финдарато!» — подумал Беор, понимая, что не знает, как быть.

Белемир для старого вождя был напоминанием о любимом сыне, единственным его потомком, да к тому же умным, любящим читать и даже пишущим что-то вроде стихов! И как же так вышло, что милый мальчик Белемир стал вырастать таким… таким… сложным!

— Давай договоримся, — старый вождь прислонился к спинке кресла, довольно улыбнулся, — ты будешь хранить память о том, как жил в Дортонионе… нет, в Барад Эйтель, однако их законы останутся там. Здесь законы свои. Здесь воровство карается, считается искажением. Не нравятся чужие книги? Не читай их. Пиши свои. И задание лично от меня: сделай нашу летопись. У нас хранится целая куча записей, их надо собрать и сделать, как у номов. А ещё просьба, тоже лично от меня: когда я умру, запиши, что мне было ровно сто лет. Нравится мне эта цифра. Красивая. Но главное — береги эльфийские книги. Если истрепятся — перепиши, но ни в коем случае ничего там не меняй!

Беор вдруг замолчал и тяжело вздохнул.

— Устал Старый, — сказал он, закрывая глаза и кладя руку на выпуклое стекло, лежащее поверх текста о любви однорукого героя и прекрасной девы, что спасла его из оков тьмы. — Иди, Белен. Бери записи и… сам знаешь.

Белемир встал, решив не напоминать, как его зовут. Какая разница в общем-то?

Выйдя из комнаты, надеясь, что никто не станет смеяться над избитым хулиганом или читать морали тому, кто сам может любому рассказать, как себя вести, сын Бельдир пошёл в дом, выделенный под хранилище записей.

«Надо навести порядок хотя бы там! И пусть никто не суётся с советами! Сам разберусь получше вас всех! Потом спасибо скажете!»

***

Сон накатил стремительно, словно тень от быстро плывущего облака. Беор вдруг увидел перед собой красивую зелёную поляну, а вдали — лес и озеро — то самое, из детства. На берегу был дядя Трах-Тах со своей неизменной палкой для странствий по чащам.

— Жуух!

Радостно поприветствовав племянника, Сын Грозы указал рукой в сторону большого цветущего куста, где плели венки дочь и обе супруги Беора, словно не замечая друг друга. Из леса вышел Белен, ведя под руку жену, и со счастливой улыбкой бросился к отцу, а чуть в стороне стоял Баранор с похожим на него юношей.

— Мы ждали тебя, — сказал старому вождю любимый сын. — Долго ждали! Наконец, ты с нами, папа! Теперь нас больше ничто не разлучит. Никогда.

Примечание к части Колыбельная из мюзикла "Последнее испытание"

О несчастных, о зле, о лютой ненависти

Подземный дворец всё заметнее погружался в безмолвие. Пустынная красота сводов навевала безнадёжную тоску, и воображение, пробуя хоть как-то оживить застывшее время, пыталось рисовать пугающие картины превращающихся в чудовищ прекрасных скульптур, однако разум был сильнее фантазий, и любая иллюзия разбивалась о понимание — этого не может быть.

Амариэ отошла от ручья, поправила пышное платье, на создание которого потратила целую вечность и гору шелков. А сколько дивных камней ушло на создание украшений для ткани! Роскошь блистала и переливалась, притягивала наигранно восхищённые пустые взгляды тех, чьё существование стало таким же бессмысленным, как и у самой супруги Финдарато Инголдо. Чтобы справиться с лишающей рассудка безнадёжностью вечного пути в никуда, многие жители Валинора принялись создавать нечто грандиозное, но никому не нужное, вроде огромных скульптур, до неудобного пышных платьев, ковров из драгоценностей, исполинских люстр для трёх тысяч свечей и многого другого столь же потрясающе бесполезного.

Однако у большинства оставшихся в Валиноре был хоть какой-то смысл жизни: внуки, надежда на победу над Морготом и последующее возвращение любимых и сыновей, второе замужество, в конце концов. Мало ли, как сложится жизнь? Но что предстояло Амариэ?

Вечность превратилась в тюрьму.

— Снова тоскуешь? — королева Эарвен, не столь роскошно одетая, как её невестка, кивнула сопровождавшей дочери, чтобы оставила мать наедине с женой Финдарато. — Я готова помочь и поддержать, милая, ты лишь скажи, как.

— Но я не знаю, — опустила голову Амариэ, посмотрев на едва выглядывавшие из-под ажурного многослойного подола золотые туфельки. — Я пыталась вышивать, но ты сама запретила учение Мириэль Сериндэ, и мне пришлось вернуться к учению Валиэ Вайрэ, чтобы пойти другим путём искусства. Какое-то время это отвлекало, но потом…

Супруга владыки Арафинвэ посерьёзнела, в глазах, название цвета которых юным эльфам ни о чём не говорило — они никогда не видели морскую волну, отразилась затаённая угроза. Невестка поняла, что ходит по краю пропасти, однако испугалась промолчать или соврать больше, чем сказать правду. Лгать королеве ведь недопустимо! Кто Амариэ такая, чтоб позволять себе подобное?!

— Ткани и готовые платья не нужны в том количестве, в котором их могут создавать одинокие мастерицы, у кого более нет никаких занятий, — осторожно заговорила супруга Финдарато Инголдо, — то же и с украшениями, и… остальным. Нетленные вещи, над которыми не властно время, хранятся и скапливаются, у взрослых аманэльдар уже есть абсолютно всё, что им нужно, а детей почти не рождается, поэтому не строятся новые дворцы, не прорубаются пещеры, нет нужды…

— Я понимаю, — кивнула Эарвен, — однако и ты пойми: дела народа — забота короля, не твоя. Зачем ты интересуешься тем, что тебе не по статусу? Ты можешь шить для Валар и только для них. Более того, ты обязана это делать в первую очередь, а не размышлять о вещах, с которыми прекрасно справляется твой свёкор.

— Я… — золотоволосая эльфийка испуганно сжалась. — Я потеряла надежды. Призрачная эстэль больше не греет, требуя неизвестно сколь долгого ожидания, а амдир утратила в моих глазах основания. Может быть, мне нужно в Сады Вала Ирмо?

Эльфийская владычица задумалась. Ручей струился кристально-прозрачным потоком, оттого казался обманчиво неглубоким.

— Ты — жена сына короля, — заговорила Эарвен, — ты — пример для других женщин. Если уйдёшь в Лориэн, то обязана скоро вернуться оттуда счастливой, полной надежд и любви к Валар. Если не уверена, что так будет, лучше не уходи вовсе.