Гельмир опустил глаза, поджал губы. Да, неправ, рассуждения неуместны, но это ведь очень важно и должно быть высказано!

— Истекает время находок,

Наступает время потерь, — обернувшись к потемневшей холодной реке, тихо запел Ненарион, видимо, рассчитывая настроить струны души друга на нужный лад, — рассыхаются вёсла у лодок,

Не лететь им по чистой воде.

Не лететь им к сердечным тайнам,

Не везти золотой песок,

Загоняет в угол отчаянно

Жизни острый жадный клинок.

Наступает время потерь.

Песни весёлые, где вы теперь?

Ночи спокойные, где вы теперь?

Дождь и вьюга стучатся в дверь.

Как торопится время потерь!

Я ещё не нашёл

Всё, что должен найти!

Помоги!

Сквозь серые тучи пробились блёкло-золотые лучи солнца, вода в реке тускло заблестела.

— Час пришёл отдавать, что взято

Навсегда — оказалось, в долг.

Ветер мой, на дорогах распятый,

Воет, словно подстреленный волк.

Мне навстречу — нашедший счастье,

Мне навстречу — смех и любовь,

Низко кланяюсь им не напрасно,

В жизни много углов и клинков.

Задумавшись, менестрель посмотрел на поникшего друга:

— Пойми, судьбы Фирьяр тяжелы и для них самих, и для нас. В чём-то схожи, в чём-то различны, но и без того слишком мало живущие народы будут брошены, забыты,

И непоняты, и убиты,

Будут преданы, но отныне,

Как и все мы, неповторимы.

Вернётся время находок,

И умолкнет время потерь.

Уплывут к солнцу тысячи лодок,

Верных счастью, любви и мечте.

— Я знал, что всё закончится хорошо, — улыбнулся Гельмир, достав из заплечной сумки набросок беседки, — когда ты пел смертным о бессмертной любви, мне казалось, что более неуместной шутки придумать нельзя, однако Фирьяр остались довольны. В этот раз, похоже, будет нечто подобное.

— Дорога на свет есть всегда, — задумчиво произнёс менестрель. — А любовь способна победить там, где бессильно оружие.

— И целители, — сам не зная зачем, добавил архитектор, смотря на кружащую над полем тёмно-серую стаю, а видя прекрасные скорбные постройки из мрамора, звучащие музыкой надежды:

«Вернётся время находок,

И умолкнет время потерь.

Уплывут к солнцу тысячи лодок,

Верных счастью, любви и мечте».

Примечание к части Песня гр. «Catharsis» «Время потерь»

Священный образ матери и жены

Несмотря на всё выпитое за прошедший день, сон был чутким и запоминающимся — снова вернулся тот же самый кошмар, что однажды пришёл наяву: тьма, разбросанные камни, два изуродованных раздетых трупа и несколько непонятно чьих отрубленных частей тел, а из-под земли сочится смрадный дым, воняющий жжёной плотью.

И тишина. Только собственный крик. Сначала осмысленный, а потом… Потом просто вопль, не имеющий ни причин, ни эмоций. Крик ради крика, и всё.

Ясность в сознании появлялась нечасто и почти всегда лишь для того, чтобы быть снова залитой выпивкой или задымлённой толчёными семенами.

Или чтобы засунуть между ног что-нибудь длинное и не слишком острое — не рожать ведь от орков!

После последнего прерывания беременности сношаться стало больно всегда. Вспомнить, когда и как оказалась в каком-то вечно шумном доме, где постоянно ставят на колени и долбят, не получалось. Да и какая разница? Главное, кормят, тепло, есть где спать. Ну долбят и долбят. А боль хорошо заливается чем покрепче. Если б не кошмары по ночам…

— Чо валяешься?! Пошла работать, дырка раздолбанная!

Это хозяин, надо идти. Будет очень больно, но зато покормят.

А почему этот мужик так странно смотрит? Я что-то не то сделала? Ой, только бы не наказали! Только бы не били!

***

Зеленоглазка переглянулась с Митриэль, показательно демонстрировавшей насмешку.

Совсем недавно отправившиеся в Дор-Даэделот разведчики вернулись с пугающими вестями и женщиной, изменившейся до неузнаваемости.

— Огонь! — плакала, съёжившись и качаясь на стуле, несчастная. — Все мертвы!

