«Никого похожего даже по частям не хоронили».

В первый момент эльфу показалось, что сейчас будет, кого провожать в последний путь, поскольку книжник побледнел, закатил глаза, но потом он всё-таки устоял на ногах и опомнился.

«На вашем месте я бы расспросил мельника и его сыновей, но вы, полагаю, это уже сделали», — пожал плечами Торгор.

И тут Берен высказал то, чего никто от тихого учителя не ожидал:

«Да они!.. Они… Да не друзья они Барахиру! И моей доченьке не друзья! Они из-за того, что мы — род Беора, семья вождя с нами «дружат!» Они как пришли, так и уйдут! Как дружили, так и предадут! Не моргнув глазом! Нечего Брегору с ними дружбу водить! Не друзья они! Не друзья!»

«Поэтому я и предпочитаю общество мертвецов», — сказал смотритель кладбища и недвусмысленно указал непрошеным гостям на дверь.

***

Эрьярон совершенно не понимал хода мыслей Берена: сначала этот домосед всячески давал понять младшей дочери, что она должна либо измениться, либо уйти, потом стал пытаться её вернуть, но, узнав, что она помолвлена, успокоился и отправился домой, хотя вся ситуация выглядела более чем сомнительно. Потом, по его словам, племянник вождя что-то такое написал матери, что она пришла к родичу и начала требовать объяснений, почему её изначально не посвятили в планы. Именно Андрет убедила Берена, что надо вернуть детей домой, а когда пришло письмо от Барахира, где говорилось, будто он и Эмельдир в порядке, а остальные — неизвестно, сестра вождя сказала, что не пожалеет мирианов для нашедших её сына. Но это должны быть люди! Эльфам в этом лучше не участвовать.

«Мне известно, что был за план у беглецов», — холодно сказал Эрьярон на очередные слёзы едва выживающего в походе книжника.

«Не может быть, — заверил тот, пытаясь проглотить сухой хлеб. — Ты бы с нами не пошёл».

Разведчик спорить не стал. Похоже, смертные абсолютно уверены, будто все эльфы думают одинаково, а на весь Народ Звёзд — один-единственный мозг, и тот не у короля Финдарато, а остался за морем. В светлом благом Амане.

До ближайшего поселения, где, по договорённости с таргелионскими стражами нужно остановиться и ждать вестей, оставалось не более дня пути через лес, и Эрьярон утешал себя тем, что терпеть жалкого смертного, строящего из себя героя, осталось совсем немного. Если бы вся вышедшая из Дортониона компания двигалась вместе по дороге, используя телеги, удовольствие растянулось бы ещё на пару суток, а то и больше, поэтому самых нетерпеливых эльф согласился провести короткой тропой, где, увы, можно двигаться только пешком.

Берен снова чихал и кашлял, тёр глаза и тихо ругался, зато хотя бы не подпрыгивал от каждого шороха в кустах. Двигаясь чуть впереди, Эрьярон заранее услышал быстро приближающегося зверя, поэтому одним точным выстрелом сразил выбежавшую к чужакам лису.

— Мех цел! — авторитетно заявил книжник, хотя слабое зрение не позволяло это оценить с расстояния. Подойдя к мёртвому зверю, Берен схватил его за морду, выдернул из шеи эльфийскую стрелу и, продолжая тереть текущий нос и слезящиеся глаза, отдал оружие Эрьярону.

— Руки помой, мало ли, — вздохнул эльф, подавляя желание предложить расцеловать и сделать своей женой посмертно заметно нездоровое животное. — Выброси падаль.

— В молодости я тоже очень метко стрелял! — гордо заявил Берен, швыряя лису в кусты и вытирая об себя ладони.

— Разумеется, — отозвался эльф.

Дальше шли в молчании. Последний привал устроили глубокой ночью, поскольку ни один из людей не признавал сложность передвижения в темноте без отдыха. На рассвете, зевая и тихо ругаясь, спутники Берена двинулись в дальнейший путь и к полудню лес заметно поредел, а издалека донеслись звуки оживлённой торговой дороги, которые ни с чем перепутать было невозможно.

Пришли! Наконец-то! Теперь только ждать вестей.

Ну зачем меня родили?!

