— Ты не представляешь, что такое смерть ребёнка, — тихо сказал Нолофинвэ.

— Но тысячи людей представляют. И в их глазах ты сейчас поступаешь кощунственно!

— Сядь и помолчи, сын. Сядь и помолчи.

***

Зеленоглазка открыла дверь в свои покои. Обычно шумное крыло дворца, где жили музыканты Аклариквета с семьями, нынче погрузилось в молчание, лишь изредка с улицы долетала печальная музыка без слов.

— Сейчас, — колдунья заперла замок, когда Линдиэль вошла, — ты должна говорить абсолютно честно. Иначе всё зря.

— Но… мне нечего сказать…

Всё происходило словно в тяжком сне, и даже нарастающее волнение не рассеивало морок.

— Я заплачу, сколько угодно…

— Плата никогда не бывает достаточной, — произнесла с нотками обречённой угрозы в голосе Зеленоглазка. — Садись.

Стол. Стул. Чаши. Огонёк, кипит вода. Воздух дрожит от незримой, неслышимой магии. Серебряная ложка перемешивает измельчённую траву и пузырьки.

— Что в тебе ему нравится?

— Ни… чего? — непослушным языком ворочать не получалось.

— Нужно найти зацепку. Любую. Отпусти себя, вспомни. И говори.

Линдиэль закрыла слезящиеся глаза:

— Сто лет прошло, но помнит старый клён

Историю о дне печальном этом…

Я полюбила Астальдо, ничего о нём не зная! А он женат!

Она мила, и он в неё влюблён.

Моя любовь осталась без ответа!

Астальдо отверг мои чувства! Что бы я ни делала, он гнал меня прочь! Он… Ненавижу!

Колдуй, Лайхениэ! Пусть он лишится сердца!

Зеленоглазка на миг замерла, во взгляде появилось опасение.

— Пусть тьма его не сможет одолеть, — голос Линдиэль зазвучал страшно, колдунья почувствовала мощь, исходящую из самого сердца несчастной эльфийки. — Но ты за это отдаёшь всю силу!

Пускай увижу пред собою смерть!

— Он будет жить, любовь и боль отринув, — перехватила песню Зеленоглазка. — Ты достаточно вложила души в мои чары, но всё же…

Свечи загорелись сами собой, травы смешались в кроваво-красное подобие вина.

— Линдиэль, что можешь дать ты, чего не дала она?

— Я искренне люблю! Искренне!

Глаза колдуньи выразили сомнение.

— Честность? Что ж. Пусть честность. Слушай и запоминай: добавь отвар в любой напиток, выпейте вдвоём. Можешь налить всем гостям, если уединиться не выйдет — подействует зелье всё равно только на одного эльфа. Не жди результата сразу — Финдекано не глуп, он заподозрит неладное, если мгновенно влюбится в тебя. Наберись терпения и жди. Главное — не напоминай ему о прошлом.

Свечи, чаши, стол, стул, аромат трав. Всё смешалось в безумный сон, казалось слишком нереальным, и дочь Кирдана не могла поверить, что это происходит на самом деле.

Отвар будто сам собой вылился в вино, закупорился, притаился. Линдиэль отдала колдунье мешочек мирианов и, всё ещё не веря в реальность происходящего, поспешила в свои гостевые покои, чтобы слуги помогли одеться, причесаться, подобрать украшения. Только не фиолетовый. И не синий. И не красный. Не белый, не чёрный! Какой же?! Проклятый Астальдо! Ненавижу! Люблю…

Искренне. Честно. И безответно.

***

Тишина длилась целую эпоху.

Нолофинвэ хотел рассказать сыну, как узнал о смерти дочери. О том, как на столе появилось письмо с чёрной лентой. Его принесла не птица — в Хитлум приехал молчаливый посланник от младшего сына, отдал конверт и исчез, но верховный нолдоран приказал выследить гонца. В Варнондо сомневаться не приходилось, поэтому Нолофинвэ был уверен: военачальник найдёт тайное убежище сына своего владыки и сможет сохранить местонахождение города в тайне.

Хотелось узнать, кому ещё в Белерианде известно, где поселился Турукано, однако Нолофинвэ не представлял, как именно это выяснять, ведь чем больше задастся вопросов, тем неискренней окажутся ответы.

Хотелось многое сказать, но сохранялось понимание — если начать говорить, Финдекано произнесёт слишком много лишнего.

