***

Кабор зашёл в палатку, и Глорэдэль сразу поняла — хороших новостей не ждать. От мужа всё ещё пахло травами, хотя он полностью переоделся, когда покинул жильё больного малыша.

— Не понимаю, как это случилось, — сказал знахарь, тяжело опускаясь на лежанку. — Халадины говорят, что никогда таким не болели, никто никогда не видел такого горла, поэтому не знают, что делать. Но мы видели, Гло. Незадолго до отъезда. И ещё ранее. Мы умеем лечить такое, но дело не в этом! Получается, что именно мы, хоть и здоровы, привезли сюда плёночную хворь. Как это получилось?

— Значит, кто-то из нас всё-таки болен, — помрачнела Глорэдэль.

— Но не замечает этого, да? Как с постыдными болезнями?

— Похоже на то. Что будем делать?

— Мы должны помочь, — Кабор схватился за голову. — Мы ведь лекари, Гло. Ты понимаешь, что сейчас здесь заболеет половина племени, и мы это не сможем остановить, не сможем спасти всех?

— Я понимаю.

— Главное, — взгляд знахаря стал пугающим, — чтобы никто не узнал, что это мы виноваты в болезни. Понимаешь, почему?

— Понимаю, — мрачно отозвалась Глорэдэль. — Я попробую сделать лекарства для тех, кто ещё не заболел.

— Нет, Гло, — Кабор схватил её за руку. — Если здесь поймут, что мы знаем эту хворь, нас обвинят в ней! Мы будем лечить тех, кто заболеет, говоря, что никогда ничего подобного не видели, и лишь наши знания и опыт помогают придумывать способы исцеления.

— Это ужасно, — дочь Хадора опустила голову.

— Да, дорогая моя Гло, — знахарь развёл руками. — Но наши доброта и честность нас убьют, и мы вообще никому не поможем. Это ведь хуже, чем спасти хотя бы половину, правда?

Примечание к части Да, это очень изменившаяся в веках песня «Мельницы» «Чужой»

Чужим — стол накрытый, своим — хрен немытый

К вечеру снова пошёл дождь, и, в очередной раз выйдя облегчиться, Галдор успел ощутимо вымокнуть.

Вернувшись на торжество, сын Хадора заметил, как уныло выглядит ещё недавно шумное веселье. Старики напились и рыдали об умерших друзьях и родственниках, жалея не столько их, сколько себя. В мутных от прожитых лет и хмеля глазах дрожал страх скорой смерти. Молодые тоже напились, и теперь одни задирались к сидящим рядом, другие храпели, третьи искали, с кем бы уединиться. Дети устали и тянули родителей домой. Харет сидела на положенном ей почётном месте, уже не стремясь болтать с хмельными родителями и задремавшим дедом, а её младшая сестра куда-то исчезла. Братья же что-то увлечённо обсуждали в кругу сверстников, им было явно не до чего.

— Долго обычно празднуете свадьбы? — спросил Галдор отшатнувшуюся от него жену. — Хочу знать, как скоро нам катиться.

— День, может, два или больше, — Харет посмотрела исподлобья. — Что это за место, куда мне придётся ехать?

— Хитлум — Туманное королевство, — задумчиво ответил адан.

— Туман-туман, седая пелена, — запел вдруг один из дор-ломинских конюхов, уже хорошо повеселившийся на свадьбе сына своего вождя. — Далеко-далеко за туманами — война.

Идут бои без нас, но за нами нет вины —

Мы к земле прикованы туманом.

Мы — тени скорби, призраки войны.

Почти не слыша песни собрата, Галдор представил, как эта юная глупышка Харет отреагирует на эльфийские дворцы. Стало и смешно, и грустно, в сердце зашевелилось нечто давно позабытое — светлое и доброе.

— Ты увидишь, как строят Нолдор, — сказал он жене, видя её нескрываемую неприязнь, только почему-то не обращая на злость внимания. — Будешь жить в нормальном доме, одеваться красиво, есть разные необычные сладости, от которых даже зубы не болят.

— Я и так живу в нормальном доме! И остальное тоже! — насупилась пуще прежнего Харет. Теперь она в своих многочисленных бусах напоминала нахохленную птаху в куче опилок.

— Туман-туман, на прошлом, на былом.

Далеко-далеко за туманами наш дом.

А в землянке ледяной нам про детство снятся сны.

Видно, все мы рано повзрослели.

Мы — дети от детей войны.

