— Конечно, нет! — Глорфиндел выдохнул. — Нельзя подменять одно другим.

— Может быть, мне уйти, раз вы друг с другом спорите? — обиженно поинтересовался летописец.

Собравшиеся в библиотеке горожане засмеялись.

— А где грань? — спросил вдруг эльф, протиравший и раскладывавший книги по полкам. — Когда заканчивается правильная история, и начинается подмена? И для всех ли это происходит в одно и то же время?

Фумеллотэ смущённо опустила тёмно-золотые ресницы, сделала неуверенный шаг к воину. Чувствуя, как доспех на сердце начинает трескаться, будто стекло от удара кварцевым клинком, предводитель Орлов Ондолиндэ внезапно вспомнил, что и так задержался в библиотеке дольше, чем собирался, поэтому вынужден уйти.

— А над вопросами смысловых границ должны думать книжники! — заявил он, обернувшись в дверях. — Это такая же оборона мирного населения, как войска на рубежах города!

Сделав шаг вслед за Лаурэфиндэ, Фумеллотэ остановилась.

— Пока мы говорили про подмену понятий о войне, — тихо сказал ей летописец, — произошла ещё одна подмена. Под видом важной для судьбы народа беседы, здесь имел место… хм… имела место любовная игра, в которую нельзя выиграть. Полагаю, твоему отцу пора подыскать тебе хорошего мужа.

Глаза эльфийки расширились до невозможного размера, девушка вздрогнула, покраснела и поспешила прочь из библиотеки.

— Орёл и Лебедь, — нараспев произнёс сам себе Пенголод, видя, что большинство эльфов вокруг не хотят продолжать разговор, по крайней мере сейчас, — может быть, им просто не нужно было совместное гнездо, и хватило бы полёта? Ведь очевидно — от такой любви может родиться только отвергаемый всеми урод.

***

Ириссэ снова устала слишком быстро, однако сдаваться не собиралась, поэтому взяла две палки и стала опираться на них. Майрил то и дело уходил вперёд, либо назад, прислушивался, всматривался в просветы между деревьями, и когда очередной день начал клониться к вечеру, сын улыбнулся еле живой матери:

— Впереди справа виднеются дома. Мы пришли. Скоро отдохнём, амил.

Примечание к части Песня «Орёл и лебедь» гр. «ODISSEY»

Необратимость угасших звуков

Тёплый ветер ворвался на ажурный балкон, слишком похожий на тот, с которого Вала Манвэ произносил речи.

— Иттариэль?

Король Турукано вошёл к дочери и обнаружил как обычно распахнутое окно и летающие парусами тонкие шторы. Принцесса сидела на воздушных перилах с закрытыми глазами, обняв руками колени. Шёлк платья парил, словно плавники дворцовых золотых рыбок, не знавших открытого моря.

— Да, папа.

— Тебе не скучно здесь?

Девушка подняла голову, плавным движением убрала с лица золотые волоски.

— Нет, почему ты спрашиваешь?

Турукано не сразу нашёл, что ответить. Сказать дочери честно о том, как боится превращения заботы в навязчивость, а желания защитить — в тюремное заключение?

— Ты видела множество разных земель, Иттариэль, — осторожно начал король, — ты путешествовала, смотрела на первый восход светил. Неужели не хочется снова отправиться в путь? Здесь ведь изо дня в день всё неизменно.

— Нет, папа, мне всё нравится. У меня есть музыка, она переменчива и безопасна. Я путешествую по её бескрайним морям и долинам.

«Истинная Ваниэ», — улыбнулся про себя Турукано.

— Ты знаешь, папа, какая трагедия, когда слышишь мелодию и понимаешь, что она больше никогда не прозвучит в точности, как в этот раз? — принцесса взглянула отцу в глаза. — Музыка задела самые сокровенные струны твоей души именно сейчас, именно так. Но больше ни один менестрель это не повторит, потому что всё вышло случайно. И ты, ища тот самый звук и ритм, будешь обречён бесконечно слушать одну и ту же музыку, но никогда не получишь желаемого.

Улыбнувшись, король подошёл к дочери, сел рядом.

— Мы сейчас, словно птахи на веточке, — сказал он, погладив Иттариэль по волосам.

— Да, — рассмеялась эльфийка, — и такие же свободные, несмотря на необходимость держаться около гнезда.

