— За Дурина! — поднял тост ювелир. — За его вечное покровительство!

— За Дурина! — поддержал нолдоран. — Теперь обсудим наши ожидания относительно Оссирианда. Не стесняйтесь мечтать, друзья мои, стать скромнее мы всегда успеем.

***

Узоры на стенах ожили.

Давно привыкнув к бесконечным, однако не повторяющимся завиткам, морским звёздам, рыбкам и причудливым орнаментам, которые складывались в изображения одного и того же лица, Оэруиль перестала замечать пугающие живые взгляды спрятанных в камне мёртвых глаз.

«Это мой дом! — говорила эльфийка себе. — И призраки здесь мои!»

Не нашедший покой дух присмирел или просто затаился до времени, и королева-отшельница решила, что может больше ни с кем не делить белокаменную Башню Морской Звезды — ни с живыми, ни с мёртвыми.

Письма от родни приходили часто, однако Оэруиль крайне редко бралась их читать. Время от времени отправляя ответные послания, супруга таргелионского короля не вникала в дела семьи, и даже о печальном конце правления отца узнала через полгода после получения известия, когда, наконец, решила сломать печать на конверте.

«Отец снова стал просто одним из множества сыновей влиятельного лорда, — эльфийка посмотрела в окно на застывший стеклом пруд. — Как же мне… не жаль».

Летний день ещё не разогрелся, трели утренних птиц звучали волшебно, а главное — стихли голоса проезжих торговцев. Оэруиль нравилось иногда проводить вечера с гномихами, которые рассказывали весёлые истории и пели забавные песни, однако их долгое присутствие рядом утомляло, и каждый раз воцарявшаяся тишина казалась подарком судьбы.

Узоры словно зашевелились, напоминая о пляске огня. Лица в языках пламени засмеялись, заплакали, и Оэруиль вдруг подумала, что надо на всякий случай убрать из башни книги, особенно те, которые написала сама. Распорядившись, чтобы слуги начали переносить драгоценные тексты, королева-отшельница вышла на балкон и посмотрела вниз — туда, где на белокаменных ступенях выцветшими пятнами крови розовели солнечные блики.

«Встань, королева!» — прозвучал в памяти приказ, и Оэруиль похолодела.

Есть вещи, которые невозможно забыть и перестать чувствовать остро, словно только случившуюся беду.

«Встань, королева!»

Чувствуя спиной ожившие взгляды на стенах, Оэруиль поняла, что боится обернуться. Голос мужа в воспоминаниях сменился шумом пира, прозвучало слово «Митрил», а потом полилась песня:

«Широка река, глубока река!

Не доплыть тебе с того бережка.

Тучи низкие прячут лунный свет,

Полететь бы мне, да вот крыльев нет.

Во сыром бору злой огонь кипит,

Конь, черней чем ночь, у огня стоит,

Бьёт копытом он — ищет седока.

Оттолкнул тот конь наши берега.

Чёрная вода далеко течёт,

Унесло весло, да разбило плот.

Были ласточки — стали вороны,

Рано встретились, поздно поняли.

Двери новые не сорвать с петель,

И одна беда стелит нам постель, 

Широка река, эхо долгое,

Конь, черней чем ночь, ходит около.

Постучалась в дом боль незваная —

Вот она — любовь окаянная.

Коротаем мы ночи длинные,

Нелюбимые с нелюбимыми».

Пересилив себя и обернувшись, Оэруиль увидела, как роспись и лепнина Башни Эаринэль сложилась в огромное смеющееся лицо.

— Ты принадлежишь мне, — содрогнувшись, прошептала королева. — Если вообще существуешь.

Менее страшно не стало, но вдруг со стороны леса торжественно запели трубы, и эльфийка посмотрела вдаль с балкона.

— Король Карантир? — выдохнула Оэруиль. — Но… зачем?

***

Когда он вошёл, призраки затаились.

Королева, успевшая причесаться и одеться в цвета таргелионских знамён, замерла, словно статуя, стоя среди морских и небесных звёзд.

— Настало время для нашего совместного будущего, — недобро улыбнулся Морифинвэ, возвышаясь чёрной скалой на фоне белоснежной узорчатой арки. — Мир меняется, и мы должны идти вперёд, не отставая.

Забыв, как двигаться, Оэруиль часто задышала, широко раскрыв глаза. Муж приблизился, ласково взял за плечи, нагнулся к лицу. Ближе, ближе. Ощутилось горячее ароматно-пряное дыхание.

Промелькнула мысль, что нельзя просто позволить делать с собой, что вздумается, но эльфийке совсем не хотелось сопротивляться.

