— Почему ты привёл меня сюда? — спросила подрагивающими губами дочь Арафинвэ.

— Потому что это не вызовет подозрений, — пожал плечами самозванец. — Здесь не просто набережная: это система водоотвода, а ещё… — сделав паузу, Тэлеро улыбнулся, — пойдём, покажу. Большинство этих туннелей строили наугрим, но кое-что пришлось дорабатывать мне. Не боишься, что я тебя здесь убью, как слишком осведомлённого свидетеля моих злодеяний?

— Тогда, посмотрим, кто кого, — усмехнулась Артанис и пошла вниз по единственному более-менее пологому участку берега. Желание узнать больше об устройстве подземного города пересилило даже очень спорные чувства, испытываемые по отношению к бессовестному лжецу, которого хотелось назвать множеством слов, гораздо более обидных, чем просто «проходимец».

***

Освещаемые зеленоватыми светильниками туннели соединялись между собой узкими ходами, двери которых были двойными и закрывались очень плотно. В потолке временами попадались люки, отмеченные различной гравировкой, смысл которой понять не удавалось.

— За дверью впереди, — сказал Келеборн, посветив фонарём перед собой на вытянутой руке, — вход в город. Войдя здесь, окажемся недалеко от дома главного архитектора. Обернись назад. Видишь, наверху один из люков очень широкий? Нам уже встречались такие раньше, в других туннелях. Думаю, самое время рассказать, для чего это.

Артанис слушала с большим интересом.

— Через большие люки можно быстро выбраться на поверхность, в них встроены лестницы. А маленькие люки с узорами-волнами находятся под рекой или специально выкопанными водоёмами. Откроешь — хлынет поток. Менегрот, принцесса, не так безопасен, как кажется. Представь, что будет, если здесь начнётся пожар.

Дочь Арафинвэ напряглась, не комментируя.

— Откроем люки, вода зальёт огонь. Но от дыма спасутся немногие. Майэ Мелиан говорила, что не допустит катастрофы, защищая город чарами, но наугрим настояли при строительстве на создании защиты от огня. Говорят, под землёй предостаточно жидкого пламени, которое только и ждёт, чтобы вырваться на волю и опустошить земли.

Осмотревшись и подумав обо всём увиденном, Артанис взяла фонарь из руки Келеборна.

— Скажи, мой дорогой дядя, — с лёгкой насмешкой произнесла дочь Арафинвэ, — праздник в честь пришедших в Дориат гостей ещё продолжается?

— Полагаю, да, — пожал плечами Келеборн, забирая назад фонарь.

— Пригласи меня на торжество, — хитро улыбнулась эльфийка, — люблю посещать пиршества в сопровождении дядюшек.

— Я должен об этом знать? — осведомился самозванец, снова лишившись светильника.

— Нет, я оценила прелесть общества дяди в Хэлкараксэ. Ты всё пропустил.

— Зачем тебе мой фонарь?

— Я ведь принцесса, а, значит, получаю, что хочу. А хочу я без причины.

Решив не спорить, Келеборн открыл дверь в город, и на эльфов полился таинственный сиреневый свет, смешиваясь с долетавшей издалека песней, которую исполнял какой-то хмельной эльф, подражая манере Даэрона:

Нелепо, смешно, безрассудно,

Безумно. Волшебно!

Ни толку, ни проку,

Не в лад, невпопад… Совершенно!

Приходит день, приходит час,

Приходит миг, приходит срок —

И рвётся связь.

Кипит гранит, пылает лед,

И лёгкий пух сбивает с ног.

Что за напасть?

И зацветает трын-трава,

И соловьём поёт сова,

И даже тоненькую нить

Не в состояньи разрубить

Стальной клинок.

Нелепо, смешно, безрассудно,

Безумно… Волшебно!

Ни толку, ни проку,

Не в лад, невпопад совершенно.

Приходит срок, и вместе с ним

Озноб, и страх, и тайный жар,

Восторг и власть,

И боль, и смех, и тень, и свет —

В один костер, в один пожар!

Что за напасть?

Из миража, из ничего,

Из сумасбродства моего —

Вдруг возникает чей-то лик

И обретает цвет, и звук,

И плоть, и страсть!

Нелепо, смешно, безрассудно,

Безумно… Волшебно!

Ни толку, ни проку,

Не в лад, невпопад.

Совершенно!

