Макалаурэ повторил за соратником, двое Нолдор, тренировавшиеся вместе с ними, присоединились к восславлению.

— Айя нолдоран! — крикнул, подъезжая, всадник в синем плаще. — Только не убивайте. У меня важные известия.

Нолдор убрали оружие.

— Великий Нолофинвэ, — с пафосом сообщил эльф, поглаживая гриву лошади, — священным светом своего сердца рассеял тьму даже около туманного озера к югу отсюда, и мои собратья смогли рассмотреть сынов Феанаро Куруфинвэ, которые тебя ждут, Маэдрос.

— Моргот сам свой мрак рассеял, — хмыкнул Телперавион, отвернувшись, — жаль, мы не поняли, зачем нужно было его нагонять.

— Нас устрашать пытался, — отмахнулся Макалаурэ.

Телперавион покачал головой.

— Надо поговорить, Кано, — сдержанно улыбнувшись в ответ, сказал Маэдрос. — Вдвоём.

***

На берегу реки снова стало светло: колдовская тьма полностью рассеялась, холод наступающей ночи задрожал рваными порывами ветра. Издалека доносились голоса: горячий спор о том, кто первым нашёл холм и имеет право на нём строить дом, был уже на грани серьёзной потасовки.

— Мы поедем на Митрим, когда придут вести от Ангарато, — негромко произнёс Маэдрос. — Я сообщу ему, чтобы тоже ехал в наш лагерь.

Макалаурэ молча смотрел на брата, согласно, понимающе кивая. Взгляды Феанорингов встретились, Маэдрос вдруг тяжело вздохнул и, закрыв глаза, прислонился к могучему в прошлом, но мёртвому ныне ясеню. Привычно испугавшись за здоровье спасённого из плена родича, менестрель прокрутил в голове сотни вопросов, однако не задал ни одного. Снова тяжело вздохнув, старший Феаноринг улыбнулся уголками губ.

— Ты заставляешь меня жить так же успешно, как Моргот, — открыв глаза, усмехнулся Маэдрос. — Если бы ты не оказался таким никчёмным наместником, Кано, я был бы уже в Чертогах Намо, и радовал Валар тем, что очередной бунтарь повержен. Но, видя тебя, зная остальных, я понимаю: сражаться с Морготом вы не будете, а Ноло раздавит вас. Уничтожит то, что осталось от рода Феанаро. И вы ему позволите!

Макалаурэ показалось, что это худшее обвинение, услышанное за всю жизнь.

— Ты даже представить не можешь, как я не хочу ехать на Митрим, — снова закрыл глаза Маэдрос. — Знаю, я должен исполнить Клятву, и, как бы ни ненавидел это ничтожество Нолофинвэ, понимаю — он был прав! — помолчав немного, старший Феаноринг широко растянул губы в улыбке. — Расскажи мне что-нибудь о своём правлении в качестве наместника.

— Чтобы снова дать повод оскорблять меня? — не выдержал Макалаурэ, однако не ушёл.

Маэдрос не ответил, молча вытащил меч из ножен, взмахнул, с разворота вонзил лезвие в сухой ствол. Полетели щепки.

— Нам не нужна грызня за территорию, — сказал старший Феаноринг, прямо посмотрев на брата. — Я поговорю с Ноло, пусть даст мне карту с отмеченной границей своих земель. Из Дориата придёт карта с их отметками. С Оссириандом проще — у них естественные границы.

Маэдрос продолжал говорить, параллельно упражняясь с мечом, но Макалаурэ не слышал слов, думая о том, что теперь все шестеро братьев, что бы ни происходило, останутся пленниками чувства вины, и именно оно в итоге будет диктовать окончательные решения и толкать на поступки. Кто мог представить, что подобное возможно? Хорошо, что отец об этом не узнает…

Руины Феанариона

Выехали на рассвете, когда закончился дождь.

Ангарато молчал с самого возвращения из Менегрота, не отвечал на ласку, полностью замкнулся в себе, и Эльдалотэ от этого волновалась сильнее. Очень хотелось утешить любимого, поддержать, расспросить обо всём… А ещё больше хотелось, чтобы Ангарато успокоил её саму, но жених словно обратился холодной мраморной скульптурой.

Лошадь шла неспешно, ровно, чёрная и фиолетовая листва осталась позади, уступив место запоздалой осенней зелени, золоту и багрянцу леса. Пение птиц стало менее мелодичным и разноголосым, превратившись в сбивчивое чириканье, вдалеке послышался волчий вой, и неповторимая чарующая атмосфера Дориата истаяла бесследно. Под копытами зашуршали сухие опавшие листья, подул холодный ветер, гонящий с севера серые тяжёлые тучи.

