Девочка твёрдо решила дождаться, когда артисты снова приедут. Обещав семье делиться заработанным, Вьюнок начала готовить особенный танец около зеркала реки.
Потом было, пожалуй, самое запомнившееся из зеркал. В день начала ярмарки одним из первых приехал гном с различными коваными изделиями. Ждать музыкантов оказалось невыносимо, и Вьюнок, хорошенько растерев занывшие суставы, подошла к мастеру. Среди множества металлических завитков, которые, наверное, были какими-то важными в хозяйстве вещами, девочка увидела стоящий чуть поодаль лист стали, идеально отполированный. В нём отражение практически не искажалось, и Вьюнок, моментально забыв обо всём, начала танцевать, внимательно следя за тем, как движения выглядят со стороны. В хорошем зеркале сразу стали заметны недочёты, которые аданет тут же исправила.
То, что вокруг собралась восхищённая толпа, Вьюнок заметила далеко не сразу, а когда всё-таки обратила внимание, едва не заплакала от радости, видя восхищение и неподдельный интерес во множестве глаз.
Потом было большое широкое зеркало, слегка помятое и нуждающееся в полировке, зато перед ним удавалось танцевать, не думая о том, что сейчас приходится стоять на месте, а по сцене надо перемещаться. Перед ним артисты наряжались, репетировали гримасы и поправляли причёски, но постепенно Вьюнок отвоевала право безраздельно пользоваться зеркалом в любое время.
Зеркало. Инструмент для создания танца. А танец — инструмент для получения награды. Повзрослев, плясунья поняла, что имели в виду дед и братья, говоря про кувырки в шалашах, но ведь ради тех удовольствий, которые дают заработанные сокровища, можно иногда и провести время с мужчиной, потерявшим разум от восхищения необычным танцем. Мгновения наслаждения Вьюнок умела ценить, хваталась за них и берегла в памяти, потому что лишь яркие вспышки удовольствия помогали не чувствовать привычную тупую боль то в одном, то в другом месте.
«Чтобы радость не обернулась горем, — то и дело напоминала самая красивая актриса, — промывайся тщательно. Масло дорогое, но оно того стоит».
И Вьюнок слушала совета опытной не-подруги, которую, однако, соперницей назвать не могла. Разве солнце — соперница луне? Танцовщица разве соперница певице?
Конечно, нет. А тот, кто придумывал сюжеты постановок, одинаково любил всех своих подчинённых, никого не выделяя.
Танцы менялись, совершенствовались, только зеркало оставалось неизменным. Одно и то же день за днём, год за годом.
А потом появился странный богатый лорд, и тогда изменилось всё.
Лёжа в постели в пустой комнате без зеркал, Вьюнок подумала об ошибке, похоже, стоившей жизни. Когда наступило время служения не множеству безликих фигур зрителей, а одному-единственному мужчине, возникла необходимость менять танцы каждый день, а зеркала появлялись по первому требованию. Они были красивыми и отражали настолько хорошо, что после нескольких бокалов вина не всегда удавалось заметить на пути преграду в виде посеребрённого стекла.
«Тебе не стоит заводить детей», — говорили абсолютно все знахари, помогавшие справиться с болью в суставах.
Но Вьюнок понимала иное: если не родить от лорда Галдора, не удастся удержаться рядом с ним. Сколько ещё получится развлекать его новыми танцами? Возраст давал о себе знать, болезнь чаще и страшнее напоминала о скоротечности молодости и жизни в целом.
И плясунья перестала промывать лоно после соития.
***
В комнате не было ни одного зеркала. Вьюнок чувствовала, как снова накатывают жар и слабость, опять мутит, словно от слишком большого количества вина.
Едва появившись в животе, ребёнок умер, но не вышел с кровью, как это обычно бывает в таких случаях, а остался гнить внутри, отравляя мать. Получилось с помощью беременности привязать к себе лорда Галдора до конца жизни? Пожалуй, да. Желание исполнилось, горевать не о чем. Жаль только, что на последний танец совсем не осталось сил. И нет ни одного зеркала.
Дурное место
Рыбацкое поселение выглядело заброшенным.
