Жизнь ещё не сдаётся,

Даже попавшись в плен.

Руки ещё греют

Тёмный бокал вина,

Сердце ещё смеет

Верить, что ты нужна.

Отблеск свечи в окнах,

Вновь старый день угас.

Плачу, смеюсь — можно,

Здесь у нас всё на показ.

Как холодны пальцы,

Как твой капризен рот.

Я так хочу остаться,

А ты — наоборот…

Менестрель вздохнул. Сопровождая своего владыку в шатёр знахарей, Аклариквет знал — ему не стоит этого делать, ведь…

Нет, дело вовсе не в том, что при виде Нельяфинвэ содрогались даже прошедшие Альквалондэ и Хэлкараксэ лекари, а для музыканта это тем более кошмарно. Нет. Менестрель, смотря на сына любимой женщины, думал, что Майтимо, совершенно не похожий на отца, унаследовавший внешность Махтана, мог бы быть его собственным сыном, если бы Нерданель… Не совершила ошибку.

Леди без имени в маске,

Видел тебя не раз,

Что наша жизнь без сказки?

Что наша жизнь без ласк?

Тонкий твой стан, леди,

Манит кольцо моих рук.

Может я просто бредил,

Мне не снести этих мук.

И теперь, зная, что мать чувствует боль сына даже через море, Аклариквет, понимая, как и кого должен будет воспевать, ненавидел себя, как никогда. С другой стороны, эльф знал, что, нарушив данное своему королю Слово верно служить, возненавидит себя ещё больше, поэтому хотел сделать хоть что-то такое… чтобы… уменьшить свою вину? Оправдаться перед самим собой?

Впрочем… Какая разница? Главное для королевского менестреля — петь то, что скажут, там, где скажут, и для тех, для кого скажут. А чтобы это делать, необходимо обуздать эмоции. Спеть их, выплеснуть из себя. Чтобы не мешали.

Сонной пыльцой, словно,

Разум мой опьянён,

Страсть смешается с кровью,

И буду я влюблён.

Но лишь когда дашь мне

Знак, чтоб сойти с ума —

Это последней каплей

Ляжет в бокал вина.

Алое пламя сердца,

Как ты трепещешь в ночи!

За потайной дверцей

Прячешь свои ключи.

Призрак нетленной ночи,

Признак больного дня,

Что же ты право хочешь,

Как ты убьёшь меня?

Семь часов, семь комнат, семь шагов,

Семь цветов, не собранных в букет,

Семь не сказанных, нежданных слов,

Как семь слёз, упавших на паркет.

Чтобы зайти в шатёр лекарей, потребовалось немало усилий. Решиться переступить порог не сразу хватило воли, но понимание, что надо вернуться на торжество, толкнуло вперёд. Менестрель практически не замечал знахарей, думая лишь о том, что хочет сказать и как.

«Нельяфинвэ, мы оба любим одну женщину, но никогда бы не стали соперниками, потому что наша любовь различна. Для тебя эта женщина — мать, а для меня… А я для неё — никто».

Нет, так говорить не надо…

Но как объяснить своё появление?

Путь преградила эльфийка, во взгляде которой сменяли друг друга усталость, раздражение и… восхищение?

— Господин менестрель! — ахнула дева, расплываясь в смущённой улыбке, заливаясь румянцем. — Я так люблю твои песни! Они прекрасны!

— Благодарю, — улыбнулся в ответ певец.

— Ты, наверно, по поручению нолдорана… Но… — дева совсем смутилась, — Феанарион спит. Состояние ухудшилось ночью.

Аклариквет посмотрел в сторону постели. Даже в полумраке было видно неестественную синюшную бледность лица и чёрноту вокруг глаз. Сын Нерданель лежал абсолютно неподвижно, словно неживой.

«Наверное, к лучшему, — подумал менестрель, — что мне не придётся ничего объяснять. Нельо. Лично».

— Да, — кивнул Аклариквет, — меня послал нолдоран. Дело в том, что… Нолдоран Нолофинвэ слышал, как тяжело говорить сыну… Феанаро. У него сорван голос. А у меня ещё с ледника остались мази, которые мне и моим музыкантам сделала Митриэль, чтобы мы могли петь на морозе. Нолдоран считает, они помогут Нельяфинвэ.

Знахарка, смущаясь, наблюдала, как менестрель роется в сумке, восхищённо смотря ему в глаза, взяла коробочки с мазями и, улыбаясь, замерла. Не до конца понимая, как поступить, Аклариквет осторожно обнял эльфийку, погладил по спине. Девушка пискнула от радости.

