***

Арминас подошёл к привезённому в госпиталь человеческому командиру. Мужчина был в ужасном состоянии: глаза изрезаны, словно в них впивались когтями хищники из Хэлкараксэ, руки и ноги начали гнить, и скорее всего, этот воин уже не оправится от увечий, поскольку зараза наверняка попала в кровь и вызвала лихорадку.

— В плену у орков побывал, — со злостью сказал один из доставивших его людей. — Еле спасли. А такой доблестный воин был! Сам Хадор Желтоволосый его военачальником назначил! Эх… Но мы за него отомстим! В Исток съездим, решим, что как, и отомстим!

Бывший хитлумский страж покачал головой. Да, попасть к Морготу или его рабам даже врагу не пожелаешь! Скорее бы эта ненавистая война закончилась! Так хочется мира и покоя, даже не слишком честного и светлого.

Какая разница, как относятся друг к другу те, кто не проливают кровь друг друга, живя на одной земле? С неприятными соседями можно просто не встречаться. Наверное, это и есть истинная мудрость и благодетель.

Путь к светлому будущему

Постель была очень мягкой и тёплой. Конечно, она уже не казалась настолько невероятной, как в первую ночёвку в эльфийском городе, но всё равно находиться в ней по-прежнему доставляло наслаждение.

Дышать становилось всё труднее, на грудь словно давил камень, растущий с каждым мгновением. Родня наверняка позвала лекарей, только получать их помощь уже не хотелось — человек чувствовал, что устал. Устал бороться, устал держаться, устал завоёвывать. Всё. Хватит. Довольно. Пора на покой.

— Уйдите, — прошептал старик тем, кто вроде бы находился рядом. — Хочу… один.

Предчувствуя конец, осознавая, что осталось жить совсем недолго, повидавший слишком многое на своём веку мужчина желал только одного: вспомнить напоследок прошлое, подумать, чего добился, поплакать о потерях и упущенном. Этим не хотелось делиться ни с братом, ни с женой, ни тем более с малолетними детьми. Зачем им это? Потомки вырастут в роскоши и не узнают ничего плохого, через что пришлось пройти их отцу.

Они будут счастливы.

С усилием втянув воздух, сипя и хрипя, старик вспомнил себя ребёнком.

***

— А ну стой! Стой, гадёныш! Стой! Выпердыш кровавый! Харчок гнойный! Да чтоб ты подох со всей своей семейкой!

Вопль погнавшегося соседа удалялся, и мальчишка ликовал — впервые за свою короткую жизнь он смог схулиганить и не оказаться пойманным. То ли вырос и окреп, то ли вредный дядька постарел… Впрочем, какая разница?

— Не догонишь, обвислый! — крикнул ребёнок, не понимая значения слова, но зная — на него любой обидится. — Не догонишь! Не догонишь! Обвислый!

Возможно, если бы кто-то из старших протрезвел, отвлёкся бы от бесконечного сношения и объяснил детям, почему нельзя портить чужие запасы, мальчишки не стали бы заливать водой погреба. Однако взрослые только орали да избивали хулиганов, возможно, сами не знали толком, что плохого во вредительстве, а относились к малышне жестоко лишь потому, что те не могли ответить. И некому было просто остановить вероломную ребятню, схватить за шиворот, встряхнуть и задать всего несколько вопросов, дав на них доходчивые ответы.

Что будет с едой в погребе, если её намочить? Она сгниёт!

Можно есть гнилую еду? Нет.

Почему? Отравишься.

Что сделает тот, кто остался без еды?

Для алкарим результат нехватки провизии был очевиден: голодные ограбят тех, кто не станет сопротивляться, убьют и ограбят любого, кто станет. Как иначе-то?

Но такого ли хотели дети для себя?

Разумеется, малолетние хулиганы не могли затопить чужой погреб настолько, чтобы это нанесло ощутимый урон, поскольку незаметно и быстро повернуть под дом соседа полноводный ручей ребёнку не под силу. Однако подобные шалости лучше было пресекать сразу, но только кому хотелось разбираться? Догнал — дал пинка. Не догнал — проклял вслед. Не учить же уму-разуму, особенно, если сами не учёны.

***

Вспомнив свою маленькую, но такую приятную победу, старик слабо улыбнулся.

