Промелькнула мысль поехать в Дориат, но серебряное лицо в обрамлении волос-позолоты осуждающе посмотрело сквозь циркон на в конец запутавшегося в интригах королей эльфа, и Тьелпе, сделав глубокий вдох, сел за стол с картами. Королевства, королевства, королевства… Все вокруг короли! Все! Кроме Тьелперинквара Куруфинвиона.

Примечание к части March of Maedhros - так на картах были отмечены земли Маэдроса.

Здесь мы имеем крайне интересную игру слов:

March - многозначное слово, означающее одновременно месяц март, предел, марш (победный или шествие войска) и пограничную территорию в военной терминологии. March of Maedhros

Зима следовала за Нолдор, продвигаясь на север вместе с ними, а земли, остававшиеся позади, согревались солнцем и расцветали.

Пронизывающий холод и суровый ветер, верные спутники на всём пути, однако не пожелали остановиться у подножья гор, и, ослушавшись приказа эльфийского лорда, продолжили упорное продвижение к землям Моргота. Наступающим тёплым дням это казалось позорным бегством, признанием поражения.

Какое приятное заблуждение!

— На юге Белерианда уже благоухает май, — закрываясь от мелкого ледяного дождя, вздохнул Макалаурэ, — а здесь лишь начало марта. Ранняя весна, Маэдрос. Арда пробуждается от тяжкого зимнего сна, казавшегося ей смертью, окончательной, безнадёжной. Это новая жизнь, возрождение.

— Это граница, Кано, последний предел эльфийских земель, — тихо произнёс старший Феаноринг. — И на границе — мы. Не с добром, и не со злом. Сами по себе. Мы отделим тьму от света, и не подпустим их друг к другу.

Макалаурэ было страшно, однако отступать сын Феанаро больше не собирался. Смотря на величественный горный хребет, кажущийся таким близким, но на самом деле ещё далёкий, менестрель через силу улыбнулся — он догадывался, какие чудовищные ассоциации вызывают скалы у брата, хотел поддержать, пусть и не был уверен, что это возможно.

— Ветра венчают эти горы, — заговорил Макалаурэ. — Особенно ту вершину, что скрыта сейчас в тумане.

— Её будет венчать алое знамя, — напряжённо проговорил Маэдрос, — множество алых знамён с гербами тех, кто бросит вызов тьме и отречётся от света ради борьбы, кто сможет поверить в победу, несмотря ни на что. Моргот будет видеть наши флаги, наши башни, и эта мощь станет вечным напоминанием ненавистному врагу о том, что не всех можно сломить.

Вокруг лорда собирались его верные, на лицах читалась вдохновлённая решимость. Старший сын Феанаро Куруфинвэ, казалось, никого не замечал, взгляд бесцветных холодных глаз, напряжённый и отражающий страшную память, постепенно загорался всепожирающим неукротимым белым пламенем.

— Химринг приветствует нас, братья! — словно только сейчас заметил своих воинов Маэдрос. — Видите, туман у вершины рассеивается? — Внимательно взглянув на кровного брата, которого давно так не называл, лорд понизил голос: — Тебе ещё не поздно повернуть назад, Кано. Боишься — признай это сейчас и уезжай.

«Ты сам боишься, я знаю! — промолчал менестрель, чувствуя, как закипает кровь. — Ты боишься Моргота и страшишься снова попасть к нему в плен! Боишься гор и высоких склонов, боишься новых сражений и чудовищной гибели тех, кто дорог! Боишься! И отыгрываешься на мне! Спасибо. Но я заслужил, спорить не стану».

— Именем Создателя Эру Илуватара приношу я Клятву, — вместо ответных обвинений, начал произносить Канафинвэ Феанарион, говоря громче и громче, — и призываю в свидетели моего Слова Владыку Манвэ Сулимо, супругу его Варду Элентари и саму священную твердь горы Таникветиль! Клянусь!

— Клянусь вечно преследовать огнём и мечом, своим гневом любого, — с ненавистью прищурив глаза, вскинул меч Маэдрос, — будь то Вала, Майя, эльф или иное творение Эру, что уже живёт или родится позже, великое или малое, доброе или злое, кое завладеет или попытается завладеть Сильмарилем, будет хранить у себя или станет препятствовать отвоевать святыню рода Феанаро Куруфинвэ! Да падёт на меня вечная тьма, если отступлюсь от своего Слова! Клянусь! Клянусь! Клянусь!

