Когда принц подошёл к телам, безутешные родственники расступились перед ним, не ушли только дети, продолжавшие плакать рядом с замёрзшими насмерть мамами и папами. Турукано, чувствуя, как покидают силы, зрение теряет чёткость, а дрожь уже не скрыть никакой одеждой, молча остановился около Эленвэ. Наклон головы и положение руки эльфийки говорили о том, что она закрывала своим телом кого-то, когда умерла.

— Восточный холм сильнее других пострадал от мороза, — сказал кто-то рядом. — И нападали волки. Госпожу Эленнис нашли под завалом. Похоже, ветер повалил большой шатёр. Эльфы пытались выбраться, твоя супруга и ещё двое героев попытались вытащить их, но не смогли и погибли вместе с жильцами. Мы скорбим всем народом.

Турукано опустился рядом с супругой на колени и, сняв перчатку, погладил лицо. Оно изменилось… Почернело… И стало таким же ледяным, как и всё вокруг.

«Я должен это пережить, — повторял себе принц, — ради дочери. Должен, иначе ты будешь считать меня недостойным любви. Подумаешь, что ошиблась, выйдя за меня замуж и родив мне ребёнка. Не знаю, как, но я это переживу. Клянусь тебе… Эленвэ».

— До моря далеко, — сказал Турукано, вставая. — Поэтому соберём тела и сложим изо льда огромный склеп. Чтобы ни одна тварь не пробралась внутрь!

Понимая, что должен идти и продолжить помогать живым, сын Нолофинвэ всё же не справился с собой, и, снова упав на колени рядом с женой, обнял окоченевший труп и заплакал.

Горе объединяет

Очередная сложенная изо льда могила со вставленными в зазоры между блоками шёлковыми цветами осталась позади, и разговоры постепенно возобновились.

Могил было много: одиночные, семейные, групповые… Огромная замёрзшая полынья… Путь следования короля Нолофинвэ был выложен телами погибших от мороза и зубов хищников эльфов, и королева Артанис, мысленно прикидывая потери среди своего народа, улыбалась существенной разнице в свою пользу.

Дорога, проложенная сквозь белую пустыню, была засыпана снегом, её приходилось расчищать, но всё равно Нолдор продвигались быстро.

— Я хотел уйти в Средиземье, — вздохнул Финдарато, выглядывая из утеплённой кареты и замечая очередное кладбище, — чтобы увидеть живые цветы. Тоскуя по нежным лепесткам и чарующим ароматам, я делал цветы из шёлка, смазывал края ткани пахучими маслами. Потом… Великая Йаванна дала в Валиноре жизнь новым цветам, но мы уже приняли решение и ушли от них… К цветам из шёлка на могилах в Хэлкараксэ. За это определённо стоит выпить.

Достав завёрнутую в шерстяной платок флягу с горячим вином, Финдарато отпил и, закрыв глаза, откинулся на спинку мягкой утеплённой скамьи. Артаресто поджал губы и отвернулся. Артанис взяла у брата флягу и сделала глоток.

— Да, любимый мой братец, ты кругом прав. И, если следовать твоей логике, следующие цветы, которые мы увидим, будут живыми.

— Если это так, моя драгоценная сестра и королева, — не открывая глаз, произнёс Финдарато, — то первым, что я сделаю, увидев настоящие цветы, будет прекраснейший венок для прекраснейшей эльфийской девы.

Артанис с улыбкой покачала головой. Брат неисправим. Никогда нельзя наверняка знать, о чём он думает, говоря всю эту ерунду. Возможно, оно и к лучшему.

***

Каждый порыв ветра теперь пугал до содрогания, рождая в воображении картины нового урагана, несмотря на чистое звёздное небо и отсутствие вихрей на горизонте.

— Питьо опять убежал, — с грустью сказал Глорфиндел Эктелиону, поднимаясь вместе с ним на высокую гору, с которой прекрасно просматривался и оставшийся далеко позади лагерь, и подходящий с юга народ короля Финдарато Инголдо, и море, ледяное и чёрное, и тонущий во мгле перешеек, до которого уже совсем недолго идти. А за ним — берег Эндорэ. Неужели цель почти достигнута?

— Твой зверь вернётся, как всегда, — улыбнулся Эктелион, убирая за спину снаряжение для подъёма на гору. Когда-то ему казалось невозможным забраться по такому склону…

— Я знаю, — кивнул Глорфиндел, печально улыбнувшись. — К тому же неизвестно, сколько времени мы ещё простоим на месте. Опять задерживаемся.

