— Я сам отправлю разведчиков, — встал из-за стола военачальник. — Негоже принцу рисковать жизнью, когда есть доблестная армия. Нолдоран говорил, что, возможно, мы останемся здесь, на этих землях, защищённые морем и горами. Мы Нолдор, и не подчинимся серостям, возомнившим себя великими и архиважными, поэтому на юг не пойдём.

— Да! — радостно поддержал Варнондо даже Аралкарион. — Наше королевство превзойдёт в величии Аман! Куда уж надутому гусю Эльвэ и его прихвостням до нас, рождённых в Валиноре! Айя нолдоран Нолофинвэ!

— Айя Астальдо, — сверля принца недобрым взглядом, процедил военачальник, и Финдекано сжал кулаки, багровея от бессильной злобы.

«Если бы я не бросил отца в Хэлкараксэ, — ругал себя сын Нолофинвэ, — если бы смирил свою гордость, не потерял бы авторитет. А теперь поздно корить себя. Я герой. Астальдо. Мне досталась вечная сияющая слава, а командование армией — Варнондо. Ненавижу!»

Было бы очень приятно и легко обвинить во всём происходящем Моргота, но Финдекано не мог, понимая, что виноват только сам, и никто более.

Фокусы вместо магии

— Почему ты одинок, менестрель? — прозвучал неожиданный вопрос, и Аклариквет с удивлением поднял глаза от гуслей, выструганных из мягкого сероватого дерева. — Нет, ты не думай, я не навязываюсь тебе в подруги, — засмеялась Зеленоглазка, садясь на корточки перед певцом. Почти вплотную. Взгляды встретились. — Я лишь не понимаю, как так вышло, что ты, королевский менестрель, до сих пор не женат. Твои песни поют и любят все, кто хоть раз их слышал, твоя музыка проникает сквозь тело, касаясь сердца, заставляя его трепетать! Неужели ни у кого из дев твоя музыка не пробудила страсть?

Аклариквет устало посмотрел на эльфийку, думая, стоит ли объяснять, что обожать песни и любить их автора — не одно и то же.

— Меня послал к тебе твой нолдоран, — видя, что менестрель не готов говорить на личные темы без подготовки, отступила колдунья, — я рассказала много интересного, и владыка позволил мне остаться у вас, даже если я больше не нужна лорду Маэдросу. Кое-что из моих знаний должно быть передано тебе. Но, певец, я из вольного народа Авари и не привыкла выполнять приказы. Даже королей! Поэтому предлагаю сделку: ты сочинишь для меня песню, а я расскажу гораздо больше, чем необходимо. Это достаточная плата за твою музыку?

Не отводя взгляда от удивительно ярких зелёных глаз, в которых не сиял свет Древ Валинора, зато горел колдовской огонь шаманского костра, обжигая и разъедая плоть и душу, будто кислота, певец отложил инструмент. От подобных ассоциаций тело пробирала дрожь, захотелось отодвинуться от излучавшей недобрую разрушительную силу девы, но эльфийка вдруг положила локти менестрелю на колени. Аклариквет внутренне содрогнулся.

— Я согласен, — поспешил ответить певец, торопливо вставая и отходя в сторону, невольно заметив, что от постоянных переходов с место на место слишком часто сворачиваемая и разворачиваемая ткань пологов шатра начала изнашиваться. Жаль… — Скажи, что для тебя спеть?

Колдунья поднялась и проницательно посмотрела на Аклариквета.

— Ты умеешь быть весёлым? — спросила она вдруг. — У тебя чувство юмора есть? Или крылья перебиты так, что только бегать, собирая рассыпанные зёрнышки, и способен, тоскуя о потерянном навек небе, которого ты даже не знал?

«Ещё одна упрекающая, — с досадой, но практически без отклика в привыкшем к насмешкам сердце, подумал менестрель. — Не слышала и сотой доли моих песен, а уже готова судить о способностях».

— Не обижайся, музыкант, — мило улыбнулась Зеленоглазка, — я просто не хочу, чтобы про меня пели что-то печальное, пусть даже дивно прекрасное. И лесть о красоте мне неинтересна. Я одиночка, привыкшая выживать там, где милое личико не поможет. Знаешь, певец, волколаку всё равно, как ты выглядишь.

«Горит свеча… — вдруг родились в голове строки, — укрыта тьмой,

В душе, пропитанной презреньем к доброте.

Горит свеча немой тоской,

Мешая жить, не видя смысла в красоте.

