— Нет, спасибо, я уже опустошил некоторые твои запасы. Немного обидно, что меня здесь могут узнать и спросить, почему я без армии.

— Это неудивительно, — отрешённо произнёс Маэдрос, — ты поссорился с отцом и потерял влияние. Народ остался там, где безопасно, их больше не вёл долг службы.

— Это неправильно, наверное.

— Ты шёл один, день сменялся ночью. Ты ждал, что тебя догонят?

Алмарил вдруг зажмурился и ничего не сказал, а химрингский лорд ничего больше не спросил, потому что прекрасно знал ответ на свой вопрос.

***

Сиреневая рассветная зорька догорела, на небе осталась зелёная полоса, постепенно сливавшаяся с яркой лазурью.

Линдиэль, поправив капюшон, пришпорила коня.

«Нет, это не бегство и не покорность воле Астальдо! Я сама Астальдо! Астальдис! Леди Астальдис! Я уеду и вернусь. И ты больше никогда не сможешь сделать мне больно! Можешь не верить, можешь забыть, но от судьбы тебе не уйти!»

Это не зло

Это был сон.

Красивый и лёгкий, словно игра света и тени на полупрозрачном расшитом шёлке, подброшенном в пропитанный светом воздух.

Светом Священных Древ Валар.

Это был сон во сне, когда Индис увидела себя прежнюю. Как же сильно изменилась бывшая королева Нолдор! Вроде бы всё так же прекрасна, но словно и не она вовсе.

Это было словно отражение прошлого в разбитом зеркале будущего, где настоящее кажется бесконечным погружением в забытье, что должно называться безмятежным счастьем.

Индис привыкла к ощущению пьянящего приятного безразличия — им окутывала атмосфера нового Валимара, спрятанного на теневой стороне благословенной горы Таникветиль, которую…

«Феанаро очернил своей кровавой клятвой! Да как он посмел осквернять священную твердь?!»

Казавшийся безмятежным сон задрожал, загудел рогом, потемнел.

«Проклятая кровь! Отступники! Изгнанники! Прочь с Благословенной Земли! Чтоб ваши уста не произносили здесь слов, влекущих во тьму!»

Так говорят, так шепчут, так поют, рыдая о злых днях мрака, но неужели Феанаро настолько могущественен и велик, чтобы его слово что-то значило для Эру и Таникветиль? Кто он такой, этот сын Мириэль, чтобы иметь столь мощное влияние на Арду?!

Мои сыновья принесут миру больше! Они подарят свет!

«Предать забвению всех, кто нёс горе! Их нет и никогда не было в нашей жизни! Валинор — Земля Счастья!»

Покоя…

Сон во сне заискрился золотом Лаурелин, и затуманенным грёзой глазам Индис открылся дворец, ныне заброшенный и заросший вьюном, но в образах из видения ступени и колонны были целы и сверкали чистейшей белизной. По озарённой священным Древом лестнице поднимался Он.

Живой. Прекрасный. Усталый.

«Что же ты медлишь?» — спросила себя прежнюю Индис.

«Мне страшно, — ответил сон. Прекрасный сон! Чистый и юный, погружённый в цветение весны и чистой надежды. — Я ведь обманываю себя, уверяя, что не делаю ничего плохого!»

«А что плохого в том, чтобы осчастливить себя и утешить того, кого любишь? Вспомни, как ты разгадывала его душу, применяя врождённый талант Ваньяр чувствовать Великую Тему!»

Золотая лира мелодично заиграла, словно сама собой.

«Что не смогла дать она, но сможешь ты? Он глух и слеп, так веди его! Веди к блажеству!»

«Что я могу дать? Вечность, покорность, ласку и детей. Много детей! Я сплету воедино «навсегда» и «мимолётно», могущество и слабость, покой и вечное движение».

«Видеть тебя всегда, — полилась песня из души, изменяемая и дополняемая чарами, — хочется мне сейчас,

Мысли твои читать

В каждом движеньи глаз.

А ещё иногда

Слышать дыханье так,

Чтобы был каждый вздох

В такт.

Нежной своей рукой

Вылепила тебя,

Как ветер — бархан песка.

Как стебель творит земля.

Знаю, что получу

Всё, что ни захочу,

Только бы мне успеть

Спеть.

Я у твоих ног,

«Спасибо» не говори.

В этом тебе помог Рок,

Его и благодари».