«Жизнь — это клетка, — родились в воображении строки, и Эльдалотэ представила себя запертой в ледяном дворце, — та клетка, где одна ты,

Иль сон, который и в детстве ты гнала:

В нём от всех, кто любим, стеклом отделена ты,

И, как ни бьёшься, не разбить стекла.

Когда мне грустно, тогда пишу я письма,

Куда — не знаю, не знаю и кому.

Но между ним и мной опять стекло повисло!

Опять преграда каждому письму.

Стекла так много: глаза, мозаики в окнах…

Я так надеюсь, что вот исчезнет мгла,

Случится чудо вдруг — и вдребезги все стёкла!

И между нами больше нет стекла!

Но жизнь лишь клетка, та клетка, где одна ты,

Иль сон, который и в детстве ты гнала:

В нём от всех, кто любим, стеклом отделена ты,

И, как ни бьёшься, не разбить стекла…»

***

Поднявшийся ночью ветер рассеял туман, завыл среди развалин, засыпал крепостной двор сухими листьями.

— Я знаю, Последыш, мы поступили правильно, когда сожгли город, — убирая с лица растрепавшиеся волосы, сказал брату Питьяфинвэ, — но, смотря на обугленные остовы стен, я вспоминаю, как создавал их в своём воображении, как переносил на бумагу, как строители возводили постройки, камень за камнем, как город, белоснежный и прекрасный, поднимался с земли, вырастая новой твердыней…

Тэльво приобнял близнеца, не говоря ни слова.

— Надеюсь, в Тирионе мои творения целы, — вытирая глаза, вздохнул Феаноринг. — И наша скульптура, изображающая отца с Сильмарилями. Правда, будь я на месте Валар, первым делом убрал бы её с глаз долой.

— Я думаю, Малявка, — улыбнулся Тэлуфинвэ, — у тебя ещё будет возможность выстроить город, именно такой, какой ты сам захочешь. Для себя.

— Для нас, Амбарусса, — вытер лицо Питьяфинвэ, отворачиваясь от ветра.

— Для нас, — кивнул Тэльво.

Сквозь пролом, образовавшийся на месте ворот, во двор вбежал Хуан и, весело виляя хвостом, швырнул к ногам эльфов пойманную лису.

— Хороший пёс, — благодаря за неожиданный подарок, Питьяфинвэ погладил Хуана по холке. — Даже мех не испортил.

Ткнувшись мордой в руку Феаноринга, пёс, резвясь, будто щенок, скрылся в лесу за разрушенной стеной.

Пронзительно вереща, откуда-то сверху во двор рухнул пушистый клубок, полетели перья, злобно чирикающие птахи разлетелись в разные стороны, но потом снова продолжили драку на остове сторожевой башни.

— Нам пора бросить жребий, — вышел к братьям Туркафинвэ, провожая взглядом воюющих пернатых, — похоже, Нельо соизволил к нам приехать. Птицы не различают цвета, синие знамёна для них «сливаются с небом», а на этот раз ассоциации иные.

— А причём здесь жребий? — в один голос спросили Амбаруссар.

— Кто будет встречать Нельяфинвэ? — пояснил беловолосый Феаноринг. — Или есть добровольцы? Может, всем вместе сидеть в шатре и ждать? Или все дружно выйдем к воротам?

Близнецы переглянулись.

— Мы должны быть вместе, — тихо сказал Тэлуфинвэ. — Всегда. А сейчас — особенно.

***

Лес редел, впереди между деревьями появился просвет, дорога поднялась на холм, открывая прекрасный вид на отражающее тяжёлые осенние облака озеро с туманной дымкой у западных берегов.

Со стыдом и ужасом представляя, что совсем скоро придётся показать брату обгорелые руины на месте города боевой славы, а потом каким-то непостижимым образом говорить с остальными Феанорингами, Макалаурэ подъехал к Маэдросу вплотную.

— Мы ведь не в бой идём, — с неуверенной улыбкой произнёс менестрель, доставая из сумки маленькую арфу. — Из засады нападать не собираемся. Какой смысл ехать в молчании?

Не дожидаясь реакции неподвижного, словно статуя, старшего Феаноринга, Макалаурэ тронул пальцами струны, намеренно не применяя чары.

— Круговая порука мажет, как копоть, — невинным голосом запел менестрель, и позади раздались смешки. — Я беру чью-то руку, а чувствую локоть,