— У меня было достаточно времени, чтобы всё обдумать, — сказала Анайрэ, не поднимая глаз от чудесным образом меняющего цвет с бирюзы на чароит платья. — Олорин, здесь очень красиво и спокойно, а слёзы Ниэнны, наполняющие источники, поистине целебны, но я больше не нуждаюсь во всём этом.

Майя, сейчас на удивление сильно напоминающий внешне принца Айриольвэ, особенно взглядом: чуть смущённым и добрым, внимательно посмотрел на бывшую королеву.

— Я вижу твою решимость, Анайрэ, — улыбнулся, однако без уверенности, Олорин. — Но разумна ли она? В Лориэн не доходят многие вести, заставляющие эльфов стремиться сюда.

— Не вести были причиной для меня, — подняла, наконец, глаза жена Нолофинвэ. — А моя собственная злость. Я думала, мне страшно и больно от происходящего в Валиноре кошмара, устроенного Морготом и Феанаро, но ошиблась. Всё было совсем не так, Олорин. Я цеплялась за воспоминания о прошлом, когда супруг любил меня, а я его, хотела, чтобы всё было, как тогда. Но жизнь менялась, я перестала соответствовать своему статусу, испугавшись оружия и войны. Нолофинвэ восхищался стойкостью и смелостью Нарнис, я начала ревновать. Совершенно беспочвенно! Я ведь знала, что муж любит меня. Мне нужно было меняться, а я не могла. И в итоге начала ненавидеть того, кому принадлежало сердце. Я желала ему смерти, Олорин. Но не осознавала этого до конца. И лишь когда Аклариквет спел для меня песню… Постепенно пришло осознание, что я на самом деле за чудовище. Вот почему я пришла. Но теперь, Олорин, это не тяготит меня. Я отпустила прошлое. Это было больно, но я справилась. Спасибо тебе, Вала Ирмо, Эстэль и Ниэнне. Я бесконечно благодарна вам, Лориэн — дивное место. Но я должна жить дальше. Что бы ни было там, за пределами Зачарованного Края. Проводи меня, пожалуйста.

Олорин согласно кивнул. В его бездонных глазах отражалась звёздная бесконечность, и не было ни одобрения, ни осуждения. Только извечный, изначальный свет.

***

Когда, словно тончайшей работы кружевные занавески, за Анайрэ закрылись лориэнские врата, эльфийка, садясь в карету из серебра и лазурита, представила, как возвращается в опустевший дворец. Огромный. Мёртвый. Покинутый. В него придётся вдохнуть жизнь заново.

— Эльфы должны уйти в подземный город, — прервал размышления супруги Нолофинвэ Олорин. — Ради безопасности. Такова воля Валар.

— Так даже лучше, — улыбкой ответила Анайрэ. — Жизнь начнётся сначала.

Теперь возвращение во дворец, где навек осталось прошлое, не казалось тяжёлыми испытанием: надо ведь просто собрать всё необходимое. И уйти. Это же так просто!

Отодвинув сине-звёздную шторку на окне кареты, Анайрэ взглянула в спокойные, мудрые и понимающие глаза Майя и с улыбкой помахала рукой.

«Жаль, ни у одного из моих сыновей нет такого взгляда, — подумала эльфийка. — Однако… Если бы Ноло смотрел на меня так, я бы никогда не обратила на него внимания. Жаль, что всё закончилось. Но так тому и быть».

Карета тронулась. Всё глубже погружаясь в лес, замечая, что листья молодых деревьев покрыты пятнами и наполовину сухие, и даже восходящее жаркое светило не делает пейзаж жизнерадостнее, Анайрэ закрыла шторку и достала свою книгу для записей. Читая про себя последнее из сочинённых стихотворений, супруга Нолофинвэ удивилась тому, что уже не плачет, думая о муже.

Не жалея ни о чем,

Я тебя не жду назад,

Я серебряным песком

Замету дорожку в сад.

Я беднягам воробьям

Подарю свой непокой,

Свои окна от тебя

Занавешу кисеей.

Белоснежные цветы

Я поставлю у окна,

Знаю, позабудешь ты

То, что я совсем одна.

Позабудешь и уйдешь,

Вслед тебе прольется дождь.

Не приедешь погостить,

Чтоб меня развеселить.

А когда придет метель,

Я дорожку проведу,

Золотую карусель

Потихоньку заведу.