— Мне пора, — отстранился Аклариквет, чувствуя, что очень огорчает юную поклонницу. — Когда Нельяфинвэ проснётся, его придут навестить друзья. Они долго ждали этой возможности.

Полог шатра опустился. Понимая, что задерживаться больше нельзя, менестрель поспешил обратно на торжество.

Примечание к части Песня "Романс к Алой Леди" из мюзикла "Алая маска"

Справедливость восторжествовала!

В светлеющем небе парили два орла. Исполинские птицы кружились в танце, сверкая в лучах Анар золотом оперения.

— Владыка Манвэ не оставляет Эндорэ без внимания, — совсем нерадостно произнёс Ранион, прищурив холодные серые глаза. — А я не оставляю без внимания границу. Может быть, мне, простому воину, сыну горняка, не по статусу преграждать путь семье нолдорана, но задать вопрос я обязан. Сам понимаешь, принц Турукано, мне перед твоим отцом ответ держать. Пока мой нолдоран рассказывает на Холме о светлом будущем, которое нас ожидает, я здесь с моими верными охраняю народ от возможной угрозы, и встречаю беглецов.

Турукано, скрестив руки на груди, выпрямился в седле. Ни украшений, ни вышивки со звёздами на сыне Нолофинвэ не было.

— Мы не беглецы, — усмехнулась Ириссэ, подскакав к брату, — мы всего лишь не признаём власть нолдорана. Зачем нам жить на одной земле с владыкой, которому не собираемся подчиняться?

Ранион обернулся на своих воинов.

— Твой нолдоран, — с пафосом, словно утрируя манеру Эонвэ доносить Слово Валар, заговорил принц, — получил от меня письмо. Если у тебя до сих пор нет приказа задержать меня силой, значит, нет права преграждать путь. Отойди с моей дороги, слепец.

Нолдо посторонился. Стоя и наблюдая, как в утренних лучах светила на юг уходят собратья, воин начинал понимать, за что так часто осуждали его самого.

Перебежчики! Предатели! Вы должны быть со своим владыкой до конца! Осуждаете? А сами? Вас не за что осуждать?

Мужчины, женщины, юноши и девушки. Лошади, обозы… А что вместо знамён? Утверждаешь, принц, это не бегство? Тогда почему заранее не подготовил себе флаги? Что это за синие тряпки без символа рода?

— Это почти треть нашей армии! — возмутился кто-то рядом, и Ранион молча покачал головой.

Да, тяжёлая потеря. Как теперь говорить о единстве Нолдор?

***

Когда оказалось, что в жизни может быть нечто хуже, чем предатели с оружием, и это — собственный сын с письмом, Нолофинвэ понял, что выпил слишком мало.

Финдекано вошёл на удивление спокойно. Остановился у порога, молча посмотрел в глаза отца, а потом бросился вперёд, швырнул свиток и приблизился вплотную, оперевшись руками на стол.

— Не говори, что не знал о планах Турьо! — выкрикнул принц, сверкая глазами. — Не лги мне!

Медленно выдохнув, нолдоран, стараясь совладать с эмоциями, указал раскрытой ладонью на стул:

— Сядь, сын. Налей себе вина. Я сейчас скажу тебе, не как отец, а как король…

— Нет! — продолжал нападать Финдекано. — Ты мне не король! Ты — мой отец! И только поэтому я до сих пор здесь.

Нолофинвэ изумлённо раскрыл глаза.

— Хорошо, — медленно заговорил нолдоран, выигрывая время на раздумья, — я счастлив, Финьо, что ты любишь меня. Похоже, единственный.

— И ты, конечно, не понимаешь, почему так произошло!

— Не хочу об этом говорить, Финьо. Прости. Желаю тебе никогда не понять моих чувств, что я испытываю сейчас.

Налив вина себе и снова предложив сыну присоединиться, нолдоран серьёзно посмотрел в глаза Финдекано.

— Герой Астальдо, — сказал Нолофинвэ, — я понимаю, ты не хочешь об этом думать, но, увы, есть вещи неизбежные. Сейчас я, твой отец, пойду к нашему народу и должен буду что-то им говорить. И как я буду рассуждать о счастье, обещать его и дарить надежду в таком состоянии? — закрыв лицо ладонями, нолдоран тяжело вздохнул, сложил руки домиком около губ. — Ты же знаешь, как отцы любят дочерей, Финьо. Попробуй представить, как тяжело узнать, что дочь больше не считает тебя родителем.