— Здесь? — спросила она сдавленно, чувствуя страх, любопытство, злость, протест и… желание.

— Да, — прозвучал ответ. Горячие руки заставили ткань платья подчиниться и оголить дрожащее тонкое тело.

— Да, — трепещущим голосом произнесла Оэруиль. — Пусть призраки башни… Пусть… Пусть они видят.

— Пусть она видит, — ухмыльнулся Морифинвэ, сбрасывая черноту одеяния, становясь прекрасным сияющим эльфом, не менее пугающим, чем раньше, но притягательным настолько, что страх утратил власть над сердцем королевы.

— Она? — Оэруиль подняла брови, слегка вздрогнув, когда ладони мужа чуть надавили на грудь.

— Она.

Взгляд пылающих бесцветных глаз изучающе пополз по телу эльфийки. Неожиданно таргелионский владыка подхватил Оэруиль и опрокинул прямо на лежавшую на мраморе, бирюзе и янтаре чёрно-красную одежду. Широко разведя ноги супруги, Карнистир одной рукой прижал низ живота эльфийки к полу, а вторая стала гладить и нажимать, заставляя тело напрягаться и вздрагивать.

— Будущее Оссирианда и Таргелиона должно зародиться сегодня, — ласки становились настойчивее, подчиняли, лишали воли и желаний, оставляя только одну сладко-мучительную мольбу о продолжении.

Оэруиль была согласна на всё, а в душе зарождалась уверенность — та, что однажды подчинила призраков башни, не отпустит своё счастье, даже если…

Ласкавшая рука остановилась, легла на пылающую желанием пульсирующую плоть, словно согревая её.

— Будущее, — сказал пугающий голос, — в твоей власти, королева. Подари его нашим землям.

— Да, — выдохнула со стоном Оэруиль, пытаясь двигать бёдрами, но ладонь, надавившая на живот, не позволяла. — Прошу, продолжай. Я всё сделаю.

Морифинвэ ловко пододвинулся, подхватил ноги супруги и в одно мгновение соединил два тела в одно. Вскрикнув от неожиданности и радости ощущения единения, чувствуя внутри себя движущуюся плоть, Оэруиль принялась целовать лицо, шею и грудь супруга, приподниматься и опускаться, стараясь показать, насколько счастлива.

«Я не отпущу тебя, — подумала королева. — Ты теперь мой. Мой!»

Уверенность в победе слилась с возбуждением от ласк, выплеснулась криком наслаждения, тело задрожало, и, открыв глаза, посмотрев поверх Морифинвэ, Оэруиль увидела, как сотканное из цветов, волн и звёзд лицо приблизилось, холод на миг окутал живот и бёдра, а потом белые стены снова стали мёртвыми.

Примечание к части Песни:

«Золото» из мюзикла «Принцесса Грёза»,

«Широка река» гр. «Золотое кольцо»

О предусмотрительности

Стремительно растущий дворец из самого дорогого серебра с зеркальными стенами и куполами сверкал в сиянии звёзд и луны, то растворяясь во мраке ночи, то вспыхивая чарующими искрами. В саду, вдоль дорожек и в фонтанах красовались статуи дочери таргелионского короля — хозяйки этого дивного места. Вот она, совсем ребёнок, стоит с кувшином и льёт воду в ажурный бассейн; вот, уже юной девой, отпускает в небо пышнохвостую голубку; а здесь, среди роскоши цветочных клумб — прекрасная леди кружится в танце.

— Когда наугрим найдут достаточно митрила для строительства замка, — придирчиво рассматривая собственное отражение, проговорила Митриэль, — мне этот дом станет не к надобности, и я его кому-нибудь подарю. Например, тебе, если будешь стараться.

Художница, трудившаяся над очередным изображением Митриэль Таргелионской, покорно поблагодарила молодую госпожу.

— Большой свадебный портрет надо ещё раз переделать, — дочь короля недовольно посмотрела на огромную картину. — На мне было уродливое платье, я теперь понимаю, что такое нельзя надевать, даже когда никто не видит! Эти кружева отвратительны! А ещё браслеты, которые ты в прошлый раз мне дорисовала, теперь никто не носит, их называют дурным вкусом. Верни мои настоящие. А на портрете в полный рост в честь моего совершеннолетия надо поменять оттенок платья. Такие ткани устарели, стыдно принцессе это носить. А, и ещё: моё колье на портрете, где я с собакой. Оно слишком незаметное. Блеска не хватает, и подвесок нужно больше. И мои волосы. Они тусклые, словно я их никогда не мыла!