Финдарато опустил взгляд. Принц понимал — сестра сейчас защищает его, поскольку наивный Инголдо заявился домой во главе Исхода, с кольцом отца и недовольным лицом, выражавшим презрение к угасшей Земле Валар и всем её обитателям. А за ним шлейфом ещё более чёрной, чем ночное небо, тьмы тянулось злое предупреждение Владыки Намо.

И когда начали задаваться вопросы, Инголдо имел неосторожность сказать при матери, что ни о чём не жалеет.

— Я бросила народ? — Эарвен побледнела и покраснела одновременно. — Ты, видимо, забыла, кто является моим народом, дочь-сын! Родственники моего мужа совершили чудовищное деяние! Они уничтожили извечную дружбу между Нолдоли и Тэлери!

— Тэлери развязали бой! — казалось, Артанис сейчас набросится на мать.

— Ты врёшь, Нэрвен! Мой народ мирный! Не то, что вы! И прежде, чем осуждать меня, подумай своей пустой головой, увенчанной волосами-короной! Я не пойду за мужем, пока он не объяснится передо мной и перед Валар! Я должна знать, на чьей он стороне, и если Нолдо Арафинвэ, сын Нолдо Финвэ станет защищать братоубийц, я прокляну его!

— Тогда проклинай меня, матушка! — гордо и самодовольно заявила принцесса.

Финдарато закрыл глаза, замер. Смотря на мужа, свекровь и золовку, Амариэ всё сильнее впадала в отчаяние: сейчас им всем не до неё, не до её боли. Впрочем, как всегда.

— Я пойду к Артаресто, — супруга принца Инголдо спешно покинула семейный совет и заплакала сразу же, как только за ней закрылась дверь.

«Но если отец отречётся от совершённого братьями и их народом зла, — послышался голос Эарвен, — ты, Артафиндэ Инголдо, заплатишь за насмешки над ним! Стократно заплатишь!»

«Почему он?» — снова заступилась за брата Нэрвен, а дальше Амариэ уже не услышала.

***

Супруга принца Финдарато посмотрела в зеркало и вспомнила, как после совета поставила мужу условие: либо его сопровождает в пути в Эндорэ Артанис, либо жена. Амариэ почему-то надеялась, что муж вовсе откажется от похода после слов матери, а он…

— Милая моя супруга, — с пафосной грустью произнес сын Арафинвэ, театрально вздыхая, — здесь, в Валиноре, завяли все цветы. Все, понимаешь? Все до единого. Каждый цветок на каждом кусте или дереве, среди травы и в домах. Их больше нет, понимаешь? А в Средиземье цветы растут и во тьме. Они совсем не похожи на наши: это цветы сумрака, напитавшиеся звёздной росой, вдохнувшие чёрные туманы и незнакомые нам ветра, дующие с погружённых в вечную ночь гор. Я хочу увидеть их, Амариэ. А ты… Тебя надо защищать, лелеять, будто хрупкое растение. Но видишь, меня самого необходимо оберегать, и Артанис справляется с этой обязанностью лучше всех.

— А если… Если там нет цветов?

— Что ж, — пожал плечами Финдарато, — значит, окружённый безжизненным мраком, среди бесплодной пустыни, холода и одиночества, я пойму, что всё было зря.

— Но зачем, Инголдо?

Он не ответил. Лишь посмотрел на кольцо, которое Амариэ раньше видела на руке Арафинвэ, а теперь его носил Финдарато. Взгляд на обвивших палец змей рядом с короной из цветов был презрительным.

— Хочешь, отдам тебе эту блестяшку? — усмехнулся вдруг Финдарато, снимая драгоценное украшение. — Вернёшь её владельцу. Если увидишь когда-нибудь.

Амариэ растерялась, не зная, что ответить, а её муж вдруг передумал.

— Нет, — сказал он, покачав головой. — Это символ моего рода. Каким бы ни был прежний владелец этого кольца… Теперь змейки мои. А в Средиземье никто моего отца не знает.

Финдарато спрятал руку с кольцом за спину и фальшиво улыбнулся.

— Дорогая моя супруга, — сказал он, — сборы будут длиться долго, нам ведь нужны запасы снадобий, трав, тёплая одежда, много разного… Необходимого. Ты ещё можешь передумать.

— Ты тоже.

— Я? — Финдарато удивился. — Нет, здесь больше нет цветов. А нет цветов — нет и меня.

Потом он ушёл и, даже живя с женой в одном дворце, больше с ней не виделся. А юный Артаресто выбрал отца.