Думая обо всём этом, верховный нолдоран вдруг осознал, что до сих пор не принял гибель дочери. Возможно, именно это неверие и позволяло сохранять рассудок, не начать биться головой о стены и крушить мебель. Всё складывалось хуже некуда, но до смерти Ириссэ хотя бы оставалась мечта однажды помириться с Анайрэ. А теперь…

— Будет ли мне позволено войти? — прозвучали слова Линдиэль, и верховный нолдоран кивнул. — Соболезную вашей утрате. Я знала принцессу Ириссэ, пусть и недостаточно близко…

Дочь Кирдана осеклась, увидев взгляд Астальдо.

— Прости, — потупилась она, ставя на стол бутыль с вином. — Я хотела извиниться и предложить помощь в войне, но конечно, не в такой момент…

Возможно, кого-то смутило бы, что женщина, считающаяся в некоторых землях королевой, сама наполняет бокалы и подаёт их, но мысли верных владыки были заняты совсем иными проблемами.

— В мои владения тебе путь закрыт, — Астальдо посмотрел в глаза Линдиэль, теперь одетой в золотое с бежевым, частично скрытом тёмно-серой накидкой. — Это не обсуждается.

— В память о твоей сестре, — подняла бокал дочь Кирдана, и рука эльфийки предательски задрожала.

К тосту присоединились все. Финдекано медлил, однако отец осуждающе покачал головой, и принц выпил своё вино.

Линдиэль побледнела, страх отрезвил, и влюблённая дева поняла, что не знает, как теперь быть.

— Я возвращаюсь в Барад Эйтель, — поднялся с места принц. — Хочу верить, отец, что ты послушаешь меня. Хоть в чём-то. Например, отправишь домой химрингского посла, поскольку Варнондо давно вернулся.

— Карнифинвэ здесь нравится. Он сам не желает уезжать, — невинно поднял брови верховный нолдоран. — До встречи, сын. Надеюсь, ты всё-таки перестанешь осуждать меня по каждому поводу.

Двери громко закрылись, и Линдиэль почувствовала — она готова расплакаться. Уверенность, что снова всё бесполезно, заставила опустить руки. Сейчас Голфин спросит про Оссирианд. Придётся отвечать. Проще сбежать и никогда больше здесь не появляться, но…

Арастур ведь надеется. Надо пересилить себя. Хотя бы ради этого чудесного эльфа.

***

На площади по-прежнему молча ходил народ, оссирианский охотник старался не слишком выделяться из толпы, однако получалось плохо. Взгляд равнодушно скользил от эльфа к эльфу, и вдруг остановился на высокой широкоплечей девушке, во взгляде серых глаз которой ясно читалось осуждение.

— Леди не нравятся выбранные для дней скорби цветы? — осторожно поинтересовался Арастур, представив, как прекрасно выглядела бы незнакомка, если бы оделась в шкуры и взяла в руки оссириандский лук.

— Райвен, — немного резко произнесла эльфийка. — И нет, дело не в цветах.

— А в чём же?

— В том, что я должна быть здесь, но сердце моё осталось в чаще на охоте.

Брат вождя просиял.

— Леди Райвен, — выдохнул он, — ты мечтала когда-нибудь поехать в Семиречье?

— В качестве кого?

Арастур очень хотел ответить честно, однако не осмелился.

— Это решать леди Райвен, — уклончиво сказал охотник. — Не стану навязывать выбор.

Подул ветер, и на тёмной ткани платья затрепетали облетевшие с умирающих цветов лепестки.

— Спасибо за это, — дочь военачальника улыбнулась. — И за приглашение. Пожалуй, приму его, если смогу пересечь хитлумскую границу.

— Способ всегда можно найти.

— Да, например, притвориться мешком свеклы.

Избежать неуместного смеха удалось лишь с помощью ветра, вновь принёсшего лепестки. Мелодия арф изменилась, заиграла печальнее, а небо заплакало редкими, едва заметными слезами, что бывают перед сильным дождём.

Над хитлумской столицей стремительно собирались тучи.

Примечание к части Песня "Злая" группы Power Tale

Многие жертвовали бóльшим

Нить натянулась, затрепетала, в груди ощутилась почти настоящая боль, словно из тела тащили нервы. Связь двух сердец начала стремительно исчезать, и страх бессилия перед потерей заставил сделать шаг вслед за ускользающей во тьму частью души.

— Лауранаро!