Всё. Конец так и не начавшемуся счастью.

Невольно вспомнив про Ириссэ, сын верховного нолдорана покачал головой. Сколько ещё судеб сломает бессмысленная вражда? Что останется, когда отзвучит в горах песня водопада?

Какова она — мелодия тишины? И суждено ли её кому-нибудь услышать?

И равнина Ард-Гален запела снова

На западе вспыхнули сигнальные огни, и перед глазами вдруг потемнело.

Макалаурэ посмотрел на свой дворец, однако увидел вовсе не восставший из пепла красно-белый замок — блёклое подобие былой роскоши Поющей Долины — память нарисовала копоть и гадкие рисунки на стенах, чёрные разводы на обломках, растущие захоронения…

Но всё это вдруг стало неважным: один раз пало королевство, падёт снова — какая уже разница? Земля осквернена, пропитана слезами и кровью, и этого уже не изменить.

Возможно, того, что сейчас вдруг показалось жизненно важным, ценнее всего в Арде, не изменить тоже, и отношение брата никогда уже не станет лучше, однако Макалаурэ осознал чётко, как никогда: он обязан быть рядом с тем, кого однажды бросил на произвол судьбы, спасовал перед собственным страхом.

Однажды, тогда, в прошлом.

Но не теперь.

— Я поклялся, что всегда буду рядом, — прошептал менестрель, дрожащими руками растирая слезящиеся глаза.

Сигнальные огни пылали, стражи на башнях подняли тревогу, на улицах воцарился шум.

— Проконтролирую организацию обороны, — сам себе сказал правитель Поющей Долины, — и отправлюсь с частью войска к Нельо. Это будет правильно.

К огню на сигнальных башнях добавился далёкий дым: сначала один столп, потом второй, третий, первые два расширились и соединились, превращаясь в сплошную непроницаемую клубящуюся стену, поднимающуюся до самого неба, заменяющую собой облака и гасящую свет. Ни звёздам, ни солнцу или луне не осталось места в мире, поглощаемом пламенем. Словно вражеская армия, дым начал наступление по всем фронтам, и на его фоне с запада шло небольшое войско с алыми знамёнами.

— Смотрите! — крикнули на Синдарине караульные. — Подмога от Маэдроса!

Макалаурэ показалось, что под ним разверзлась земля. Осадный лагерь атакован, а старший брат, вместо того, чтобы бросить все силы на оборону своей территории, защищает соседний рубеж?

— Это проявление любви или желание унизить, показав, насколько я ничтожный воин? — усмехнулся менестрель, представив, что мог бы спеть про себя.

Подумать о том, что стратегически важный, плохо охраняемый рубеж необходимо защищать даже ценой ослабления других границ, помешали нахлынувшие эмоции. Стена дыма разрасталась, сигнальные огни полыхали, алые знамёна приближались.

А рядом не было никого из тех, кто раньше шёл в бой вместе с Канафинвэ Феанарионом.

Потерявшись в противоречивых чувствах, понимая, что ситуация в Поющей Долине взята под контроль без его непосредственного участия, король-менестрель начал собираться в путь на Ард-Гален.

***

Уезжая с израненной и обожжённой Зелёной равнины, Линдиэль оглядывалась сотни, тысячи раз.

Да, дочь лорда Кирдана понимала: Астальдо занят войной, у него гора дел, он женат, в конце концов! Да, конечно, он не поедет вслед за ней даже для того, чтобы просто пожелать лёгкой дороги. Да, о тёплых словах и поцелуях не следовало мечтать.

И вопреки всему, да, Линдиэль надеялась, хотела, ждала. Злилась и сдерживала слёзы, улыбалась через силу и старалась смеяться над собой. Отмахивалась, отвлекалась, пыталась петь, но снова оборачивалась, до рези в глазах всматривалась в дым, далёкие руины и шатры.

Ждала, ждала, ждала…

И не дождалась.

В последний раз остановившись уже у подножья гор на перекрёстке дорог, ведущих в Поющую Долину, Химринг, Хитлум или дальше на юг, Линдиэль со злостью закричала в пустоту, совершенно забыв о том, что едет не одна, и что слуги и охрана могут не понять её чувств. Леди было наплевать на всех и всё, кроме своей безответной любви, поэтому, от всего сердца выругавшись, дочь Новэ Корабела пришпорила коня.