Да, решение покинуть Лориэн было верным. Невозможно вечно жить во власти грёз, как и слушать перезвон колокольчиков карусели из музыкальной шкатулки. И даже если придётся переселиться в пещеры, это, наверное, не так плохо, ведь именно под землёй рождаются самоцветы и драгоценные металлы.

Что бы ни было, надо жить дальше, и теперь Анайрэ чувствовала, что для этого хватит сил.

Примечание к части Песня "Белые цветы" А.Пугачевой

О бесславном конце правления

Когда приглушили свет, в белоснежном зале с воздушными колоннами, балконами, словно из тончайшего кружева и сценой-фонтаном, в виде озера с водопадом, воцарился таинственный полумрак, лишь кое-где нарушаемый призрачным голубоватым сиянием.

— Скажи мне, Ингвэ, — затравленно озираясь, словно находясь не в одном из крыльев своего дворца, а на поле боя в окружении армии врага, вполголоса спросил Ольвэ, — почему свет всегда рождается из чего-то отвратительного?

— Я хотел обсудить совсем другие проблемы, — без тени иронии произнёс бывший король Ваньяр.

— Но ведь разговор принято начинать издалека, — голос Тэлеро звучал с надрывом, словно эльф вот-вот расплачется. — Почему, скажи мне, друг, огонь горит на пачкающихся чёрной сажей углях, почему масло для лампад оставляет жирные пятна на ткани, а вот эти восхищающие тебя светильники — ни что иное как грибы, пахнущие сыростью. В колбы приходится добавлять аромомасла. Почему нельзя было сделать какую-нибудь светящуюся реку, откуда можно черпать воду для фонарей? Знаешь, Ингвэ, почему Феанаро не отдал Сильмарили Валар, чтобы возродить Древа? Потому что его не смущает чад факелов, чернота золы и всё это мерзкое липкое масло. Нолдор привыкли копаться в грязи, выискивая в ней что-то привлекательное. Знаешь, Ингвэ, чем больше я об этом думаю, тем больше понимаю, что Нолдор нравится сам процесс загрязнения своего тела. Им не так важно отыскать золотую жилу или месторождение рубинов, которые потом можно подкинуть мне с намёками на мои несуществующие злодеяния, Нолдор важно измазаться в глине и размокшей извести. Вот оно — нолдорское счастье! А свет росы Древ был для них слишком чистым.

С самых высоких балконов полилась нежная мелодия, но это не было звучание струн или флейт. В театре во дворце Ольвэ не стояло ни одного инструмента, и музыка создавалась только голосами эльфов, имитирующими все известные в Валиноре приспособления для творения звука. Прислушавшись, Ингвэ в очередной раз сделал вывод, что Тэлери неподражаемо поют хором, голоса дивно сливаются воедино, зато ни одного знаменитого менестреля, сольно исполняющего свои песни на публике, брат Индис вспомнить не мог.

Струи фонтана подсветились золотом, водопад разделился надвое, разошёлся в стороны, и из искрящейся скалы выпорхнули два лебедя. Сев на воду бассейна, птицы вытянули шеи, захлопали крыльями, поднимая брызги.

Трели полились многоголосьем, разделившись на высокое стаккато, плавные мелодические волны на средних тонах и редкие глубокие низкие аккорды.

Ольвэ потребовал вина и начал пить.

Из раскрывшейся каменным цветком скалы выскользнули наряженные в белые пёрышки девы, танцуя на одним им заметных помостах у поверхности воды. На лепестках появились эльфийки в сверкающей зеркалом чешуе и рыбками нырнули в бассейн.

— Знаешь, Ингвэ, кто основал этот театр? — спросил Ольвэ после четвёртого бокала.

Ингвэ знал и пригубил вина. Молча.

— Она любила танцевать, — чуть слышно на фоне музыки произнёс Тэлеро. — И любила смотреть, как танцуют другие.

— Ольвэ, — Ингвэ отдал бокал, — я польщён тем, что ты пригласил меня в столь памятное место, мне очень нравится постановка, здесь потрясающая атмосфера. Но прошу, друг, давай перейдём к делу. Сейчас мы можем вернуть всё, либо потерять ещё больше. Время уходит. Надо действовать. Ответь, мой друг: ты со мной или с Нолдор?

Ольвэ замер. Ингвэ видел, как сильно он боится, и как велика его бессильная ярость.

— Я не пойду против Валар! — громче, чем хотел, проговорил Тэлеро, и сам испугался своего голоса.

— Значит, пойдёшь с Нолдор и окончательно потеряешь свой народ. Это будет слишком бесславный конец твоего правления.