В голове постепенно собиралась мозаика, и король почувствовал подступающий гнев.
«Это брат Эльвэ! — напомнил себе Атаринкэ. — Ему нельзя причинять вред, ведь как бы ни относился к отступнику король-под-юбкой, смерть или заключение в тюрьму родственника станет удобным поводом для разжигания утихшей вражды».
Совершенно не понимая, почему Эол решил искать Ириссэ именно у него, Куруфинвэ вдруг вспомнил, что возлюбленная брата как раз здесь ждала возвращения Тьелко с охоты. Видимо, брату короля-под-юбкой это стало известно, и он решил, что сбежавшая жена спряталась у коварного нолдорского соблазнителя. Только немного перепутал братьев, но, пожалуй, тем лучше.
Решив скорее закончить разговор со странным визитёром, пока занятый делами казны Тьелко ни о чём не узнал, Куруфинвэ-младший потребовал привести к нему тёмного эльфа.
***
Весь путь до дворца проклятого Феанариона Эол сидел сгорбившись, смотря либо под ноги, рассматривая пол телеги, либо глядя исподлобья по сторонам, не встречаясь глазами с сопровождавшими стражами. Если бы все мысли не занимали жена и сын, кузнец заметил бы, сколько проезжал прекрасных кованых изделий: заборы, светильники, ворота, мосты, балконы, подоконники, крыши, лестницы. Всё это было выполнено с истинным эльфийским изяществом учеников Валар, которое невозможно встретить в гномьем городе.
Но Эол оставался слеп и безразличен. Из последних сил ведя себя смирно и отказываясь от предложенного угощения, он чувствовал, как всё сильнее дрожат руки, колотится сердце, становится труднее дышать.
«Феанарион! Ты посмел попытаться лишить меня семьи! Как бы не так!»
Практически не видя ничего вокруг, брат Тингола готов был бежать вперёд лошадей и стражи, если бы знал, куда. И вдруг реальность словно встряхнула за плечи, окатила ледяной водой: Эола привели в большой светлый зал с окнами на лес и реку, где во главе длинного щедро накрытого стола важно восседал на роскошном троне, блистая валинорскими самоцветами, король. Рядом находился летописец, двое советников, а за спиной возвышалась вооружённая стража. Слишком много эльфов для колдовства. Проклятый Феанарион всё продумал!
— Приветствую тебя, Эол, брат Элу, — прозвучало мерзко-вежливое.
Грязный, в превратившейся в лохмотья одежде, Эол выпрямился и посмотрел свысока на тех, кто, видимо, нарочно хотели его унизить. Ничтожные Голодрим!
— Верни мою жену, Феанарион! — с порога потребовал изгой, даже не думая здороваться и садиться.
— Смотрю, случилось нечто поистине важное, коли тёмный эльф гуляет при свете дня, — с наигранным ужасом в голосе произнёс один из воинов.
— Я требую мою жену! Не пытайся играть, Феанарион! Я всё знаю!
Мысленно рассмеявшись тому, что этот Синда перепутал его с Тьелко, Атаринкэ соединил украшенные перстнями пальцы домиком, демонстрируя дивное сияние рубинов и бриллиантов.
— Если знаешь всё, — снисходительно произнёс король, — зачем тогда пришёл сюда? Здесь нет Ириссэ Нолофинвиэль. Мои верные сообщили, что два дня назад она прошла на юг и повернула к востоку, не заглянув ко мне в гости.
— Ты лжёшь! Учти: моя жена — хитлумская принцесса! Она — дочь верховного нолдорана! Значит, я имею право требовать от тебя подчинения!
Стража приготовилась нападать.
Куруфинвэ-младший понял — бессмысленная беседа-представление его уже утомила, брат Тингола ещё отвратительнее, чем сам Эльвэ, к тому же обо всём может узнать Тьелко, и тогда…
— Не кичись передо мной титулом Ириссэ Нолофинвиэль, — сказал он. — Те, кто крадут дочерей Нолдор и делают своими жёнами, не получают статус их семей. Я даю тебе позволение уйти. Принимай и уходи. По законам Эльдар, я не могу убить тебя в этот раз. И заодно добавлю совет: отправляйся немедленно обратно во тьму Нан Эль-мот, где ты обитаешь, потому что сердце моё предупреждает — будешь преследовать тех, кто тебя разлюбил, больше туда не вернёшься.