— Клянусь! — клинок Макалаурэ засверкал, словно серый лёд на горной реке. — Клянусь! Клянусь!

О способности любить

Год за годом растут большие города,

Всё для народа в любое время года!

Нам навстречу встаёт великая страна!

Так добрый вечер! Привет с большого бодуна!

Слегка рифмованные вопли, отдалённо напоминающие некий мотив, разносились по утренним сиреневым сумеркам, и дориатрим, что пока не планировали просыпаться, однако были варварски вырваны из мира грёз, наглядно и весьма доходчиво демонстрировали своё недовольство незванными гостями поселения. Лишь изредка находились оценившие шутку эльфы, присоединявшиеся к весёлой компании.

— Мы рады встрече! — вопил еле державшийся на ногах гном, однако продолжавший прикладываться к внушительной фляге. — А если кто-то нездоров,

Так я отвечу, что мы без знахарей 

Увечья лечим бокалом доброго вина!

Так добрый вечер! Привет с большого бодуна!

Его собрат, чуть более трезвый, обнимал собутыльницу, пытался подпевать, однако постоянно путал слова, ругался и плевал себе под ноги. Трое эльфов, тоже пьяных, шли чуть позади. Двое хлопали в ладоши, третий абсолютно не в такт подыгрывал на серебряной арфе, однако, замечая его, разбуженные дориатрим переставали выкрикивать проклятья и, смутившись, плотнее закрывали окна.

— Ты что поёшь, приятель? — самый широкоплечий из эльфов догнал орущего гнома и хлопнул по плечам. — Какой добрый вечер? Сейчас утро.

— Да? — удивился певец, оценивающе взглянув внутрь фляги. — Как скажешь, брат Амдир! Что ж, с добрым утром! Привет с большого бодуна!

Из ближайшего окна прилетело зелёное яблоко, стукнув орущего гнома в лоб.

— О, закуска! — обрадовался обнимавший женщину бородач и нагнулся поднять фрукт.

И упал. Эльфы попытались помочь, но ни поставить на ноги пьяного друга, ни поймать какое-то чересчур прыткое яблоко так и не смогли.

— Менестрель короля, называется! — крикнули из окна. — Позор!

Даэрон отставил арфу и со вздохом беспомощно развёл руками.

— Меня Тингол выгнал! — чуть не плача, всхлипнул певец. — Теперь при дворе поют все, кроме меня! Я никому не нужен. Кроме моих друзей.

— Здесь ты и твои друзья тоже никому не нужны! — голос из окна стал угрожающим. — Особенно утром! Особенно этот светящийся валинорец!

Поймавший, наконец, шустрое, словно хорёк, яблоко, Финдарато удивлённо посмотрел на захлопнувшиеся ставни.

— А я-то чем виноват? — спросил сын Арафинвэ, пробуя добычу на вкус. — Я вовсе молчу.

— А надо было петь, — со знанием дела сообщил Амдир.

— Если бы пел я, — заплакал, словно дитя, Даэрон, — никто бы не заметил!

— Спорим, заметили бы? — изучающе осмотрев огрызок, спросил Финдарато. — Спой, и посмотрим, чем бросят в тебя.

— Главное, чтобы не копьём, — снова со знанием дела заявил Амдир. — Когда я вернусь домой, в меня жена, наверно, именно этим оружием и швырнёт. Надеюсь, промахнётся.

— Ты сколько уже не был дома? — очень серьёзно поинтересовался обнимавший женщину гном.

— Давно, — отмахнулся воин. — Лучше не думать об этом.

— Если устроит скандал, — снова зарыдал Даэрон, прижимая подрагивающую руку к груди, — значит, ей не всё равно! Амдир, поверь, ничего нет хуже равнодушия! Пусть лучше ненавидит, проклинает, бьёт… Только не молчит! Не исчезает из твоей жизни!

Засиявший лазурью и золотом рассвет запел переливчатыми трелями утренних птиц, в такт которым захрапел опустошивший, наконец, флягу певец-бородач.

— Равнодушие после подаренного тепла и надежды, — голос менестреля стал срываться, — убивает, терзает так, как не способен даже огонь! Не знаю, как и зачем я живу…

— Не начинай снова, линдо, — отбросил в сторону огрызок Финдарато. — Лучше спой, и посмотрим, как на тебя отреагирует искушённая публика.

Четверо Синдар, присоединившиеся к гуляющим, с интересом посмотрели на Даэрона.