— Я купил её у орков, — сказал знахаркам светловолосый воин из Дор-Ломина. — Долго торговаться пришлось. Мы с братом не получили никаких вестей от Магора, Хатол тоже ничего не знал. Ну Малах нас и отправил разбираться. Мы к Морготу пришли, а там наших ни следа! Нигде! И убежища ихнего нет, всё камнями завалено — следы, видать, заметали, уходя. Ну мы порыскали ещё — без толку. И тут попалась нам таверна одна, где людей не было, одно орочьё. Сунулись — а там она! — боец указал на безумную женщину, которую Зеленоглазка тщетно пыталась успокоить. — Я её помню, видел пару раз. Имя забыл, но в лицо узнал. Думаю — спасать надо. Но как? Ну я давай торговаться, типа то, сё. Ну и купил. Надеялся заодно про наших узнать чево, но какой там! Совсем довели орки поганые бедняжку до умопомрачения. К гадости какой-то приучили, ей по дороге так плохо было, мы думали, всё, помрёт. Но вроде ничего, очухалась постепенно.

— Это называется «очухалась»? — насмешка Митриэль стала совсем злой.

— Ты её раньше не видела просто! — светловолосый воин покачал головой. — В общем, некогда мне тут возиться, сами разберётесь. Пойду за заданием к Астальдо и обратно отправимся к Морготу. Может, ещё кого отыщем.

Дверь хлопнула чересчур резко, безумная завопила.

— Отыщат они. И опять к нам притащат, — скривилась под вуалью валинорская знахарка, проводив взглядом ушедшего разведчика. — И мы должны это чудесным образом спасать.

Зеленоглазка сделала вид, что не слышала. Узнав в безумной женщине юную девушку, несколько лет назад приехавшую с отрядом Воинов Света, собранным менестрелями короля Нолофинвэ, колдунья подумала: хорошо, что целительница, заботившаяся об этой вдохновлённой будущей воительнице не дожила до сегодняшнего дня.

***

— Образ женщины, матери священен! — говорил эльф, медленно расхаживая по сцене роскошного по меркам человеческого поселения театра. — Женщина вынашивает дитя, вскармливает его, делится своей мудростью, отдаёт часть души. Мать, жена, сестра, дочь — те, о ком в первую очередь думают воины, идя на смертный бой, это те, ради кого жертвуют жизнями, это — будущее народа!

Собравшаяся толпа, по большей части чистая, причёсанная и хорошо одетая, согласно аплодировала.

Один и тот же спектакль ставился в Дор-Ломине уже не первое десятилетие, но смертные раз за разом охотно приходили на представление, замечая и запоминая чуть больше, чем во время предыдущего посещения. Артисты видели постоянную публику, на глазах взрослеющую, стареющую и сменяющуюся новыми лицами, замечали тех, кто приходил лишь однажды, просто за компанию с кем-то или приводил на свидание будущих жён, а годы спустя появлялись уже с детьми.

Менялась публика, менялась обстановка в Белерианде, и немного преображался сам спектакль — в нём теперь не было королевы, певшей о союзе с Истинным Королём, была только мать, что желает мира и счастья:

— О, как хотела бы я быть

Хоть чуточку сильней!

Войну остановить,

Спасти своих детей!

Остальной сюжет оставался прежним, и бессильный трус Маэдрос отдавал корону великому правителю, побеждающему Моргота:

— Меченый злом!

Мёртвым огнём

Лоб твой горит — ты не скроешь клейма!

Меченый злом,

В сердце пустом

Спрятался страх — тени сводят с ума.

Тучи крестом,

Ветер, как стон,

Сила моя не растрачена мной!

Шёпот, как гром,

Меченый злом,

Слышишь меня? Я иду за тобой!

— Время рыдать! — кричали Феаноринги.

— Время карать! — заявлял Истинный Король, и враг падал сражённый.

К матери возвращались живыми все её дети, зрители расходились счастливыми, а менестрели отправлялись отдыхать, чтобы через некоторое время снова сыграть тот же спектакль.

Большим достижением эльфы считали то, что удалось обучить две дюжины смертных, и те начали ставить точно такой же спектакль на южных окраинах Дор-Ломина. Теперь хитлумским менестрелям требовалось лишь иногда следить за тем, чтобы артисты не изменяли сюжет, а если и корректировали, то в допустимую сторону — например, слегка упрощая партии сына Феанаро и Моргота.