«Угрожает, — стиснул зубы Эол. — Унижает при всех! «Обитаешь»! Это ты зверьё, а не я! Однако, похоже, голодримский скот не врёт — жена и правда не здесь. Но где? Где?!»
Мысленно проклиная всех Нолдор, брат Тингола рванул прочь, и Куруфинвэ, узнав от верных, что нежелательный гость убрался из опасной близости к химладскому дворцу, вздохнул свободно: вроде бы лишнего не сказал, не оскорбил прямо, не пугал расправой, совет собрал, подобающе встретил важного гостя, значит, Эльвэ нечего будет предъявить нолдорским королям, если эта морготова тварь ему пожалуется. Теперь главное — подумать, как рассказать обо всём Тьелко, и стоит ли это делать.
***
Не зная, как оказался в лесу и когда наступила ночь, Эол споткнулся о корень, опомнился и опять сорвался на крик и проклятья.
— Где ты! Где?! — орал он снова и снова, пока, обессилев, не сполз по стволу вековой сосны на сырой мох. — Где…
Усталость тела немного прояснила разум. Взгляд, замутнённый слезами и ненавистью, устремился к звёздам, равнодушно прекрасно сиявшим в чёрном небе. Где-то очень глубоко в душе шевелилось понимание — проклятый Феанарион прав! Если продолжить преследовать Ириссэ, сын может и убить.
Сын…
— Предатель! — прошипел Эол. — Подлый сын Голодрим! Куда же ты забрал мою жену?
Прислонив голову к стволу и расслабившись, несмотря на ночной сырой холод, тёмный эльф вспомнил того, кого хотел считать наследником.
— Тебя ведёт не желание помочь матери, — заговорил брат дориатского короля, — тебя ведут амбиции. Ты не хочешь быть вторым после меня, мечтаешь стать лучшим. Ты точно не осядешь где-нибудь в никому не нужном поселении из трёх домишек и вряд ли пойдёшь к смертным. Тебе закрыт путь к гномам, и обнищавший Хитлум тебя не заинтересует. Значит, остаётся только…
Догадка, которую Эол решил как можно скорее проверить, придала сил. Собравшись с мыслями и посмотрев на израненные руки, тёмный эльф начал заранее готовить чары, которые точно пригодятся.
— На этот раз заклинание сработает безупречно, ведь враг знаком хорошо, как никогда.
С губ, дрожащих от сводящей челюсть злобы, стали слетать слова, и почти зажившие царапины на сжатых кулаках закровоточили.
— До судорог, до бреда, до рыданья,
До порванных от напряженья жил,
Я сохранял свои воспоминанья,
Которыми всё это время жил.
Я их хранил на сумрачной вершине,
Во тьме бездонной пропасти хранил,
На самом дне хрустального кувшина,
Как капли высохших чернил.
Когда ползёшь, глотая клочья пыли,
Когда добра от зла не отличить,
Ты должен знать, что про тебя забыли,
И сделать всё, чтоб самому забыть.
Но память, как и смерть, неистребима,
Как дождь ночной по черноте стекла,
Кровавыми осколками рубина
Она на дно хрустальное текла.
Удавкою тугой сжимает горло ворот мне!
Мысли мои превращаются в змей.
Кровью памяти моей обрызган город,
Кровью памяти моей!
Небо заволокло плотной чёрной пеленой, начал накрапывать дождь. Посмотрев по сторонам в поисках укрытия, Эол ещё сильнее сжал кулаки и, глядя на алые капли, произнёс:
— Моя кровь станет ядом для твоего города, сын Голодрим.
Примечание к части Песня "Каторжник" из зонг-оперы "Суинни Тодд"
Слава...
Над высокой деревянной голубятней в небо взмыла белоснежная стая. Количество птиц и направление полёта сообщили знающим шифр стражам каменной крепости всё, что требовалось.
Тревоги нет. Сказанное в письме подтвердилось. Принцесса Аредэль Ар-Фейниэль вернулась, и перед ней должны быть открыты все Врата.
***
— Долбаная железка! Отправляйся к Морготу в зад!
Из окна дома-кузницы донеслась ругань, грохот и лязг металла, потом всё резко стихло, а через некоторое время начался мерный мелодичный скрежет.
Проходившие мимо горожане не удивлялись, поскольку глава Дома Кузнецов, как обычно называли Гневный Молот, Рог не стеснялся знания и употребления совсем не эльфийских выражений.
— Долбаный забор!
