Астальдо! Астальдо!
— Астальдо! Астальдо! Воплощение доблести воина! Чести и славы! Ему нет равных среди эльфов! Астальдо! Славься, принц Финдекано Нолофинвион! Храбрейший из живущих! Не померкнет звезда его славы вовеки!
Финдекано скривился:
— Если, кроме этого крикуна, меня начнёт славить ещё и Аклариквет, я за себя не отвечаю.
«Пристрелю этого слизняка!» — подумал принц, еле сдержавшись, чтобы не произнести подобного вслух.
— Астальдо! Славься принц Финдекано Нолофинвион Астальдо!
Сын короля задержал дыхание. Да, он теперь «храбрейший, великий и доблестный». Но пойти и честно поговорить с Нельяфинвэ не хватает смелости.
«Я спас Майти, чтобы предать», — эта мысль становилась всё навязчивее, и Финдекано чувствовал, что не может просто подчиниться отцу.
— Да что тебе до Аклариквета? — равнодушно спросил Турукано, всё ещё ожидая начала разговора, для которого его позвал брат. — Ты хотел сказать мне что-то важное, так говори.
«Спас, чтобы предать».
— Слава! Вечная неугасающая слава герою Астальдо!
«Спас… И предал».
— Пойдём на берег, — процедил сквозь зубы Финдекано, — не могу слышать этих отцовских лизоблюдов.
— Финьо, — вздохнул Турукано, — а что ты хочешь слышать? Что ты — ручная собачонка Третьего Финвэ, которая боится хозяина больше, чем Моргота? Или, что ты — верный сын отца-короля, который ради его прихода к абсолютной власти, даже врага своего народа спас из плена Моргота и принёс тем самым корону папочке? Может быть, ты хочешь слышать, что можно было снять Майтимо Феанариона со скалы, не калеча? Сломать, к примеру, кости ладони и протащить кисть сквозь оковы? Хочешь слышать, что намеренно искалечил врага семьи? Пойми простую вещь, Финьо. Говорить всё равно о тебе будут. И, поверь, пусть лучше глупо прославляют.
Посмотрев в упор на младшего брата, Финдекано напрягся.
— Это твоё мнение обо мне, Турьо? Ты… Всё, что ты сейчас сказал, это твои домыслы?!
Турукано горько усмехнулся.
— Ты пойдёшь со мной на юг? — спросил он вдруг, и старший брат непонимающе нахмурился. — Отец, конечно, очень усердно оправдывал твои действия в Альквалондэ, Финьо, — пояснил очень спокойно принц, — так усердно, что выставил тебя виноватым в нашем походе по льдам наравне с Феанаро и Первым Домом. В Хэлкараксэ погибла моя Эленнис, и я… Неважно. Я просто кое-что решил для себя. Да, Финьо, я виню тебя в смерти Эленнис. И отца виню. Но ты действовал по велению сердца. Не долга, не жажды власти, славы или наживы. Поэтому я и спрашиваю: пойдёшь со мной на юг?
— Ты хочешь отделиться от родни?
— Нет. От отца. Если он станет единственным нолдораном Эндорэ, я уйду. И никогда не встану под его знамёна.
— Нет, Турьо! Мы пришли воевать с Морготом! Мы должны быть едины!
— Я не встану под знамёна единственного нолдорана Эндорэ. Потому что понимаю, Финьо, что Первый Дом никогда не отдаст корону отца добровольно. Понимаешь, что это значит?
Финдекано осмотрелся.
— Астальдо! Астальдо! — доносились восторженные возгласы.
— Это означает, Финьо, — так же спокойно пояснил Турукано, — что власть отца будет построена на шантаже, крови родни и бесчестии.
— Ты не можешь уйти, — с тенью угрозы произнёс старший сын короля.
— Могу, — твёрдо сказал Турукано, — возьму треть народа и армии, как и положено одному из трёх мужчин правящей семьи, и уйду.
— Положено? Такого закона наследования нет!
— Значит, будет.
— Ты понимаешь, что для войны против Моргота нужен каждый воин?! Каждый! Ты не можешь лишить нас трети армии!
— Могу, Финьо. И ты можешь. Ещё есть шанс не очернить твой подвиг помощью подлецу.
— Это наш отец! Не смей так говорить о нём!
Турукано отвернулся, поджав губы.
— Финьо, — твёрдо, хоть и очень тихо произнёс младший принц, — за время, проведённое в Хэлкараксэ, случилось многое. И моё решение окончательно. Если отец сделает, что планирует, меня в своих союзниках он больше никогда не увидит. Я предлагаю тебе, мой брат, выбрать путь, который не запятнает твой подвиг. Ты со мной?
