Терзаемое худшими предчувствиями сердце отчаянно рвалось из груди, руки дрожали, текст смазывался перед глазами. Может быть, попросить кого-нибудь прочитать послание? Нет, уже решил, что примет решение сам.

Бумаги было две, и наместник сразу понял, какая из них написана его братом. Тут же стало совершенно неважно, что хотел сказать Моргот, ведь…

***

Притупившаяся от влитого в горло снадобья боль в ране на плече всё равно парализовывала руку, непослушные пальцы с трудом удерживали перо, и тенгвы выходили неровные, местами с трудом читаемые.

— Пиши, что твои братья, если хотят жить и снова увидеть живым тебя, должны отказаться от борьбы за Сильмарили!

И рука, оставляя на бумаге смазанные кровавые следы, выводила текст.

***

— Именем Создателя Эру Илуватара приношу я Клятву, — начал читать написанные братом строки Макалаурэ, и сердце до боли сжалось, — и призываю в свидетели моего Слова Владыку Манвэ Сулимо, супругу его Варду Элентари и саму священную твердь горы Таникветиль! — менестрель надеялся, что среди слишком хорошо знакомого текста, написанного через силу, практически кровью, будет зашифровано послание. — Клянусь вечно преследовать огнём и мечом, своим гневом любого, будь то Вала, Майя, эльф или иное творение Эру, что уже живёт или родится позже, великое или малое, доброе или злое, кое завладеет или попытается завладеть Сильмарилем, будет хранить у себя или станет препятствовать отвоевать святыню рода Феанаро Куруфинвэ! Да падёт на меня вечная тьма, если отступлюсь от своего Слова! Клянусь! Клянусь! Клянусь!

Однако ничего вписано в текст не было. Слова Клятвы в полном объёме доносили то, что хотел передать братьям Нельяфинвэ.

Смяв лист, прижав его к груди, Макалаурэ склонился над столом, закрыв ладонью глаза. Воображение рисовало ужасающие картины того, в каком состоянии брат писал письмо, если его всегда идеальный почерк превратился в… это…

— Прости меня! — сквозь слёзы прошептал Макалаурэ. — Прости, брат…

Сделав над собой усилие, наместник, не выпуская из ладони исписанный нечёткими кривыми тенгвами лист, развернул письмо врага, с бессильной злобой пришив его к столу кинжалом.

И взгляд сразу зацепился за строку: «…и пусть твой брат, новый король, написал совсем не то, что я хотел…»

От мысли, что враг мог диктовать Майтимо текст, а брат написал Клятву, стало очень холодно.

***

Моргот взял со стола лист, и запястье пленника снова оказалось пристёгнуто к цепи. Сияние Сильмарилей было слабым, и если центральный, самый крупный и яркий из Камней, ещё горел, словно две дюжины свечей, два других, особенно тёплого оранжевого оттенка, совсем угасли.

Нельяфинвэ понимал, что, как бы ни поступил Моргот с написанным его пленником письмом, враг не оставит безнаказанным такое вопиющее неповиновение.

— А ты молодец, — почему-то очень довольно улыбнулся Вала, — настоящий король. Украшение своего рода и всего народа Нолдор.

Подойдя вплотную к пленнику, Моргот посмотрел в глаза Майтимо и нежно тронул темя, а потом стал гладить голову. Обожжённая Сильмарилями ладонь осторожно водила от середины лба до затылка, и всё удаляющийся, тонущий в налетевшей штормовой волне боли голос говорил:

— Ты думаешь, твои братья такие же, как ты. Считаешь их героями. Меряешь своей меркой. Тебя ждёт разочарование, сын великого Феанаро Куруфинвэ. Разочарование и прозрение.

***

Макалаурэ снова и снова перечитывал послание Моргота. Враг требовал отказаться от борьбы, и тогда есть шанс снова увидеть брата живым.

Ещё одни переговоры… Новая западня.

«Его не спасти! — кричал в голове голос Туркафинвэ. — Руссандол мёртв! И с этим ничего поделать нельзя!»

— Майти жив, — схватился за голову Макалаурэ. — Он в руках врага… И мы ничего не можем для него сделать. Даже просто продолжить борьбу… И решение должен принять я.

Прижатое к груди письмо сминалось всё сильнее, слёзы катились по щекам.

— Прости меня, брат… Прости!..