— Ты бы хотела собственную школу танцев или театр?

— Зачем, папа? Я не желаю тратить вдохновение на чужие ошибки. И почему ты вдруг решил меня чем-то занять?

— Большинство подданных хотят быть главными в том, что умеют и любят.

— Я всегда главная, потому что всегда одна. Мне не нужно ни с кем соперничать. Я не хочу никому ничего доказывать — я ведь не мужчина.

Это прозвучало удивительно, и Турукано не сразу придумал, как продолжить разговор.

— Ты хотела бы править вместе со мной? — задать вопрос было нелегко, но король через силу всё-таки выдавил слова.

— Зачем мне это? — Иттариэль отреагировала так, словно подобное её спрашивали каждый день. — Я ведь не мужчина — мне необязательно быть ответственной за что-либо.

— У короля обычно есть королева.

Принцесса удивилась, с понимающей доброй насмешкой покачала головой:

— Нет, папа. Танцующая на крыше королева будет выглядеть глупо. А принцессе можно всё. Я не променяю музыку на власть.

Сердце сдавило странное чувство, однако гондолинский владыка понимал — дочь не намерена обсуждать дела, в то время как сам он не планировал говорить о таинстве мелодий. В жизни много неповторимого — так зачем ранить себя ещё и необратимостью угасших звуков?

— Ты — наследница короля, — улыбнулся Турукано, — перед тобой открыты все двери в будущее, никто не посмеет тебе отказать. Не верю, что тебя не прельщает ни один из путей.

— Вечный поиск совершенства — и есть путь, — принцесса вспорхнула, встала босыми ногами на перила, изящно подпрыгнула и закружилась. — Я помню любимых менестрелей бабушки Индис, они тоже могли бесконечно искать идеал в движении и звуке, в толщине струны и материале инструмента. Вечная агония творца — это ли не то, ради чего кто-то путешествует или воюет? Мне просто повезло — я могу пить новые и новые впечатления, никуда не ходя и никого не притесняя. Я помню, папа, ты когда-то мечтал о подобном, и мечта привела тебя сюда. Зачем же теперь искать чего-то иного?

«Именно такими должны были неизменно оставаться аманэльдар, — подумал король Песни Гор со смешанным чувством. — Почему мы не смогли? Почему не смог я сам? Я ведь всё понимал! Да, я создал подобие безопасного светлого Амана, но ведь Лаурэфиндэ прав — эта безопасность оплачена и оплакана эльфами, тогда как в Валиноре нас защищали Майяр. И да, я помню пророчество Намо. Но когда лжец предупреждает о предательстве, со временем вера в его слова угасает».

Чувствуя, что мысли спутались, король улыбнулся дочери, так и не сказав, что видел во сне сестру. Может, пугающее видение вдохновило бы Иттариэль на новый танец, но что-то не давало произнести ни слова о том, как безмятежный отдых затянуло пугающей тьмой.

Ириссэ вошла в спальню с последними лучами солнца, мрачная и озарённая закатом.

«Я лишь поцелую тебя на прощание», — сказала она, склонившись, и с касанием её губ ко лбу словно приложили лёд.

Жуткое ощущение разбудило, оставив понимание: брат не смог искупить вину, и шанса, похоже, больше не представится.

***

По-звериному рыча, воя и переходя со стона на крик и с крика на стон, Эол метался по чаще, практически ничего не видя слезящимися глазами. Ветки ранили лицо и руки, под ноги, словно нарочно, бросались гнилые стволы, кочки и ямы. С отчаянным воплем в очередной раз споткнувшись, кузнец, тяжело дыша, остановился.

«Феанарион», — звучало в голове ненавистное имя. Звучало голосом, который должен был говорить только о любви к мужу.

«Феанарион».

Эол снова взвыл, голос сорвался.

«Феанарион… Я тебя ненавижу! Но я так скучала! Мой дом был не дом, а тюрьма! Ты худший эльф в Арде! Но я люблю тебя».

— Заткнись! — заорал брат дориатского короля, что было сил, обращаясь к образу из памяти. — Заткни-и-ись!!!

Вдруг обессилев и ощутив ползающих под кожей призрачных личинок, тёмный эльф принялся дёргаться и впиваться в себя пальцами, но в какой-то момент разум пересилил нахлынувшее безумие.