Финдекано отрицательно покачал головой, уже не замечая доносящихся со всех сторон восхвалений.
— Уйти с тобой, брат, — дрогнувшим от сдерживаемого гнева голосом ответил Астальдо, — означает отказаться от войны с Морготом. И бросить отца беззащитным перед гневом Первого Дома. Кто-то должен встать щитом между королём и… бывшим королём. Думаешь, мне нравится то, что происходит?! Нет, проклятье! Не нравится! Но ради победы над настоящим врагом я пожертвую всем!
— Твоё право, брат, — покачал головой Турукано. — Мне кажется, мы всё друг другу сказали.
— Так и есть.
Посмотрев друг на друга, принцы пошли в разные стороны под хвалебные песни, крики и прославления великого подвига Храбрейшего из живущих.
— Астальдо! Астальдо! Астальдо! Да сияет звезда его славы!
Улыбка и Слеза
Пальцы перебирали струны лютни, купленной у рыбака, живущего с семьёй около плотины. Инструмент звучал очень непривычно и странно, но по-своему красиво. Был в рождающихся в сердце лютни тонах удивительно зачаровывающий диссонанс: музыка играла неправильно и фальшиво, но почему-то не хотелось ничего менять. Ложь струн заставляла сердце говорить правду. И, проходя сквозь душу и плоть, на волю вылетала почти неслышная песня.
Вниз, по небесной лестнице,
Обернувшись облаком, опускался Рок.
Ты посадила деревце,
Я его от холода тьмы не уберёг.
Я за нелюбовь тебя простил давно.
Ты же за любовь меня прости…
Я не могу без тебя,
Я не могу без тебя,
Видишь, куда ни беги,
Всё повторится опять.
Я не могу без тебя,
Я не могу без тебя,
Жить, нелюбви вопреки,
И от любви умирать.
Ты посадила деревце,
А оно не вовремя в зиму зацвело,
Я за нелюбовь тебя простил давно.
Ты же за любовь меня прости…
Вниз, по небесной лестнице,
Обернувшись облаком, опускался Рок…
Понимая, что племянницы уже давно ждут разрешения войти, менестрель отложил лютню, осторожно пристроив её между альквалондской арфой и флейтой, подаренной одним из братьев в далёком детстве, и позвал эльфиек.
— Опять грустишь, дядя? — прозвенел голос старшей из дочерей сестры. — Песня для короля не пишется? Или для королевы? Хочешь, поможем?
— Песню для королевы, — взгляд Аклариквета стал пронзительным, — никто и никогда не споёт лучше, чем Канафинвэ Феанарион. И, хвала Эру, соревноваться с ним мне больше не приходится.
— Тогда в чём твоя печаль?
Менестрель задумался над ответом. Что сказать? Что сам не знает, почему тоскливо? Что с рассвета всё валится из рук, мысли путаются, и ничего не хочется? И… на самом ли деле девы желают знать, что с ним? Собираются ли помочь? Может быть, просто из вежливости спросили? Хорошо, хоть не насмехаются.
— Забудь, — отмахнулся Аклариквет, прислушиваясь к порывам ветра. Пологи шатра затрепетали. — Охотники поймали странных на вид зверьков, местные сказали, что их можно есть. Хотите попробовать? У меня есть приготовленные на костре тушки.
Посадив племянниц за стол, менестрель, расставляя блюда и бокалы, смотрел на дрожащую на ветру ткань над головой, невольно вспоминая каменные дома, и как в них было комфортно. О Хэлкараксэ думать не хотелось.
— Вкусное мясо! — похвалила еду младшая племянница. — Дядя, мы с сестрой придумали для себя дуэт. Мы хотим выступать перед публикой сами по себе, не в твоих спектаклях.
— В них тоже можно, — поправила старшая.
— Да, но главное, мы хотим свободного полёта творчества. А с тобой это невозможно.
Аклариквет опустил глаза. Девы абсолютно правы: в его театре о свободе не может быть и речи. Почему-то стало очень обидно.
— И что у вас за идея? — подавляя досаду в голосе, поинтересовался менестрель короля.
— Мы станем двумя масками: Улыбка и Слеза. И будем придумывать пародии.
— Я так понимаю, смеяться хотите не только над теми, над кем можно? — покачал головой певец. — Конечно, я хочу сказать, что не одобряю вашу затею. Я также хочу сказать, что вы испортите себе жизнь, и всё в этом роде. Но вы и сами это прекрасно знаете, однако выбор сделан. Что требуется от меня, Улыбка и Слеза? Кстати, я, кажется, догадываюсь, кто из вас какую роль взял.
