— Кто говорит, будто Моргот непобедим — просто трус! — воодушевлённо и зло выкрикнул с высокого помоста принц Финдекано, облачённый в боевой доспех с заметными царапинами, которые не скрыла полировка. — Да, он силён, но тем больше чести нам, бросающим ему вызов! Со слабаком справиться может даже недостойный подлец, а сразиться лицом к лицу с тем, кто многократно превосходит мощью — поистине подвиг! Мы победим! Сделаем то, во что не верят трусы и ничтожества, готовые предать свои идеалы ради мнимой безопасности! Мы будем сражаться и победим, вопреки всему! Мы отомстим за каждую отнятую жизнь!

Радостные крики разнеслись по площади, верные сына верховного нолдорана грянули песню, что звучала много раз и в Хэлкараксэ, и на Ард-Гален, поднимая дух воинов среди бесконечных льдов или ненасытного пламени:

— Снова бежать по лезвию бритвы,

Словно загнанный зверь,

Не считая потерь,

И вновь рисковать собой!

Может лучше лежать тенью забытой

На горячем песке от страстей вдалеке,

Где царит тишина и вечный покой?!

Пусть пророчит мне ветер северный беду,

Я пройду и через это, но себе не изменю.

Ветер, бей сильней, раздувай огонь в крови!

Дух мятежный, непокорный, дай мне знать, что впереди!

Чтобы жить вопреки!

С грохотом и буйным весельем на площадь, верхом на исполинском таране со встроенным буром, гремящем цепными подвесами и мощными колёсами, въехал Магор, тоже в видавших виды доспехах, с боевым молотом в руках. Его воины бежали рядом, некоторые ехали рядом с командиром, размахивая фиолетовым знаменем со стрелой.

Следом за тараном выкатилась огромная катапульта, оседланная старшим сыном Магора — Хатолом, пока не снискавшим боевой славы, но уже вдохновлённым подвигами предков и своего народа.

С восторгом наблюдая за происходящим, Баранор с собратьями пил сидр прямо из огромной бутыли, впервые за весь проделанный путь от дома до Крепости Исток не жалея и не сомневаясь в верности выбора.

— Здесь есть честная боль, там — фальшивая радость!

Зло под маской добра не приемлет душа, хоть разум готов принять.

Мне судьбою дано подниматься и падать, и я знаю теперь:

Одиночества плен лучше праведной лжи нового дня!

В толпе было много незнакомых девушек, которые сейчас казались юному смертному прекрасными, словно эльфийки.

«Эльфы, эльфийки, тьфу на них! — вспомнилось ворчание злобной родственницы. — Старики и старухи в юных телах!»

Да! Девы-Фирьяр лучше эльфиек! Ближе, роднее!

Одна из них, светловолосая, синеглазая, как раз оказалась чуть ближе остальных, а её взгляд говорил: «Да!»

Баранор ринулся к незнакомке, и через мгновение они уже вместе, приобнявшись, славили героя Мараха, принца Астальдо, принца Фингона, принца Финдекано, не зная, что Финдекано, Астальдо и Фингон — это один и тот же эльф, кричали злые пророчества и проклятия на голову Моргота и, видимо, его сообщника Бауглира, называли Благородным и великим Малаха, а потом…

— Ты дождёшься меня из Дор-Даэделот? — спросил Баранор деву раньше, чем узнал её имя и представился сам.

— Обещаю!

— И мы будем жить долго и счастливо!

— Да!

— Дышит кровью рассвет, но не сыграна пьеса.

Время крадет каждый наш шаг, безмолвие своё храня.

Жить или нет? До конца не известно,

Но я знаю одно: никому не дано

Дрессированным псом сделать меня!

Пусть пророчит мне ветер северный беду,

Я пройду и через это, но себе не изменю.

Ветер, бей сильней, раздувай огонь в крови!

Дух мятежный, непокорный, дай мне знать, что впереди!

Чтобы жить вопреки!

***

Алмарил гордился собой. Да, принц Финдекано его послушал и перебил своей Темой музыку отца! Айя Астальдо!

Можно было бы присоединиться к веселью, но опустошение внутри лишило сил и желания вставать с постели. Хорошо бы отправиться в Дортонион и разобраться, как же так случилось, что втородомовским агитаторам удалось увести народ на войну из-под носа Финдарато и его лордов.

Да, надо ехать, но…

Пришлось встать с постели и, слыша ушами звуки праздника, а сердцем — пение сестры, которое не давало сдаться в самые тяжёлые мгновения, сесть за стол.

