— Дурак!

— Нет, я мудрый.

— Дурак!

***

Молния полыхнула далеко, гром раздался приглушённо и не сразу.

Припасённый бочонок эля наполовину опустел, говорить о делах расхотелось.

— Когда Хатол к этой Бельдир поехал, — лицо вдовы вдруг пугающе изменилось, — я вся извелась. Понимала ведь: старые мы уже, не до измен нам, но понимаешь… Что у меня с мужем общее? Ну постель, ну дети, ну жизнь прожитая. Это для нас, глупых баб, ценно, а мужики… С той Бельдир Хатол воевал вместе. У них немного общих воспоминаний, но зато какие!

Дорвен махнула рукой, выпила.

— Окрасилось небо багрянцем,

Где волны бушуют у скал, — тихо запела она, смотря в окно. — «Поедем, красотка, кататься!

Давно я тебя поджидал».

«Я еду с тобою охотно

И волны морские люблю.

Дай парусу полную волю,

Сама же я сяду к рулю».

«Ты правишь в открытое море,

Где с бурей не справиться нам.

В такую шальную погоду

Нельзя доверяться волнам».

«Нельзя? Почему ж, дорогой мой?

А в прошлой, минувшей судьбе,

Ты помнишь, изменщик коварный,

Как я доверялась тебе?»

«Послушай, мы жизнью рискуем,

Безумная, руль поверни!

На это сердитое море,

На эти ты волны взгляни!»

А волны бросаются с рёвом

На их беззащитный челнок.

«Прочь весла! От гибели верной

Спасти чтоб никто нас не мог!

Меня обманул ты однажды,

Сегодня тебя провела.

Ты чувствуешь гибель, презренный?

Как трус, побледнел, задрожал!»

И это сказавши, вонзила

В грудь ножик эльфийский ему.

Сама с обессиленным сердцем

Нырнула в морскую волну.

Всю ночь волновалося море,

Кипела, ревела вода.

И только качались на волнах

Два брошенных за борт весла.

Наутро утихла та буря,

И волны, лаская песок,

Прибили два трупа холодных

И в щепки разбитый челнок.

Гроза стихла, вечерний сумрак стал сиренево-прозрачным, воздух запах свежестью, ощутилось близкое похолодание.

— Напиши Мельдир, — полушёпотом произнесла Дорвен. — Скажи ей, что больше нет тех, кто стоял между нашими народами.

Примечание к части Песня "Окрасился месяц багрянцем", Л. Русланова

Бессмысленность мелких побед

Сначала метель немного стихла, потом превратилась в дождь, и с чёрного неба хлынул ледяной водопад.

Временное укрытие, выбранное Галдором для передышки и обдумывания дальнейших действий, находилось слегка на возвышении, но от входа в землянку туннель вёл вниз, поэтому довольно быстро убежище начало подтапливать.

— Обвалиться может, — осмотрелся соратник сына вождя. — Валить отсюда надо.

Кивнув, молодой командир ринулся к стене, где, как говорил отец, есть тайник с оружием и припасами. У воинов Дор-Ломина была договорённость: побывал в укрытии — оставил что-то для следующих гостей. Сунув в тайное отверстие в стене план неудачной для людей стычки с орками, Галдор обернулся на соратников.

«Отец говорил, что командуют вечно не лучшие, а те, у кого батя — вождь!» — вспомнились злые слова мальчишки с соседней улицы.

Тогда, в детстве, Галдор ввязался в драку с больно языкастым ровесником, доказывая, что все мужчины рода Мараха — лучшие воины, потому что их предок был великим, но теперь уверенности значительно поубавилось. Появился почти панический страх снова ошибиться.

— Нас не станут преследовать в такую погоду, — выдохнул сын Хадора, начав проверять сохранность бинтов в тайнике. — Надо возвращаться к остальным. Вместе решим, как поступить.

Вода всё сильнее лилась по выдолбленной в земле лестнице, с каждым ударом ветра вбивая в щели ледяные потоки.

— Проклятая морготова погода! — вполголоса выругался один из воинов, проверяя тюки. — Проклятый Моргот!

— Спасать ребят надо, — кивнул пошедший первым вверх сквозь поток боец, — но Галдор прав — мы одни не сдюжим. Мало нас.

— Заметим слежку, — прищурился молодой командир, — перебьём всех!

Соратники согласно кивнули. От злости на поражение и отвратительную погоду, от которой болели суставы, горло и зубы, ни в одном сердце не осталось жалости, только жажда мести.

И люди вышли из затопляемого укрытия под проливной, перемешанный со снегом дождь.

***

— Накоптили мы тут, пока грелись, — встала с лежанки Ниэльлунэ, размахивая ладонью перед лицом. — Башка болит уже. Гил, пойдём помокнем.

Мужчина и женщина, накинув плащи, вышли под небольшой камень, служивший навесом около входа в землянку. Тьма была беспросветной, дождь не прекращался.

— Молодец Галдор, что не стал в одиночку геройствовать, — закурив трубку и предложив её другу, сказала разведчица. — Иногда полезно наступить на горло своей гордости и признать ошибку.

— Именно, что иногда, — затянулся боец, — но в этот раз точно надо было. Вместе мы хоть кого-то спасём, орков перебьём и дальше двинемся.

— Хадор молодец, — Ниэльлунэ забрала трубку, выдохнула дым колечком. — Не бросился сломя голову сына выручать, положив остальных. Но я боюсь представить, как ему тяжело сейчас.

— Да, знать, что твой сын в грязных лапах орочья — это страшно. Но в такую погоду атаковать всё равно не получится.

— Угу, — воительница поморщилась. — Слушай, Гил, вырви мне зуб. Болит, зараза, аж челюсть сводит и в ухо стреляет. А потом пойдём наберём головоножек ядовитых.

— Не сезон же, — отрешённо произнёс Гилнор. — Мелочь одна юркая.

— Ничего, побегаем. Нам яд набрать надо, чтоб наверняка этих гадов положить, иначе они нас положат. Там кто-то у них умный чересчур, похоже. Нам на беду.

— Гадёныш этот торговаться, говорят, хотел. Но верить ему — себя не уважать. Хотя, кто его знает?

— Орочьё всех продать готово, — воительница протянула трубку другу, — уж мы-то знаем, что они с кем угодно договорятся, если им что ценное пообещать. Сказала бы, мать родную продадут, но не уверена, что это для них важная женщина в жизни. Погано, когда нашим приходится с этими тварями сидеть. Они ж могут и забыть, что торговаться хотели.

— Пойду за сетью, — воин поёжился от ветра. — Гадёныши сами себя не переловят.

— Сначала зуб, Гилнор.

— А, да. Открывай рот. Может, ещё и этот вы…

— Сдурел?! Не смей!

— Ладно, ладно. Не кричи. Пока я ничего не сделал. А потом — так и быть, можешь орать. Разрешаю.

Небо немного посветлело, сплошная чернота сменилась рваными ошмётками. Ветер завыл по-звериному пронзительно и тоскливо, словно оплакивая кого-то. А потом снова стало темно.

***

Еда. Много еды. И полные кубки воды, вина, молока. Вёдра! Бочки! Можно брать, сколько угодно! Напиться не удаётся, но это ничего — вокруг ещё очень много всего.

Пить, пить, пить!

Тепло, ничего не болит, рядом только семья и друзья, правда, отлить тянет, но и это не беда: можно дойти до отхожего места. Только сначала — наесться! Напиться! Стол завален мясом, хлебом, овощами, это всё не кончается! И отлить тянет.

Вдруг стол переворачивается с чудовищным грохотом, поднимается ругань, а потом — отец хватает за плечи, начинает трясти.

Удар по лицу вырвал из прекрасного мира сна, где было всё в изобилии, швырнул в холод, боль и страх.

— Гельдор!

Юный воин хотел что-то ответить, но почему-то вдруг стало совсем темно. И тихо.

***

Арминас посмотрел на вошедших в госпиталь людей и привычно напомнил себе, что они всё равно живут недолго. Даже со всеми частями своего болезненного хилого тела.

В последнее время в подземельях осадного лагеря, расположенных вблизи Железных Гор, стало теплее, чем раньше, правда замечали это только эльфы, поэтому все в один голос уверяли: беспокоиться не о чем. Конечно, Азагхал отдал приказ проверить подземный огонь, разведать, не засели ли где Валараукар, но ничего опасного найдено не было.

Опять посмотрев на новых раненых, страж сдержал тяжёлый вздох: двое из четверых оказались совсем юными, им бы жить да жить… А теперь это калеки, которые вряд ли женятся и точно не смогут ходить. Им не досталось ни подвигов, ни наград, ни славы. Только сломанные судьбы в самом начале взлёта.