В последние несколько дней, которым давно потерялся счёт, почти не кормили, поэтому в еду уже годилось всё, что удавалось жевать. Поначалу тянуть в рот вонючую солому с пола было брезгливо, но постепенно начала нравиться и она, поэтому узник уже не выбирал посуше и посвежее. Голод до трясучки заставлял забывать обо всём, кроме единственного стремления — насытиться.

С тех пор, как его первый раз всерьёз избили таргелионские тюремщики, а потом кинули в крошечную камеру, где больше никого не держали, прошло уже неизвестно сколько времени, но ничего не менялось. К лучшему.

От нечего делать, а заодно из расчёта побесить караульных и добиться хоть какого-то разговора, заключённый принялся орать песни, жуя и плюясь соломой:

— Вот я! Бедный я!

Вам-то что? Да вам всё прекрасно!

У вас — дом и семья!

А моя судьбина ужасна!

Всю жизнь мою ни отца, ни матери,

Ни любви, ни ухода никакого!

Зато меня били-колошматили!

Погляди — места нет на мне живого!

— Скучно стало, да? — появился самый отвратительный в Арде эльф, до встречи с которым узник не догадывался, что представитель Старшего Народа может вызывать столько крайней неприязни.

— Папа-а! Мама-а! — невозмутимо продолжал голосить исхудавший грязный мужчина. — У меня на сердце рана!

Где вы-ы-ы бы-ы-ыли-и?!

Ну зачем меня родили?!

— А я думал, ты решил мне что-то сказать, наконец.

— Дай покурить, а? Тяжко очень.

Отвратительный эльф исчез из крошечного окошка, и заключённый уже подумал, что эта мерзость вернётся нескоро и с косоглазыми стражами, чтобы снова выбить из непокорного преступника дурь, однако в коридоре почти сразу послышались шаги Нолдо, крошечное окошко открылось, и узник едва не заплакал от радости, почувствовав запах дешёвого табака, который последний раз курил в далёком детстве, не имея возможности купить что-то получше.

— М-м-м-м! — протянул он с наслаждением. — Ладно, теперь я готов поговорить.

— Ты знаешь вопросы, на которые нужен ответ, — бесстрастно проговорил тюремщик.

— Да пойми ты, наконец! — узник подскочил к решётке в окне. — Такие дела делаются теми, кто знает друг друга по одноразовым кличкам, взятым только для одного дела! И внешность у твоих стражей для меня неотличима! Они все на одно лицо! А общались мы в темноте! И братья твои оссириандские для меня на одно лицо! Головы серые, глаза зелёные, одежда тёмная. И то, что один — Серый Дуб, другой — Серый Клён, а третий — Ольховник, тебе ничем не поможет! Единственный, кого я знал из всей нашей, как ты говоришь, банды, на берег не выбрался. Я видел, как он прыгнул, и всё.

— То, что ты не видел, ничего не значит.

— Хорошо, но его имя я уже называл. Дай ещё курить. Пожалуйста.

Эльф, как ни странно, согласился, а потом заговорил сам.

— Понимаешь, человек, — подчеркнув расовую принадлежность, Нолдо хмыкнул, — если дотянешь до суда, утопишь свою короткую жизнь в выгребной яме. Я расскажу тебе коротко, что там будет, а ты делай выводы. Так как ты — единственный, попавшийся преступник-чужак, а остальные твои сообщники, вероятно, мертвы, либо уже осуждены за помощь тебе, однако, как таргелионские подданные, имеют возможность отработать любую провинность, тебе возмещать весь ущерб, ведь зачинщик именно ты. Стоимость украденного леса ты оплатишь несколько раз, поскольку пострадали от тебя многие, кто на этих брёвнах бы заработал. Я не делал расчётов и не знаю, какую именно цену за одно дерево назначит суд, с учётом сезона, распространённости породы, качества древесины, в зависимости от погоды и тому подобного, но примерно прикинуть могу. Ты должен будешь оплатить работу судей и казначеев, которые тратят время на изучение твоего преступления, а изучать им приходится много. Предположим, это два золотых. Если ты не знаешь ценности наших мирианов, поясню: чтобы заработать один такой кругляш, извозчику нужно проработать два года без отдыха.

Заключённый скривился, прекрасно зная, сколько на самом деле имеют прибыли возницы, беря неучтённые в грамотах и счетах мирианы за каждую кочку просёлочной дороги.