— Не, вождь, если надо, мы и тут жить будем, — торопливо мямлил гном, по голосу становилось ясно: он очень рассчитывает, что не придётся обосноваться в этом месте. — Ты пойми: мы можем перебраться, отстроить всё, ты только скажи. Но жить тут не для нас всё-таки. Мы ж это…
Повисло молчание. Приехавший из Ногрода мастер не мог решиться продолжить говорить, и на заросшем усами, бородой и бровями лице отражалось полнейшее смятение. Имя Брегора не просто так переводили на другие языке в значении «Свирепый», и гном не хотел, приехав в Ладрос или Фиримар, Моргот их разберёт, заработать, оказаться в тюрьме или на эшафоте. Почему же именно ему выпало это несчастье? Почему другие Кхазад спокойно селились здесь и горя не знали, а, стоило приехать самому, так началось: рыбу, видите ли, некому ловить; берег, видите ли, обваливается; дно, видите ли, грязное!
Хотелось ворчать, мол, своих мужиков что ли нет, но гном знал — их действительно маловато, а опустевшее поселение нуждается в восстановлении практически с нуля. Вот, скажите, господа — вождь и его всё более многочисленная верная стража, скажите: почему строитель подземных коридоров с семьёй, решивший на старости лет заняться дорогами и садами, должен причалы строить да сети плести?! Может, вот эту охрану и послать тут убирать развалины, а?
Всё это время молчавший старик-рыбак, едва ли не единственный житель поселения, крякнул:
— Господин вождь, прости, что говорю без разрешения, кхря, просто, кхря, тут нехорошее стало место. Нехорошее! Кхря! Омут там на окраине всегда опасный был, а теперь и подавно! Сколько там похоронено заживо! Кхря-кхря. А ведь в давние времена причал там был, твой дед его видел, вождь. Только в дурном месте его, кхряк, приладили. Молодые с него прыгали, особенно после кружки-другой, ну и всё. Кря. Убрали мы причал, в общем. Э-эх! А то жуть всякая людей пугает. Зачем оно нам?
Гном согласно кивнул, надеясь, что слова дедка убедят Брегора вообще ничего не строить в таком гиблом месте.
Вождь беорингов сощурился. Не понаслышке зная, как старость уродует разум, он пытался понять, где в речи подданного бред, а где истина.
Вдруг совсем близко тренькнули струны. Не арфы и не лютни, они прозвучали пустотой, затягивающей в бездну.
— Как тихая вода во сне,
Ты выйдешь из реки
И выльешься в мою ладонь,
Затопишь всё кругом, — глухо пропел женский голос. Обычно так звучат песни за повседневной работой по дому, когда седая хозяйка заскучала за шитьём или готовкой, а поговорить не с кем. — Ты вынесешь со дна реки
Нелёгкие слова.
Мои воспоминания
Сплетутся в кружева.
Брегор начал озираться. И без того нывшая в последнее время спина разболелась невыносимо.
— Это что?! — рявкнул он.
— А? — дедок аж присел. — Да, убрали мы причал этот треклятый! Чтоб не тонул никто больше.
— Причал? — вождь прислушался. — Я не про причал. А ну, — приказал он охране, — найдите, кто тут прячется!
— Кто прячется?! — старик не на шутку испугался. — Ой, дурное место, дурное!
«Они ничего не слышали, — подумал Брегор, вспоминая, как однажды перегрелся на солнце, и тоже померещилась песня, только тогда слова, кажется, другие были. — Или делают вид, будто оглохли».
— Все ночи и сомнения,
Что ранили меня,
Небесные создания
Укроют под водой, — продолжала напевать невидимая женщина. — Из ветреного облака
Появятся слова,
И сказочная музыка
Возникнет на глазах.
Из пламени мерцания
Исторгнутся крыла,
И голос нестихающий
Качнет колокола.
Самые страшные воспоминания начали сплетаться в упругую верёвку, затягивающуюся на горле. Невольно подумалось, что у Барахира, которого не видел уже слишком много лет, до сих пор нет детей, значит, надо бы написать дочери… Единственной живой. У неё ведь есть сын. Обучить бы его, только… Взрослый он уже, не захочет, наверняка. С другой стороны, если сказать, что станет вождём, это должно помочь взяться за книги.