— Конечно! — Галдор усмехнулся. — Орки тоже считают, что живут прекрасно. А, знаешь, почему?

— Мне всё равно.

— А мне — тем более.

Разговор продолжать не захотелось, и, слушая сбивчивое пение собрата, сын Хадора решил выйти из шалаша, просто чтобы отдохнуть от утомляющего шума и гнетущей обстановки.

— Туман-туман, окутал землю вновь, — донеслось вслед. — Далеко-далеко, за туманами любовь.

Долго нас невестам ждать с чужедальней стороны,

Мы не все вернёмся из похода —

Тени скорби, призраки войны.

Дождь то усиливался, то ослабевал, поднявшийся ветер сбросил совсем рядом на землю внушительного размера ветви. День прошёл абсолютно бессмысленно, как, впрочем, и многие до него, однако Галдор ясно ощутил: ему впервые по-настоящему жаль потерянного времени.

— Муж! — вдруг окликнула его вышедшая из шалаша жена. — А сколько тебе лет?

Вопрос словно окатил ледяной водой. Захотелось от всей души набить рожу какому-нибудь вечно молодому и полному сил эльфу, однако поблизости ни одного не было. Адану показалось, что он теперь понимает, почему старик-вождь не допускает на праздники бессмертный народ.

— Не годы определяют наш возраст, — ответил Галдор фразой из какой-то хитлумской книжки. — Но прожитые события. Я был на войне, похоронил брата, сына и двух жён. Сидел за одним столом с легендарными эльфийскими воителями и был свидетелем награждения моего отца ценнейшей реликвией Нолдор — Драконьим Шлемом. Ты увидишь его, сможешь подержать в руках и даже примерить. Только учти — он очень тяжёлый.

Лицо Харет выразило сначала обиду, потом разочарование, а после — ещё большую злость, чем раньше.

— Думаю, есть смысл поехать в Хитлум завтра утром, — устало проговорил Галдор. — Ты уже собралась?

— Да, — процедила аданет. — Муж. Пошли спать.

Сжав кулаки и размахивая в такт шагам руками, Харет куда-то очень быстро направилась. Сын Хадора был уверен — она не знает, где его палатка, поэтому не понимал, куда она так спешит.

— Ну чего, муж? — обернулась, наконец, девушка, уйдя совсем не туда. — Чего не провожаешь?

Галдор сделал жест рукой, указав нужное направление и пошёл, как мог, быстро. Дойдя до временного жилища, молодожёны столкнулись у входа, Харет протиснулась вперёд, очень быстро постелила шкуры и простыни, сбросила платье и легла.

— Иди сюда, муж.

Девушка была по-своему привлекательна: юная, гладкая — внучка вождя явно хорошо питалась, хоть и не переедала, грудь большая, но не чересчур, округлые бёдра, ноги выглядели сильными, а слишком широкие плечи успешно скрывали густые тяжёлые волосы, цвета воронова крыла. Галдор с интересом рассматривал жену, мысленно ругаясь на бессмертных.

— Ну, чего стоишь? — ещё злее, чем раньше, спросила Харет. — Иди к жене, муж.

— Не-ет, — протянул марахлинг, понимая, что хуже уже всё равно не будет. — Я уже не молод, просто прийти не могу.

— И чего мне делать? — села, подбоченившись, девушка.

— Не знаю, — чувствуя, что краснеет, Галдор снова мысленно отругал проклятых эльфов, в особенности тех, кто совсем не пользуется своими безграничными возможностями. — Моя прежняя жена танцевала. Но ты не танцуй, всё равно так не сможешь.

— А я и не собиралась. Слушай, муж, меня за тебя отдали, мужчины у меня не было. Я не знаю, что делают в постели. И, скажу честно, знать не хочу!

Возможно, в другой ситуации Галдор бы разозлился, но сейчас он чувствовал себя настолько усталым и опустошённым, что просто рассмеялся и взял бутыль.

— Оденься, — сказал он, наливая эльфийское вино в глиняные походные кружки. — Расскажи мне о себе.

— Зачем?

Вопрос крайне озадачил.

— Вы все знаете друг друга, — выпив до дна и налив ещё, пояснил Галдор. — А я тебя второй раз вижу.

— Я тебя тоже. Давай ты расскажешь.

Лицо Харет не становилось добрее, и это откровенно смешило. Невысокая, крепкая, юная и очень злая, девушка выглядела невыносимо мило. И совершенно не привлекала как женщина — прожитые долгие годы совсем невовремя напоминали о себе.