Примечание к части Песня волшебника из мюзикла "Обыкновенное чудо" (йогурт ни при чём)

Вчера был трон, сегодня — это вот...

— А я говорил, что какой-то дурень проектировал арку у входа! — даже сорвав голос, всё равно продолжал ругаться мастер-гном из тех немногих, что ещё не покинули Дориат. — Я говорил! А меня не послушали! А теперь эти гении архитектуры, у которых мозги слишком высоко от земли, вот их ветром и выдувает, жалуются, что светильники не удается правильно и красиво разместить! Нет, ну ты понял вообще? Понял?! Их пустые безбородые котелки, в которых даже вода подгорит, варить не умеют! Мастера хреновы!

Рыжебородый собеседник мастера согласно кивал, думая о чём-то своём.

Наугрим шли по Галерее Славы, на удивление пустой и тёмной. В полумраке таинственно сияла фосфорицирующая краска на картинах художницы из Бритомбара, утверждавшей, что секрет светящихся рисунков ей поведал шаман давно сгинувшего во тьме племени Авари, завещав никому не раскрывать тайну состава смеси, иначе благословенный блеск звёзд, слившийся с обычными маслами, нечестные сердца используют во вред. Наугрим лишь посмеялись над глупой сказкой, ведь состав светящейся в темноте краски именно подгорное племя открыло первым, и никакого секрета здесь нет, просто ингредиенты найти нелегко, но если задаться целью, вполне реально.

— Да я же даже чертёж им сделал же! — начал брызгать от злости слюной мастер, заметив, что друг недостаточно внимателен к его речам. — Я же сделал! Вот этими руками!

— Тише! — вдруг прервал пламенную речь рыжебородый. — Смотри! Это ж Даэрон. Пьяный что-ли?

Наугрим остановились и посмотрели в полумрак.

Бывший главный менестрель короля Тингола, историк и создатель письменности сидел на полу, прислонившись к стене, рядом лежала опустевшая бутыль и бокал, откатившийся к ногам, в руках тоскливо пела лютня. Даэрон расположился напротив главного сокровища Галереи — огромного портрета принцессы Лутиэн и, неотрывно смотря в прекрасное лицо, что-то неслышно шептал. Заметив наугрим, менестрель обернулся к гостям Дориата и запел вслух:

— Мой друг, художник и поэт, в дождливый вечер на стекле

Мою любовь нарисовал, открыв мне чудо на земле.

Сидел я молча у окна и наслаждался тишиной.

Моя любовь с тех пор всегда была со мной.

И время, как вода, текло, и было мне всегда тепло,

Когда в дождливый вечер я смотрел в оконное стекло.

Но год за годом я встречал в глазах любви моей печаль,

Дождливой скуки тусклый след… И начал блекнуть чувства цвет.

И вот, живой утратив свет, угас чудесный яркий день,

Мою любовь ночная укрывает тень.

Весёлых красок болтовня, игра волшебного огня…

Моя любовь уже не радует меня.

Поблекли нежные тона, исчезла высь и глубина,

И чётких линий больше нет — вот безразличия портрет.

Глаза в глаза любовь глядит, но взгляд не весел, не сердит,

Бесцветных снов покой земной молчаньем делится со мной.

И вдохновенное лицо утратит добрые черты,

Моя любовь умрёт во мне в конце концов.

И капли грустного дождя струиться будут по стеклу,

Моя любовь неслышно плачет, уходя.

И радугу прошедших дней застелит пыль грядущих лет,

И также потеряют цвет воспоминания о ней.

Рисунок тает на стекле, его спасти надежды нет.

О, как же мне раскрасить вновь в цвет радости мою любовь?!

А, может быть, разбить окно и окунуться в мир иной,

Где солнечный рисуя свет, живёт художник и поэт…

Сыграв последний аккорд, Даэрон печально улыбнулся, неловко потянувшись за бокалом.

— Дайте выпить, пожалуйста, а я вам ещё спою, — беспомощно попросил пьяный эльф, и наугрим не смогли ему отказать.

***

Саэрос, произносивший длинную и не слишком добрую речь о гостях Скрытого Королевства на ухо Элу Тинголу, вдруг замолчал на полуслове, уставившись, открыв рот, на золотое сияние, озарившее зал, словно в подземный город вошло Солнце. Мелиан многозначительно взглянула на советника, и её голос прозвучал в сердце циничного эльфа, до сего момента уверенного, что не имел этого органа: