***

— «На что похожи облака?» — спросил меня мой сын слепой, — мама, которую почти незрячая девочка всегда старалась разглядеть с особым усердием, не любила петь о несчастном мальчике, однако только так дочка соглашалась есть тазики черники «для глазок» и запивать чем-то горьким от простуды. — «Я б объяснил тебе, но как? Ведь ты не видишь, мой родной».

«Ну, объясни хоть как-нибудь, ведь я, как все, хочу всё знать!

А правда, что они плывут и могут быстро исчезать?»

Ложка за ложкой кисловатая ягода отправлялась в рот, пачкая бледно-розовые губы синим и фиолетовым. Вот бы всей вымазаться в чернике, только волосы оставить! Жаль, не разрешат.

— «Да, это правда, облака бывают разные, сынок, — мама вздохнула, хлюпнула носом. — Вот это — будто бы река, а это — сена пышный стог.

Вот это — сети рыбака, а это — словно серый волк».

«Ну, папа, что же ты умолк, и у тебя дрожит рука?..»

На этом месте, Барадис знала, будут слёзы и вздохи, придётся жевать в тишине, ждать, когда продолжится песня. Почему? Почему мама плачет? Её дочка ведь не слепая! Она видит! Плохо, но видит!

— «На что похожи все цвета?» — спросил меня мой сын слепой.

«Я б объяснил тебе, но как? Ведь ты не видишь, мой родной».

«Ну, объясни мне как-нибудь, я, как и все, хочу всё знать!

А правда, что они цветут, и не могу я их понять?»

«Вот это — красный цвет, сынок, он так горяч, как кипяток.

А белый цвет, он так красив! Он, словно бы, холодный лёд».

Барадис любила этот момент, всегда брала в рот ещё ягоды и начинала крутиться около маленького зеркала, трогая волосы.

— «А осень золотом полна, она, как мать твоя, добра.

Трава зелёная юна, напоминает мне тебя».

Тогда я сыну не сказал, что чёрный цвет ему знаком,

Ведь он не видит ничего, и для него черно кругом.

— Мама, мама! Спой ещё раз, пожа-а-алуйста! Ну пожа-а-алуйста! Я съем ещё черники! Правда-правда!

***

— Я помню, что в той песне держали в тайне чёрный цвет, — прошептала Барадис. — Как будто, если не говорить о Морготе вслух, он исчезнет. Как будто мальчик прозреет, если не упоминать о тьме.

Помолчав немного, аданет закрыла заплывшие глаза. Очень тянуло на горшок, но так не хотелось вставать ради пары жгучих капелек!

— Давай ещё примем лекарство, — как-то безнадёжно, уже даже не пытаясь врать, произнесла знахарка. — И я помогу тебе подняться. Ты давно не облегчалась. Завтра я тебя сама причешу, припудрю, ароматными маслами смажу. В честь твоего возвращения домой будет праздник. И много цветов!

Чуть не плача, поднявшись с постели, тяжело опираясь на руки целительницы, Барадис попыталась отвлечься. Цветы. Много цветов! И музыканты, которые о них поют.

— Завяжи мне глаза белой шёлковой лентой, — решила придумать свою мелодию и стихи аданет. — Возьми меня за руку и веди вдоль мостов и каналов,

Сквозь поле с тюльпанами,

По воде, над водой, вверх к облакам…

Отведи меня туда, где сосны и скалы,

Где горизонт всегда так ослепительно чист!

Где нас встретит покой,

Где никто не найдет нас,

Где ласкают тетиву радуг золотые лучи.

О, Эру, какая ерунда получается!

Эльфийка искренне засмеялась, растирая, массируя и согревая мазями живот и спину больной, а потом честно похвалила:

— Что ты! Очень красиво! Я бы послушала такую песню.

Боль немного отпустила, стало легче, захотелось спать.

— Положи меня бережно в высокой траве, — начала смелее фантазировать Барадис, представляя, разумеется, не Брегора, а одного красивого золотоволосого менестреля, который часто пел про бессмертную любовь на летней ярмарке. Какая же прекрасная была музыка! Какие дивные стихи! Не то, что… — Вплети в мои волосы алые маки,

Склонись надо мной, будто вестник печальный.

Биение сердца, трепет крыльев над тишиной хрустальной…

Нет, я не могу сочинять стихи.

— Не сдавайся, ты ведь сильная, — наверное, не о песне сказала знахарка, помогая поправить сорочку и вернуться в постель.