Письма. Много писем. Написать в Химринг, на Ард-Гален и, может, матери. Что отправить по первым двум адресам, ясно, а в третий…

Может, достаточно лишь пары слов?

Рука сама собой взяла перо, и на развернутом на столе листе появилась всего одна короткая строка:

«У меня всё хорошо, мама».

Примечание к части Песня «Жить вопреки» группы «Кипелов»

Неравномерно распределённое добро

Давно не возникавшее ощущение единства Айнур между собой и с Главной Темой Творения удивило и заставило Эонвэ заволноваться: в последнее время изменения неминуемо несли разрушения, причём даже не отсроченные или имеющие лишь косвенное отношение к Изначальной Песне.

Нет. С некоторых пор плохое происходило сразу — быстро даже по меркам эльфов.

«Не хочу расстраивать дорогую Кементари, — звучала Тема Мелькора, — поэтому, Ауле, будь любезен, передай супруге, чтобы начала уводить своих созданий от моих границ. Чем дальше, тем лучше. Пусть начнёт с червей, ведь если не будет их, мигрируют птицы и мелкие зверьки, а за ними — крупные».

«Не строй из себя добро и свет, Чёрный Враг!» — громко, так, чтобы услышали и затрепетали все Майяр, прогрохотала мелодия Манвэ, воспроизведённая духом Вала Ауле.

«Добро всегда останется добром, а зло — злом», — зачем-то напомнил Намо только одним аккордом, однако этот короткий звук заставил небо над Таникветиль заплакать слезами Владыки Сулимо.

«Я так рад, что вы снова говорите со мной! — Тема Мелькора захохотала, умиляясь напоказ. — Оромэ, брат, как твои питомцы? Знаешь, о чём я подумал? Что, если нам с тобой устроить турнир? Давай какой-нибудь твой зверёк бросит вызов моему, а? Как думаешь, свет победит тьму, или снова, как и обычно, будет ничья? Чего же ты молчишь? Да или нет? Ладно, брат, как надумаешь, дай знать. У меня есть для такого случая замечательный пёсик-слуга. У тебя, насколько мне известно, тоже».

Тулкас, быстро обретя материальный облик золотоволосого великана, хохоча, ударил кулаком в казавшийся хрустальным пол, к потолку взметнулся столп дивного переливчатого сияния, и Темы рассыпались из единой симфонии на отдельные этюды.

«Зверьки? Птицы? Уйти с границ? — Майя Эонвэ задумался. — Айвендил! Поговорить надо».

Айну ответил на зов, и две мелодии устремились сквозь лабиринты звука в пальмовый сад неподалёку от морского побережья.

— Видел во сне, что яркий свет

Залил мрак дней, и мир обрёл цвет,

Ткань Арды стала, как пёстрый сатин,

Выставкой загадочных картин, — запел уже обычным эльфийским голосом глашатай Вала Манвэ, понимая, что Айвендил отреагирует на музыку не так, как однажды Курумо, но всё же желая убедиться. — Чудилось мне, что нет вражды,

Эльдар возводят над Бездной мосты,

И ни один брат другому не волк,

Не страшно зайти за порог.

Мы всё могли изменить, сберечь, спасти,

Но для истории нет обратного пути.

Грезилось мне, что каждый день

Лучше вчера, отошедшего в тень,

А где-то выше ведётся отсчёт,

Каждой потери и взлёта.

Видел я сон, и в этом сне

Счастье былое вернулось ко мне —

Парить во тьме, новый мир создавать…

Жаль, что проснуться придётся опять.

Ведь мы могли сохранить

Всё то, что есть,

Но Эру, видно, смеётся,

Глядя на нас с небес.

— Я бы тоже спел тебе, — отозвался помощник Вала Оромэ, один из немногих не являвшийся частью армии Айнур, — но не хочу соревноваться в рифмованном красноречии, словно менестрели на празднике. Что ты собирался обсудить?

На руку Айвендила села птица, размером с сокола, только не хищная, с переливающимся сине-зелёным оперением, пышным хвостом и розовым высоким хохолком.

— Я хотел беседовать наедине, — напомнил Эонвэ, и Майя, одновременно похожий внешне на Нолдо и на Тэлеро, отослал пернатого сообщника. — Тебе не кажется, что Моргот вредит Йаванне больше, чем все эрухини, вместе взятые, и его нынешние слова — просто издёвка? Может быть, если мы не хотим помогать тем, кто осознанно ушёл от нас, защитим хотя бы то, что не имеет воли?