— Замолчи! — подал голос Туркафинвэ. — Не по статусу тебе нас судить! Тебя позвали, чтобы ты снова принял командование армией! И чтобы ты знал, что мы доверяем тебе. Сын героя Асталиона. Хуан, последи за Морьо, чтобы глупости не делал. Послушай, Линдиро, наместник Канафинвэ Феанарион прав. Никто не поедет на север. Мы все нужны здесь. Бросая город Феанарион в огонь, каждый сжёг частичку своего сердца, мы долго не могли оправиться от потери. Но сейчас должны снова построить город. Обязаны!

— Иначе я однажды не проснусь утром, да? — раздражённо уточнил Питьяфинвэ. — И моя жена тоже?

— Меня другой вопрос интересует, — сел на своё место Морифинвэ и прямо посмотрел на Макалаурэ. — И этот вопрос такой: где все те эльфы, что покинули град Феанарион вместе с тобой, наместник? Что за игру ты затеял, брат?

Канафинвэ погладил обшивку подлокотника. Такая мягкая, бархатистая. Тёплая.

— Морьо, — нараспев произнёс наместник, осторожно применяя чары, — тебе совсем необязательно это знать. Я верен своей семье и своему народу. На севере нам нужна разведка. И я оставил там тех, кому могу доверять.

— Хотел задеть меня, брат? — усмехнулся Морифинвэ, взяв два сорта вина, налив в один бокал и бросив бурые гранулы, которые, растворяясь, заклубились чёрными облаками. — Не старайся. Я тебя и так презираю. И, знаешь, за что? — выпив половину одним махом, Феаноринг хмыкнул. — Нельо сделал наместником тебя, потому что ты не ухватишься за власть и с лёгкостью вернёшь её. Но не потому, что не честолюбив. Твоё тщеславие до Тилиона дотягивается, когда встаёт. Ты вернёшь корону, потому что побоишься за неё бороться.

Хуан угрожающе зарычал.

— Это называется «честь», брат мой, — спокойно пояснил Макалаурэ. — Запомни это слово. Вдруг пригодится. Если все высказались, слушайте своего владыку. Внимательно. С почтением и любовью. Я не отказываюсь от своих слов, что каждому из нас нужны собственные земли. Но сейчас мы не обладаем достаточными ресурсами, чтобы построить шесть укреплённых городов. Поэтому, возведём один. Он станет столицей. Мощной военной крепостью. И работу необходимо начать немедленно. Линдиро, я приношу от имени брата извинения. И от своего тоже. Но, если бы ты видел то, что видели мы, понял бы, почему мы молчали. Могу я рассчитывать на твой верный меч?

— Разумеется, — мрачно произнёс сын Асталиона, встав с пола и кланяясь. — Могу я идти исполнять свой долг?

— Разумеется, — эхом отозвался Макалаурэ. — Совет окончен, завтра соберёмся в это же время. Каждый доложит, как идут дела. Да хранит вас Эру.

— И тебя, — хмыкнул Карнистир, — наместник.

Провожая взглядом братьев, Канафинвэ думал, что охрана, стоявшая вокруг шатра для переговоров, теперь, наверное, потеряла всякое почтение к своим господам. И с нетерпением будет ждать продолжения представления завтра, чтобы было, над чем посмеяться.

***

Чтобы увидеть небо, пришлось выйти на улицу.

«У домов с окнами есть огромное преимущество, по сравнению даже с самым удобным шатром, — подумал Макалаурэ, смотря на проглядывающие сквозь рваные тучи звёзды. — Можно запереться в своей комнате, сесть на подоконник и любоваться небом. И никто не заметит тебя».

Было тепло, над рекой поднялся туман, но не густой, как на Митриме, а лёгкий и прозрачный.

Митрим… как много боли связано с этим названием! Сколько эльфов теперь терзаются в бездне за то, что хотели защитить близких…

— Свет дневной иссяк, — чуть слышно пропел Макалаурэ, спускаясь к воде, слушая, как белая дымка аккомпанирует ему, — и вокруг меня пустыня,

Звон звёзд гонит прочь мрак,

Да святится Эру имя!

Я здесь, я нигде,

Но слезами боль не хлынет,

Будь свят скорбный удел,

Да святится Эру имя!

Пение проникло в темы окружающей природы, и менестрель слышал свой тихий голос из реки, из стволов и ветвей, из тумана, камней и росы на листьях.

— Ни ветра, ни сна,

Кто вспомнит меня?

Как бы я хотел плыть в лодке

Морем на закат,

Вольным быть, как зверь, свободным,

И растить свой сад.

Жить, не ведать страх.

