— Меч куёшь? — оружейник взглянул на практически готовое изделие, главным достоинством которого, похоже, была украшенная драгоценностями рукоять. — Это тот, который для Азагхала? А ты не думаешь, что клинок слишком длинный?

— Не твоё дело! — Телхар, уже обеспечивший молвой славу будущему подарку королю, хотел поскорее отделаться от непрошенного гостя.

— Представь себе, моё, — Дарви, хромая, прошёлся вдоль стены, на которой висела главная реликвия рода мастера. — Не то чтобы я боялся остаться без работы, ведь ты всё больше претендуешь на роль главного оружейника Кхазад, просто я не хочу, чтобы наше войско в решающий момент переломало топоры о головы орков, забывших надеть шлемы. Твои красивые безделушки опасны, когда речь заходит о серьёзном деле. Интересно, когда переломится этот симпатичный блестящий длинный меч? В решающем поединке или развалится гораздо раньше на морозе, как только окажется зимой на улице?

Телхар швырнул перчатки, одна из них накрыла лежавшие на столе мирианы.

— Послушай, Дарви, — сжал в руке наковальню мастер, — убирайся, пока я не запустил этим тебе в башку! Что тебе опять надо в Белегосте?!

— А вот это уже не твоё дело, криворукий балабол! Я еду искать серебро, и мне для этого нужны те, кому я могу доверить жизнь. И ты в их число не входишь. Но я решил зайти и просто предупредить.

Оружейник словно не замечал угроз, зато обратил внимание на чуть колыхнувшуюся штору, служившую дверью в прилегавшую к мастерской спальню. Неужели Телхар, наконец, определился с выбором невесты? Или как раз в процессе?

— Так вот, приятель, — сказал Дарви, усмехнувшись, — до меня дошёл слушок, который распустил не ты, и пока этот слушок за пределы Ногрода не вышел, но поговаривают, будто когда-то ты кому-то сделал очень дорогую вещь. И поговаривают, будто ты клялся, что она очень надёжна и безопасна, поэтому настолько много стóит. Запамятовал я, о чём именно была речь, но не суть. Дело в том, что то ли кирка, которая цвет меняет рядом с тем самым серебром, сломалась, когда с её помощью хозяин лез по скале, то ли топор подвёл и отвалился на ногу, то ли слишком чистое золото, из которого были сделаны серьги, воспалило юной деве уши, да так, что украшать стало нечего, то ли всё разом. Я мог забыть все твои достижения, которыми похвалиться не получится, но и перечисленного хватит. Ты понимаешь, что своей работой превращаешь всех Кхазад в объекты насмешек валинорских кузнецов? Ты понимаешь, что из-за тебя кто-то погиб или покалечился? Ты знаешь, что тебе могут за это отомстить?

— Не смей мне угрожать! — заорал Телхар. — Хочешь сказать, что ломаются кирки только моего производства?! И топоры и мечи?!

— О, нет-нет, — расхохотался оружейник, — не только. И каждый мастер рискует лично ответить за работу, но ты, знаменитый потомок знаменитого гнома, слишком дорого берёшь и слишком красиво треплешь языком. Разницу чувствуешь?

— То, что я умею зарабатывать, а ты нет, это не мои проблемы! — швырнул наковальню на стол Телхар. — И мне плевать на валинорских кузнецов! Я сказал, что именно мой род придумал для воинов рубахи, сплетённые из стальных колец, значит, так и есть! Заморские этого видеть не могли, а мы не знали, что умеют там! Им вообще их Валар всё подсказали! А мы сами додумались! На нашей земле мой род был лучшим в военном деле! Первом во многом! Во всём!

— Вот и не позорься, — жёстко произнёс Дарви, — снизь цены, перестань орать о себе из каждой двери и подходи к работе тщательнее. Иначе, боюсь, умрёшь не своей смертью.

— Вон отсюда! — снова схватился за наковальню мастер, и ногродский оружейник, смеясь и прихрамывая, вышел из кузницы.

Штора, расшитая гербами Белегоста, колыхнулась, из-за ткани выглянула сначала пухлая розовая стопа, поиграв мягкими пальчиками, потом — нога до колена, а лишь после этого — щекастое бородатое личико с маленьким вздёрнутым носиком.

— Чего хотел этот грубиян от моего пусика? — низким, но нежным голосом спросила гномиха, накручивая на короткий палец с перстнем каштановый локон.