— Тебе это не нравится?

— Это никому не нравится, друг мой. Но мы не можем тащить на санях такое количество пострадавших. Сам понимаешь.

Разговор снова утонул в горьких воспоминаниях. Эктелион смотрел на друга и словно опять видел его лежащим в постели с закрытыми глазами и ни на что не реагировавшим, когда только стало известно о гибели Эленвэ. Потом, конечно, Финдэ справился с собой и, не говоря ни слова даже Митриэль, ушёл помогать сооружать склеп. Нолдо молчал вплоть до окончания строительства, когда под огромный купол внесли все тела и заделали вход, поставив последние ледяные блоки, разумеется, тщательно проверив, не проник ли к мертвецам кто-то живой, решивший, что жизнь более не имеет смысла. На искрящейся под звёздами поверхности склепа скорбящие Нолдор выгравировали имена погребённых, навек покинувших своих родных.

Слишком много горя… Но и поворачивать назад поздно — Средиземье совсем рядом.

— Здесь есть, на кого охотиться, — приободрился Глорфиндел, смотря вниз на побережье, — подай сигнал остальным, а я спускаюсь.

Сказав это, эльф, рассмеявшись, не воспользовавшись страховкой, спрыгнул на тонкий карниз внизу, пролетев не меньше трёх своих ростов. Ещё прыжок, ещё. Сальто в воздухе, и Нолдо помахал рукой другу уже с самого низа, стоя у кромки воды. Эктелион улыбнулся и подул в рог.

***

— Я не знаю, что мне делать, Аклариквет, — вздохнул Нолофинвэ, оставшись вдвоём с менестрелем и медленно садясь у огня, зябко кутаясь в меха. — И не знаю, что тебе петь. И не знаю, с кем могу посоветоваться… Кому могу доверять… Но я обязан что-то делать и не имею права вечно прятаться от собственных подданных! Когда мы движемся, всё проще, ведь все заняты дорогой. А сейчас, когда мы снова встряли, в воздухе витает скорбь и затаённая злоба. Мой народ в любой момент может захотеть отомстить мне за пережитую боль! И меня не спасёт даже верная охрана, потому что никто не останется мне верен. Особенно теперь, когда пришли блистающие величием Артанис и Финдарато, которые отправляли нам на помощь доблестных воинов, народ которых несёт гораздо меньшие потери, чем мы, их власть выглядит привлекательнее, чем моя! Моя политика и насмешки над мудрыми правителями обернулись против меня!

— Обернулись? — уточнил менестрель. — Ведь никто не бунтовал и не перебегал в другой лагерь.

— Это вопрос времени, Аклариквет. Мы должны скорее выступать в путь, но не можем этого сделать! Нужны песни, но среди скорби надо молчать. А в молчании рождаются размышления, направленные против меня… Праздники сейчас тоже не устроить, но что-то делать надо! Что?!

— Мы все истосковались по свету и теплу, — осторожно предположил певец, — по стабильности и безопасности. Мы устали от смертей, от горя своего и близких. Но рядом с лагерем стоит огромный склеп, и нет возможности его не замечать. Может быть, стоит устраивать дни памяти? Организованно возлагать цветы вокруг гробницы, читать стихи, посвященные умершим. Плакать всем вместе. Горе может не только разобщить, но и объединить, тем более, теперь трагедия коснулась непосредственно королевскую семью. Боль отныне действительно всеобщая, объединившая короля и народ ещё больше. Признавая, что не всё идёт гладко, король не позорит себя, но становится мудрее в глазах подданных. Я думаю так.

Нолофинвэ обречённо посмотрел на менестреля. Возможно, он прав. А если и нет… Хуже всё равно уже некуда.

Бутоны распускаются

— Они распускаются! Смотрите! Бутоны почти раскрылись!

— Это истинное чудо!

— Айя Манвэ Сулимо!

— Айя Йаванна Кементари!

— Айя Варда Элентари!

Падая на колени у священного холма и прославляя любимых Валар, эльфы смеялись и плакали от счастья, видя, как снова зарождается свет. Уже давно не живые, но и не окончательно мёртвые Древа теперь не выглядели чёрными и страшными: Телперион осветил полураскрывшийся серебряный цветок, сияние которого было мягким и чарующим, Лаурелин пылала сполохами и переливами оранжевого и золотого, исходящими от ослепительно пылающего лишь слегка приоткрытого бутона.