Сейчас не получалось вспомнить всех братьев и сестёр, поскольку появлялись они часто, но почти всегда быстро исчезали. Мальчику не было дела до того, умер ли очередной младенец или оказался обменян на мешок стояк-травы или ещё чего нужного отцу. Лишь когда кто-то всё же вырастал и начинал лезть с мелкими пакостями, можно было попробовать запомнить имя и рожу этого родственника, с которым придётся делиться едой даже в неурожайный год.

Но однажды всё изменилось.

***

У неё не было имени, как и у многих женщин-алкарим. Юную девушку с раскосыми по-орочьи глазами, однако светлокожую и с волосами цвета глины, называли, как всех: эй-ты, круглая, дырка, задница, вымя и тому подобное, но для взрослеющего мальчишки эта «долбилка» стала предметом особого вожделения. Хотелось только её.

А ещё в ней было что-то странное. Она, конечно, как и любая другая, позволяла себе присунуть и спереди, и сзади, и в рот взяла, и семенем умылась, а понадобилось — проглотила, но парень постоянно чувствовал от неё не то опасность, не то подставу.

Это ещё сильнее возбуждало, стояк донимал и с утра, и днём, и вечером, и даже по ночам, пришлось идти к её семье. И тут…

***

Закашлявшись и решив, что не успеет как следует вспомнить самую важную женщину и её значимость в жизни, старик загрустил, но приступ ослаб, дыхание выровнялось, и образ прошлого снова заиграл тусклыми, но такими дорогими красками Чёрной Страны.

***

— Терь такие дела тихо решаются, не то, что раньше, — отец девушки не обратил внимания на подарки и попытки свататься, а заговорил совсем о другом, — вот скажи, малец, ты слышал о бунте в угольной дыре в рыбный сезон? Нет? То-то же. А он был! Понервничали хлыстодрочеры! Всех перебили, не разбираясь. А потом стали по домам их родни шастать, да в уши дрочить. Вы, грят, думаете, мол, не такие, как орочьё поганое. Грят, типа возомнили о себе, дохляки вонючие. А вы все на самом деле орки, грят! В ка-аждом из вас кровь орочья, иначе б передохли тут давно. А так как вы орки, грят, то и неча вам за горами делать. Бежать они, грят, собрались! Свободы захотели, грят! Да не сможете вы, грят, жить без Владыки Алкара! Либо подохнете, либо вернётесь. Не приживётесь, грят, в эльфьих землях!

***

Старик вспомнил, как стал часто ходить домой к запавшей в душу дырявой соске, чтобы поговорить с её отцом. Идея побега из Чёрной Страны так вдохновила юнца, что он даже стал меньше думать о своём торчке между ног. А случившийся пожар и вовсе показался знаком судьбы. Даже дурачина брат поумнел.

— И теперь я здесь, — прохрипел умирающий мужчина. — Все мы здесь. С эльфами.

Думать о том, как умерла очередными родами первая и долгое время единственная жена, а может, её отравила какая баба из домашних, как выросшие дети — родные и сводные братья и сёстры — принялись убивать друг друга, как пришлось закопать живьём слишком болтливых соседей, желания не было. Зачем это теперь? Лучше гордиться собой, вспоминая шаг, на который долго не получалось решиться.

Чего именно страшился обретший свободу раб, ему было непонятно самому. Казалось бы, худшее уже произошло, и невозможно понять, какое именно событие среди долгих лет существования в Чёрной Дыре стало самым ужасным. Тяжёлая работа? Голод, холод, нужда и готовые зарезать во сне соседи, или вечно стремящиеся избить до полусмерти командиры? Какими бы ни были эльфы, даже судя по рассказам их врагов, они не хуже смотрителей шахт или хозяев кузниц. Про тюремщиков и вовсе упоминать не стоит. Чего же бояться?

Наверное, в изъеденном искажением сердце человека жил и не давал покоя стыд за то, каким отвратительным гадом был беглый подданный Моргота, и все его собратья тоже. Да, на севере, за проклятыми горами иначе не выжить, но теперь не отмыться от всей этой грязи, и как в таком виде предстать перед дивными светлыми прекрасными созданиями самого Творца?

И лишь когда здоровье совсем пошатнулось, замучила одышка, жена перестала интересовать, а дети — радовать, стало ясно — поздно бояться, надо действовать. Сейчас или никогда.