Мерцает свет, объятый мглой,

Он сотни раз погаснуть мог в пыли семи ветров.

Волшебный блеск во тьме ночной,

В нём тлеет память о душе — огне забытых снов…»

Подумав, что такая песня Зеленоглазке точно не понравится, менестрель отбросил ненужные стихи и с разгорающимся интересом взглянул на колдунью, которая теперь казалась тайной, загадкой, настойчиво требующей, чтобы её разгадали.

— Так что? — подбоченилась Зеленоглазка. — Менестрель короля — унылый булыжник, на котором даже мох расти побрезгует, или есть в тебе игривый огонёк, способный меня рассмешить?

Аклариквет прищурился, на лице заиграл азарт. Никогда не сочиняя песен о женщинах в отрыве от любимого образа, пропитывая каждую строку памятью о безнадёжной любви, певец вдруг понял, что сейчас надо действовать иначе. О Зеленоглазке нельзя петь, как о Нерданель, придётся отбросить привычный способ написания музыки, забыть, пусть навремя, неизменный трафарет, сердечник всей прежней поэзии. Так нужно.

И он сам хочет этого.

— Может быть, я ошибаюсь, — хитро улыбнулась колдунья, — но, похоже, я подкинула тебе непосильную задачу. Неужели я настолько не вписываюсь в твою картину мира, певец?

Аклариквет хмыкнул. Перебирая в памяти имеющиеся инструменты, эльф не мог решить, на каком из них играть для Зеленоглазки. Раньше подобных вопросов не возникало, музыка и стихи рождались единым целым, а сейчас…

Да, случались в жизни менестреля мучительные поиски нужной темы для сотворения песен, но тогда было иначе: не вдохновлял нужный сюжет, образ казался банальным или пустым, не хватало знаний… А в этот раз образ пробирал до костей морозом Хэлкараксэ, обжигал беспощадным небесным пламенем Анар. Он не был банален и пуст… наоборот! Но собрать осколки разбитой мозаики не удавалось. Каждая частичка, отделившись от целого, изменилась… Исказилась! И более не была способна воссоединиться в цельную картину с другими фрагментами картины. Ни один из осколков на это не способен.

От подобных мыслей стало страшно, и лёгкое прикосновение теплой ладони заставило вздрогнуть.

— Была я чистой, наивной, как цветок, — нараспев заговорила эльфийка, ехидно улыбаясь. — Продолжай мою песню, менестрель.

— Но оказался мир коварен и жесток, — ответил, не задумываясь, Аклариквет.

— Прелестно! — засмеялась Зеленоглазка. — То, что надо. Продолжаем.

И, перестав в мечтах парить,

Я поняла… Что я поняла?

— С волками жить — по-волчьи выть! — подсказал певец, вновь беря в руки гусли из серого дерева. — В суровом мире замороженных сердец,

Кто верит в чудо, тот… — Нолдо заулыбался.

— Слабак и не жилец! — хищно оскалилась дева. — Закройте рты, умерьте прыть!

— Пока о главном буду я вам говорить! — рассмеялся глупому тексту менестрель, думая, что никогда бы не стал петь на публике такое. Но сейчас это действительно веселило.

— Король на троне, в самом деле, полный ноль, — со злой усмешкой, сладким голоском пропела колдунья, наслаждаясь искренним ужасом в глазах Аклариквета. — И все мы знаем, кто действительно король.

— Мой путь суров и одинок, — поспешил сменить тему менестрель. — Зато меня не посадить на поводок!

От воспоминаний об Альквалондэ руки, перебиравшие струны, замерли. Поводок… Принц Астальдо никогда этого не забудет. И не простит.

— И я «Спасибо» повторю тебе, судьба, — раскинула руки Зеленоглазка, обращаясь к потолку шатра, — за то, что жизнь моя — борьба!

Тебе секрет открою, деточка, любя:

Когда не ты, тогда — тебя!

Аклариквет поднял глаза от инструмента, постарался улыбаться искренне.

— Вот так всегда, — отмахнулась колдунья. — Всегда! Хочешь что-то получить — делай сама. Иначе не дождёшься.

Аклариквет опустил глаза, продолжая играть. Мелодия постепенно менялась на печальную тему любви, гася весёлый огонёк, едва вспыхнувший в сердце.

— Прости, — сказал менестрель, — я не всегда способен оправдать ожидания быстро, без подготовки и длительных поисков.