«Прости, мама, пожалуйста, прости! — чудовищно быстро повзрослевший сын обнял Амариэ, но без теплоты, словно чужой. Словно уже ушёл и навек попрощался с ней. — Прости. Но я с папой».

С папой! С папой. С папой…

«Намариэ…»

Высказывайся

Закрывшись втроем в каюте, расширенной за счёт объединения четырёх помещений, где вместо перегородок оставили только несущие конструкции в форме арок, члены королевской семьи, наконец, обменялись взглядами. И оба сына поняли — им можно вообще ничего не говорить: отец не настроен их слушать. Совет станет его монологом, вынесением приговора, не подлежащего обжалованию. Макалаурэ ругал себя за слабость, что не сможет применить магию, потому что знал — когда Феанаро начинает вершить правосудие, оценивая справедливость по-своему, потом случается беда.

Остаётся пробовать воздействовать правильно подобранными словами, иначе… Бедный Тэльво…

— А теперь, сыновья, слушайте меня и не возражайте! — словно убедившись, что их никто не подслушивает, негромко, но от этого ещё более угрожающе заговорил Феанаро.

— Мы пришли посоветоваться, отец, — напомнил Макалаурэ, чувствуя, что его очень не вовремя начинает клонить в сон.

— Вы — да, но не я. Если думаешь, что я изменю своё мнение из жалости к тебе, Канафинвэ, ты заблуждаешься.

— Я есть глас разума, — вставил своё слово менестрель.

— Больного разума, замутненного эликсирами, — Феанаро перевел взгляд пылающих беспощадным огнем глаз с Макалаурэ на младшего сына. — Я уже всё решил, повторяю. С этого момента все Тэлери, находящиеся на кораблях, отрекаются от своего происхождения, называют себя Нолдор, признают меня своим королём, говорят только на правильном Квэнья. Принц Вольвион будет казнён. Все Тэлери с корабля Тэлуфинвэ тоже. Я не стану разбираться, кто из них в чем замешан, кто кого и сколько раз предал.

— В таком случае, — Тэлуфинвэ встал, — от своего происхождения отрекаюсь я. Теперь я тоже безродный Тэлеро, как и они. Как и моя жена. И я тоже буду казнён вместе с ними.

Феанаро внимательно посмотрел на сына. Смотрел долго, молча. И видел провокацию, страх, соперничество, желание настоять на своём, доказать себе и всем, что может управлять решениями самого́ Феанаро Куруфинвэ! Что может шантажировать великого и ужасного короля Нолдор. Успешно шантажировать.

Феанаро видел во взгляде и позе сына всё, что угодно, кроме самого главного.

— Да будет так, — спокойно и величественно произнёс Куруфинвэ. — Стража! Уведите заговорщика в трюм. Свяжите руки, если потребуется. И следите, чтобы предатели друг с другом не разговаривали.

Макалаурэ смотрел на реакцию брата и понимал: Тэлуфинвэ не ожидал, что отец пойдет до конца. Или не до конца, но что все окажется столь серьезно. Младший из Феанорингов всё ещё на что-то надеялся, это было заметно, поэтому… Плохо. Провокации и неверие в серьезность намерений отца только подольют масла в огонь.

Сопровождаемый вооруженными Нолдор Тэлуфинвэ обернулся в дверях.

— Ты не знаешь, что такое любовь к женщине! — со злостью сказал он, и Макалаурэ в отчаянии закрыл ладонью лоб: его младший братик делал худшее, что можно было предпринять. — Ты никогда не любил нашу маму, а она страдала! Она дарила любовь нам, младшим детям, и получала ее в ответ!

— Я сказал — увести предателя, — угрожающе прищурился Феанаро, и за Тэлуфинвэ закрылась дверь.

Макалаурэ приподнял ладонь и осторожно взглянул на отца.

— Почему молчишь? — ехидно спросил Феанаро. — Ты желал провести совет. Высказывайся.

Менестрелю очень хотелось съязвить. Очень. Но он понимал, что если сейчас и можно сделать ещё хуже, то именно таким образом.

— Я хотел высказаться по поводу Иримэль, — перевел дыхание Макалаурэ. — Она ведь прекрасно поёт, её рифмы трогают сердце. В её душе не может быть зла, отец. Поверь, я знаю, о чём говорю.

— Это её песню ты пел, перебрав с эликсирами? — внезапно очень серьёзно спросил Феанаро, задумавшись.

— Да. Я случайно услышал, как Иримэль пела. И понимаю, почему Тэльво влюбился в нее. Отец, в этой девушке есть ноты изначальной песни. И Тэльво…