«Индис?» — он лишь сейчас заметил, что в саду кто-то есть.

«Финвэ…»

Нолдоран развернулся и пошёл вниз по белоснежным ступеням, залитый благословенным светом Лаурелин и музыкой, колдовство наполнявшее которую навек осталось скрыто.

Это то, о чём никогда не узнали сыновья и дочери. То, что нельзя рассказать всё понимающему брату. Это не просто чары музыки. Это…

Само искажение.

Примечание к части Немного искажённая песня Наталии Власовой "Я у твоих ног"

Аманэльдар не теряют надежды

Навстречу королевской семье распускались под ногами цветы, сияние светоча Анар рассеивалось, рассыпалось тысячами играющих оттенков, расступаясь, словно открывающиеся шторы, запахи трав ощущались ярко, в них можно было погрузиться, как в тёплые ласковые волны летнего моря или сладкого сна.

Нолдоран Арафинвэ смотрел на улыбающуюся супругу, но видел совсем не то, что хотела демонстрировать королева: душа прекрасной сребровласой эльфийки плакала.

— Полагаешь, не стоило нам выходить из Дворцов Вала Ауле? — спросил король вполголоса. — Тебя расстроил вид заброшенных домов?

Эарвен промолчала. Королева понимала, что нельзя бесконечно прятаться от правды, пока отголоски скорби долетают извне через связь сердец и сны. Большинство аманэльдар согласны смириться с горькой участью других и не замечать её, однако Сады Лориэна неумолимо пополнялись, а в Чертоги Мандоса уходили не только из Эндорэ. Обосновавшиеся на Таникветиль Ваньяр замкнулись, отгородились, оборвав связи с «оставшимися у подножий», их музыка стала звучать красивее прежнего, только слишком монотонно: так бывает, когда менестрель находит для себя кажущееся идеальным созвучие и теперь все песни строит вокруг него. А что осталось другим? Прошлое оказалась под запретом, ведь любые упоминания даже хороших событий Эпохи Древ неумолимо твердили о бедах и разжигали в сердцах желание обвинять, оправдывать и искать утешение, которого просто не существует.

Арафинвэ долгое время провёл в уединении, не взяв с собой даже воды, а когда вышел, потребовал от супруги ехать вместе с ним в Сады Вала Ирмо, чтобы поддержать тех подданных, кто ещё способен вернуться к жизни из целительных грёз.

Старший из родившихся после Исхода сыновей нолдорана, Артаресто, отправился вместе с отцом и матерью, и всё увиденное по дороге стало шоком, заставившим молодого принца буквально онеметь: залитые солнечным и лунным светом навеки оставленные дворцы, сады, площади, улицы и небольшие домики были погружены в скорбное безмолвие, заросли деревьями и травами, но нигде не встречались животные, птицы или насекомые, ничто не нарушало замершую тишину.

Уже после заката королевская семья молча проехала очередную улицу, как вдруг из большой ажурной беседки, заросшей остролистым вьюном, донеслось пение без слов. Вдоль стены дома промелькнула тень.

— Я должен посмотреть, что здесь, — остановил карету нолдоран и вместе с верными ступил на тёмную траву, посеребрённую лучами Исиль.

Эарвен и Артаресто последовали за ним.

Колонны и купол беседки были покрыты узорами, составленными из имён, ещё видневшихся сквозь вьюны, а за столом, положив беловолосую голову на руки, неподвижно сидела девушка, тело которой тоже оплели витые стебли. Это скульптура?

Ветер с далёкого побережья принёс шум моря и солёную прохладу.

— Не трогайте здесь ничего, пожалуйста, — сказал из темноты женский голос, — мне не нужна помощь, я просто жду.

Эарвен беззвучно заплакала от ужаса, Арафинвэ сжал ладонь супруги.

— Я не уйду отсюда, — снова донеслись слова, — путь по морю закрыт, а Владыки предрекли ушедшим из Валинора смерть. Но они обещали, что все однажды вернутся, и моя Иримэль тоже. Либо по морю, когда падут все преграды, либо пробудится из камня, когда придёт время. Моей королеве не место в этом мрачном саду.

— Я счастлив, — со спокойной улыбкой произнёс нолдоран, понимая, что с Эарвен говорила женщина, перебравшаяся сюда из Альквалондэ, и не признающая Нолдо владыкой, — что мой народ не теряет надежду.