Трёхглавая гора

С высоты полёта орла взгляду открывался вид на опустевшие поселения, вырубленный и выжженный лес, курганы на местах погребальных костров, проложенные дороги в горах, оставленный лагерь на Митриме, пустынную равнину Ард-Гален, на которой пока не выросла новая трава, и северные земли, покрытые вечными снегами и морозной дымкой.

Эльфы уходили через лес на юг от гор, орков нигде не было.

***

— Можно ли считать, что Мелькор победил Феанаро? — задумался Ауле.

— Да, Мелькор победил Феанаро, — отрешённо произнес Манвэ, гладя перья орла.

— Но ведь разбиты обе армии, и продолжать войну они не могут. Никто из них.

— И в этом ты прав. Победа Мелькора равносильна поражению. Нескоро брат восстановит силы, если вообще восстановит. Об этом не должны знать даже Майяр, даже Эонвэ и Курумо. Никто не может нанести Валар сколь-нибудь существенный урон — вот истина, которую обязаны помнить все. Понимаешь, почему, Ауле?

Ауле понимал. Но чувствовал, как единая энергия, единая Песня Творения распадается, всё сильнее отдаляя друг от друга мелодии и аккорды.

***

Зачем… Зачем сердце продолжает биться?..

Сознание снова ясное, но кромешная тьма окружила и лишила зрения: в камере больше нет ни одного источника света.

Боль приковала колени к полу надёжнее самых крепких оков — ногами не шевельнуть. Тело подвешено на цепях за руки, и только голову ничто не сковывает, но сил её поднять нет.

Тьма. И тишина. Полное одиночество, которого никогда в жизни не было: рядом всегда находился кто-то из своих или чужих… Всегда!

А здесь никого. И зачем было ставить пленника на колени? Перед кем? Перед пустотой?

— Именем Создателя Эру Илуватара… — прошептал Майтимо, стараясь справиться с болью. — Приношу я Клятву…

«Клятва со мной всегда, — обречённо подумал сын Феанаро. — Это перед ней я стою на коленях».

***

— Значит, нам пора прощаться, — печально улыбнулся Амдир, пожимая руку Макалаурэ, а потом Линдиро. — Жаль, что победа досталась вам такой ценой, но, если теперь в лесах больше не будет орков и других тварей главной северной твари, значит, всё было не зря.

— Конечно, не зря, — выдавил из себя улыбку наместник, до этого момента уверенный, что уже оплакал и отца, и брата, и остальных, и слёзы высохли в его глазах. — Здесь, у реки мы сможем основать город. Хороший… С крепкими стенами.

— Именно! — подбодрил держащегося из последних сил менестреля Амдир. — А соберётесь воевать, отправите мне птичку. Клетку я оставил твоей охране.

— Спасибо, — кивнул Макалаурэ. — Спасибо, воин.

— До встречи. Друг.

***

В одно мгновение оборвавшаяся вечность во тьме обратилась переливами света, смешалась с рвущими плоть ударами кнута, беспорядочно бьющими, куда получится. Перед палачом поставили задачу: лишить пленника последних сил, чтобы можно было отстегнуть его от цепей с полной уверенностью, что он не станет мешать делать с собой то, что запланировано.

Мерный стук сердца звучал в такт хлысту, возвращая выбитое болью сознание. Тело умоляло о пощаде, заставляло просить прекратить избиение, но губы, уже привычно, шептали совсем иные слова.

Удар лицом о каменный пол заставил содрогнуться и открыть глаза. Это уже было бесполезно: боль смазала мир дрожащей влажной пеленой, и Майтимо ничего перед собой не видел. Лишь игру дивных красок ещё мог различить находившийся на грани жизни и смерти эльф. И всё ещё был способен ненавидеть эту красоту.

Истерзанное тело подняли, понесли… Лестница… Очень долгий подъём. Но даже стонать уже не осталось сил.

Где-то на грани сознания промелькнуло изумление: почему здесь так жарко? Что это? Подъёмник?.. Тьма…

Неожиданная резкая боль вгрызлась в левое запястье, словно отрывая последний уцелевший кусок кожи, а потом — в бедро, пришив к нему руку стальным кольцом. Теперь ей не пошевелить.

— Твоя королевская корона! — рассмеялся кто-то, вроде бы не Моргот.

Сквозь туманную пелену перед глазами, Майтимо различил свой медный венец, который, видимо, не потерялся на поле боя. Металл на концах заострили и, держа Нельяфинвэ за волосы, продели венец под кожу. Кровь потекла по вискам.