И любить, как все

Любят на земле!

Вспоминался Валинор. Тирион. Свет Древ Валар. Живой отец. Живой дед. Счастливая мать… И Моргот. Вала Мелькор, обманывающий эльфов притворной добротой и мудростью.

А после — тьма, кровь, стрелы… Боль и понимание, что в счастливое, светлое прошлое больше нет возврата. Не будет прощения… нет, не Морготу. Прощения не будет тем, кто не смирился с судьбой. Им путь один — в Эндорэ, где всё во власти врага. Живите там. Если сможете.

— Сын небесных сфер,

Здесь лишь хищники и змеи,

Пусть ты молод и смел,

Моргот миром овладеет.

Вала поклонись —

И получишь все богатства.

Власть тьмы — вот это жизнь

В беспробудной свистопляске!

Ты ведь так хотел плыть в лодке

Морем на закат,

Вольным быть, как зверь, свободным

И растить свой сад,

Жить, не зная страх.

И любить, как все.

Любят на земле.

Свет дневной… иссяк.

И вокруг меня пустыня.

Примечание к части Песня С.Маврина "Свет дневной иссяк"

Всего лишь один Моргот

— Астальдо! Астальдо! Айя Астальдо!

Финдекано, с равнодушием во взгляде, смотря свысока в никуда, игнорировал восхваления и приветствия, теперь преследующие его на каждом шагу. Принц уверенным шагом шёл вперёд сквозь радостно кричащую и кланяющуюся толпу, собираясь с мыслями.

— Символ воинской доблести! Да не померкнет звезда его славы!

Оттолкнув соперниц, эльфийка в искрящемся звёздами и серебряной нитью синем плаще с капюшоном, с двумя длинными чёрными косами подошла к Финдекано и надела принцу на голову венок из белых, голубых и сиреневых колокольчиков.

— Ты — гордость нашего народа, великий воин Финдекано Астальдо Нолофинвион! — нежно пропела дева, нехотя отходя с пути сына короля.

Нолдо почувствовал раздражение. Противоречивые мысли и желания заставляли ощущать себя загнанным в угол. Рука так и тянулась сорвать проклятый венок и бросить под ноги, чтобы растоптать, превратив нежные лепестки в грязное месиво, но каждый новый выкрик, прославляющий «великий светлый подвиг храбрейшего эльфа Арды», подбирался ближе и ближе к сердцу, и губы невольно улыбались всё шире.

— Славься! Славься, Астальдо!

Кто-то бросил лепестки. Что это? Фиалки? Сиреневые, розовые, голубые. Падают на плечи, путаются в волосах, их едва ощутимый, лёгкий аромат пьянит сильнее крепкого вина.

— Гордость Нолдор! Величие нашего народа! Айя Финдекано!

— Айя!

Это слишком приятно, чтобы бороться с собой. Старший сын Нолофинвэ уже улыбался широко и искренне, приветствуя взмахами руки свой народ. Народ своего отца. И заготовленные речи всё больше казались нелепыми и неуместными.

***

— На что ты смотришь? — удивлённо спросила Ириссэ пристально наблюдающую за её иглой Иттариэль. — У меня плохо получается шить?

— Нет, всё прекрасно! — испугалась, что обидела сестру отца, юная дева. — Стежки аккуратные, швы ровные, нитки в цвет. И вышивка идеальная! Просто мне казалось, что ты никогда ранее не шила.

Ириссэ усмехнулась.

— Я охотница, — гордо сказала принцесса, — Вала Оромэ учил меня многому. Например, зашивать разрезанную или разорванную плоть.

— Это совсем другое, — рассмеялась дочь Турукано.

— Возможно. Однако, аккуратность нужна в обоих случаях.

Наблюдая за работой тёти, Иттариэль забыла обо всём, нахлынули образы прошлого. В семье Нолофинвэ не любили приводить в пример швеям, вышивальщицам и кружевницам чудеса, которые творила на ткани королева Мириэль, однако совсем забыть о дивных узорах, рождённых её иглой, не получалось: платья, вышитые первой женой нолдорана Финвэ, подогнанные по фигуре, часто носила на праздниках супруга Феанаро Куруфинвэ Нерданель, в покоях тирионского дворца висели тончайшие шторы с золотыми вьюнами, на которые можно было любоваться бесконечно. Одеяла, покрывала, скатерти, салфетки… Повзрослев, Иттариэль поняла, почему эта дивная красота куда-то постепенно исчезала из дворца, оставшись лишь у Первого Дома, и решила для себя, что обязана научиться искусству вышивальщицы, чтобы повторить и превзойти шедевры иглы королевы Мириэль.