На юг! А потом — на восток, за реку. Одно войско пало — надо привести другое.

Таково слово Астальдо.

***

— Дурная девка, — сказал Азагхалу про Линдиэль воин из Белегоста, выехавший вместе с отрядом навстречу своему королю и теперь наблюдавший издалека за недостойным леди поведением дочери лорда Новэ. — Бойцов своих без толку положила, к командиру Фингону лезет целоваться, теперь вон понеслась куда-то. Будь я её отцом, запер бы дуру дома, отходил ремнём, как следует, а потом выдал замуж за сурового мужика, чтоб спуску не давал. Ишь, распоясалась девка! Что себе позволяет!

Король и его приближённые лишь отмахнулись: что им до какой-то вздорной девчонки, когда столько важного произошло за совсем короткое время! Письма летят десятками, гонцы спешат на все стороны света, и всё равно жизнь обгоняет даже самого прыткого скакуна.

Азагхал пребывал в растерянности: с одной стороны, совет в Таргелионе преподнёс неожиданные приятные вести, но в это же время на севере впервые за правление нового короля понесли военные потери Кхазад, и владыка понимал: он должен что-то сделать. Но что? С одной стороны война, с другой — новые торговые правила, с третьей — предложение Дурина Рыжего, и всё это нужно провернуть с максимальной выгодой для своего народа и себя лично.

Как же поступать? У кого спросить совета? Похоже, только у предков.

Наугрим двинулись в путь дальше на север, весёлые песни сначала стали тише, потом и вовсе смолкли: все взгляды и внимание притягивали каркающие впереди вороны, взлетающие, дерущиеся и снова опускающиеся на равнину, а над ними в вышине, где парили одни лишь облака, кружили два исполинских орла с дивным золотым оперением.

— Красота призвана утешать в горе, — пробурчал в усы гномий воевода, — интересно, почему мне хочется взяться за самострел?

— Понятия не имею, — отозвался его собрат, поправляя рогатый шлем. — Но теперь и мне хочется.

— Поберегите запасы дротиков, — хмыкнул охранник короля. — Нам ещё орков ими тыкать.

Ворон что-то напугало, чёрная каркающая туча поднялась мерцающим роем над равниной, ринулась к западу в лес. Орлы сделали круг над Ард-Гален и скрылись среди тяжелеющих туч.

С востока донеслись звуки приближающегося войска.

***

Ветер, которому порушенные укрепления на Зелёной равнине теперь не задавали чёткого направления, хаотично метался средь руин, выл, стонал, бросался на преграды и, разбиваясь о них, с новой силой нёсся, не встречая сопротивления, по заваленным обломками проходам между обугленными стенами, вырываясь за пределы построек и яростно трепля пологи знахараких шатров.

Тех немногих раненых, кого можно было перевезти в каменные здания позади укреплений, отправили в надёжные укрытия при первой же возможности, оставив лёгкие палатки лишь на случай нового нападения и для помощи воинам, которых пока не решались тревожить дорогой, даже короткой.

Совсем рядом кто-то неожиданно громко заплакал, послышались сдержанные проклятья, потом голоса удалились, однако сон растаял, и тело скрутил приступ кашля. От боли в переломанных рёбрах перед глазами замерцали огоньки. Пока мышцы находились в состоянии покоя, и раздробленные рухнувшей стеной конечности не напрягались, снадобья приглушали мучительные ощущения, но проклятый кашель, от которого на подбородок и грудь брызгала кровь, заставлял напрягаться, тревожа искалеченные руки и ноги, оставалось лишь пытаться сдерживать крик и мечтать о том, чтобы кто-нибудь избавил от страданий.

— Этому уже не поможете, — сказал где-то рядом удивительно знакомый голос, — чего вокруг него толпитесь?

С ужасом подумав, что речь о нём самом, давясь кашлем и стоном, Алмарил попытался сморгнуть слезы, чтобы посмотреть на тех, кто рядом. Достать туго перебинтованными руками до лица не получалось, однако показавшееся мучительной вечностью мгновение после пробуждения закончилось, и знахарка, прижимая к глазам и лбу своего подопечного прохладную ткань, поднесла к его носу что-то ароматное, а потом помогла сделать глоток маслянистой пахучей жидкости. Кашель прекратился, и боль немного разжала когти, однако дышать приходилось очень осторожно, и это тоже раздражало, но хотя бы видно окружающих стало лучше.