Как же хорошо лежать на мягком! Тело тянет и ломает всё равно, но хотя бы не так мучительно. От снадобий, наверно, скоро спадёт жар, станет легче.

«Завяжи мне глаза, подними меня на руки, — уже не вслух продолжила сочинять Барадис. — Отвези меня в дивный заморский край.

Положи меня бережно среди алых цветов.

Останься… и больше… не исчезай…»

***

Дом полнился цветами, музыкой и напивавшейся до поросячьего визга роднёй, однако Брегор ушёл оттуда при первой возможности. То мёртвое тело, что усиленно украшали и поливали маслами, уже не было его любимой женщиной, а значит, ей не нужно ни внимание, ни слёзы.

Вождь оставил всех, кому хотелось изобразить фальшивую скорбь, и с самой верной охраной отправился на пепелище, оставшееся от военного склада.

Что могло уцелеть в ненасытном предательским пламени? Точно не одежда, палатки или запасы провизии. Не лекарства и не доски. Только оружие. Конечно, это знак и напоминание!

— Моргот, — обводя взглядом освещённые факелами обуглившиеся стены, процедил Брегор, — Чёрный Враг! Это ты проклял род людей! Из-за тебя мы болеем и умираем! Это ты отнял у меня Барадис! Ты заплатишь за это! Пусть никто не верит в силу человеческого рода, в кровь Беора, но я клянусь: ты будешь повержен! Я не вечен, да, но моя ненависть не погаснет вместе с моей жизнью! Она будет возрождаться снова и снова, пока не повергнет тебя в бездну! Тебя и всех, кто встал на твою сторону! Будь ты проклят, Моргот! Ты сам и всё, что ты создал! Всё, что создали для тебя твои рабы!

Примечание к части Песни:

«Слепой сын» гр. Белый Орёл,

«Баллада о белых крыльях и алых лепестках» гр. Fleur

Вода жестока и коварна, как женщина

Открыв шкатулку с медными мирианами, Андрет с горечью заметила, что их количество пугающе уменьшилось. И самое обидное — сбережения тратились теперь на бесполезные лекарства для супруга и вредные для собственной красоты сладости, помогавшие женщине не сойти с ума.

«Потом похудею», — эта мысль дарила надежду даже теперь, когда больше ничто не вселяло даже частицу веры в будущее.

В народе часто говорят, что несчастье не бывает одиноким, по домам ходит с друзьями и братьями, и на фоне общей беды, обрушенной на Ладрос бунтарями, образом безумной провидицы вставала отвратительная живая девчонка в нарочно порванном платье.

***

— Может, станешь самой горькой из потерь, но теперь ни о чём не пожалею я! — Эмельдир, демонстративно поправляя то, что когда-то было тёплой накидкой, посмотрела с вызовом. —Так ведь правильно поётся, Барахир?

Андрет не обратила внимания, что ответил племянник, поскольку, хоть и не трудилась денно и ночно швеёй или прядильщицей, прекрасно видела — девчонка специально разрезала и разорвала ткань.

Зачем было превращать нормальную одежду в тряпьё?! Хвала Творцу, хотя бы Барахир выглядел не как куча мусора.

— Мне не до песен, — процедила женщина, нехотя показывая самый короткий путь в тёплую кухню, мимо запертой двери в обычно открытую комнату. — Барахир, тебе действительно есть, что сказать, или ты просто поесть пришёл?

Племянник заговорил, произнося что-то про извинения, про то, что ни в чём не уверен, но считает своим долгом сообщить даже такую мелочь.

— Подожди, — Андрет грубо прервала его. — То есть ты утверждаешь, что на золото Бреголаса, которое этот проходимец якобы честно заработал, вы купили в Оссирианде щепу, кору и ценную смолу, то есть, по сути, отходы, но на границе неправильно составили грамоты для провоза этого мусора по реке, за что вас попыталась задержать королевская стража, но этот полоумный полуэльф попытался договориться нечестно?! В итоге обвинений стало ещё больше, и вы просто решили бросить груз и бежать, и Фарагор был с вами?! И вы даже не попытались его найти или дождаться, когда выбрались на берег? Да какие же вы после этого…

— Родственники? — фыркнула совершенно бесцеремонно оборванка. — Мне мой папка тоже заявил, когда пытался учить хворостиной. Говорил, мол, буду себя так вести, одна останусь, в старости заболею, а некому даже водички будет налить! Смешной такой, чесслово!