— Завидует, — усмехнулся Телхар, отложив наковальню и взяв почти готовый меч. — Это Сияние Пламени! — похвалился мастер, демонстрируя почти законченную золотую гравировку на клинке и россыпь гранатов на рукояти. — Подарок истинному королю! А не этому Дурину, сыну Дурина, внука Дурина, правнука Дурина. Мой король могуч достаточно, чтобы сражаться именно таким мечом! Только представь: бежит на Азагхала войско орков и думает: «Счас этот бородач достанет свой топор…», а король — хоба! — обнажает сверкающий золотом и пурпуром меч! Орки от неожиданности рты пооткрывют, потому что примут его за эльфа, остановятся, тут наши братья их и перестреляют прямо в их гнилые пасти!

— О, мой, гений! — ахнула гномиха, показавшись из-за шторы целиком. — Ты лучший! В любом деле!

— Я знаю, — заулыбался Телхар, отложив оружие, готовясь применить иные инструменты. — Но ты можешь продолжать меня хвалить, Дисси.

И Дисси продолжила, а пламя в очаге разгорелось жарче, отразилось в гладко отполированном лезвии клинка, дорисовывая на нём недостающие узоры, а на стенах — силуэты-тени, потянувшие призрачные руки к металлу.

Сияние Огня щедро озарило алым серое погрузившееся в тишину подземелье, и тьме пришлось рассеяться, потому что на то была воля Рока.

Примечание к части Телхар от Алины Стрениной https://vk.com/photo-178818294_457239714

Что бы ни писали книжники, это наша победа!

Вокруг алого звёздного знамени, то утопавшего, то выныривавшего из густого белёсого тумана, закружились снежинки. Однажды первая метель принесла на своих крыльях весть об окончании Славной Битвы, и с тех пор каждый раз, впервые после летнего тепла покрываясь искристым одеялом, Химринг наполнялся особенной музыкой тишины, несовместимой с грохотом сражений. Горожане замолкали, вспоминая тех, кто не вернулся домой, на улицах и в домах зажигались свечи, и гордые взгляды серых, светло-голубых, зелёных и карих глаз с ненавистью устремлялись на север, к чёрным пикам Трёхглавой Горы.

«Морготовы рабы тоже смотрят на наши шпили и флаги, и страх заставляет их дрожать перед истинной несокрушимой мощью!» — порой звучали слова, и в подобные речи невозможно было не верить, однако любой разговор быстро замолкал, и погружённые в тишину красно-серые башни Химринга покрывал безмолвный белый снег.

Но в этот раз памятные дни решили провести иначе, и настоял на такой перемене гномий король-воин Азагхал.

В тот день в осадном лагере на Ард-Гален в очередной раз проверяли оружейные склады и погреба с припасами, поэтому большинство эльфов и гномов занимались исключительно бочками, ящиками, мешками и списками, однако некоторые всё равно продолжали тренировки с оружием, и Азагхал руководил своими подданными, упражнявшимися в метании топоров.

— Да! Вот так! — одобрил бросок молодого гнома король. — А ты слишком долго замахиваешься! — тут же раскритиковал он более зрелого воина. — Теперь лучше. Ещё раз давай!

Маэдрос, как часто делал, позвал троих своих бойцов и приказал двоим нападать с мечами, а третьему — стрелять. Хеправион стоял рядом и был готов в любой момент помочь. Вроде бы, всё происходило точно так же, как и всегда, однако Азагхал заметил в друге перемену, которая его насторожила. Увидев, как Феанарион пропустил очередной удар, который обычно отбивал, гномий король быстрым шагом подошёл к полю тренировочного боя и крикнул:

— Объявляю перемирие! Лорда Маэдроса срочно вызывает для разговора Эзбад Белегоста, Норгода и всего Хребта Славы — Азагхал Первый, Единственный и Неповторимый!

Феаноринг отступил, отдал клинок Хеправиону и, болезненно сведя брови, позволил оруженосцу отстегнуть с правого предплечья щит.

— Поговорить надо, аманэльда, — подмигнул правитель Кхазад другу, уводя его в сторону ближайшей дозорной башни. — Что случилось?

Маэдрос кивнул, согласившись непонятно с чем, стремительно взлетел по винтовой лестнице на смотровую площадку и привычно уставился на север, дав знак караульным отойти и не мешать беседе. Азагхал поднялся не столь быстро, в глазах гнома застыло непонимание и осуждение.