И где же воины, дай ответ?

Легли в могилы, и вот их нет…

Пальцы замерли на струнах. Финдарато потянулся за вином и, не найдя бутылку, печально отмахнулся, мол, не очень-то хотелось. Арфа снова запела. Ещё сбивчивее, чем раньше.

А где могилы, дай ответ,

Где они остались?

Где могилы, дай ответ.

Где слёзы льют?

Где могилы, дай ответ.

Цветами стали, и вот их нет.

Когда же все это поймут?

Где цветы…

Финдарато вытер глаза.

— Сынок, не будь жесток к отцу. Отдай вино.

Артаресто напрягся.

— Братец, я дам тебе выпить, когда мы выйдем в путь, — зло сказала Артанис. — Не раньше. Иначе ты так здесь и останешься. И будешь ныть. Твоё нытье никому не нужно! Даже мне, любящей тебя сильнее всех остальных, сестре. Понятно?

Финдарато, не поднимая головы, осторожно встал. Арфа все ещё играла отдельные несвязанные между собой ноты, повинуясь магии владельца, даже несмотря на его нетрезвое состояние.

— Он жив, — сказал вдруг Финдарато. — Я знаю. Меня никто не разубедит. Мы ещё увидимся.

Примечание к части Песня «Где цветы?» М. Дитрих

Это мой город!

Они шли по берегу, закованному в мраморный панцирь, холодному и всё ещё мокрому после только стихшей бури. То и дело на глаза попадались эльфы, вычерпывающие воду из кладовых.

— Что вы сделали с убитыми? — нарушил, наконец, молчание Арафинвэ, посмотрев в глаза брату.

Приехав в Альквалондэ, младший сын Финвэ сразу встретился с Ноло, понимая, что, если мгновенно не получит ответ, жив ли брат, не ранен ли, то может сорваться. Разрушенный город для Арафинвэ стал воплощением уничтоженной, раздавленной и втоптанной в грязь счастливой жизни. И убитой веры в милосердие Валар. Ведь…

В Исход уходил Феанаро и его народ, это они подняли мятеж, так почему теперь здесь повсюду трупы чаек, выброшенная на берег задыхающаяся рыба? Они тоже восстали? Арафинвэ чувствовал себя такой же чайкой или рыбой.

На площади с фонтанами младший из детей Финвэ когда-то гулял с будущей женой. И здесь же предложил ей связать навеки судьбы. Она тогда сидела на кромке фонтана, за спиной разлетались играющие радугой брызги, но ни прозрачные скульптуры, ни капли на фоне подсвеченного сиянием Древ дворца не могли сравниться с красотой юной эльфийки.

Но больше нет ни Древ, ни фонтана.

А на той улице, начинающейся ажурной… Чёрной обугленной разбитой аркой, когда-то давно… Ещё ребенком…

— Арьо, — голос брата вернул в реальность, — держись. Не надо, пожалуйста.

— Да, ты прав… Так… Что с убитыми?

— Сначала, — опустил голову Нолофинвэ, — мои воины во главе с Лаурэфиндэ их складывали в ряды на набережной за портом, чтобы близкие могли найти своих, — Нолдо говорил монотонно, с усилием, словно у него сводило челюсти. — Но потом поняли, что мёртвых слишком много. Стали закапывать. Ты видел, где. Там земля ещё не осела.

— Я не знаю, что сказать, прости.

Братья замолчали. На улицах постепенно появлялся народ, больше не нуждавшийся в укрытиях от бури. Нолдор, вдоволь нарадовавшись победе, с энтузиазмом принялись за ремонт порушенных зданий, но ветер поломал строительные леса, свёл на нет результаты работы последних нескольких дней, и эльфы, ругаясь, начали реставрацию сначала.

— Феанаро… Он… — Арафинвэ не знал, как начать разговор о полубрате, однако, лишь назвав его имя, высек искру, спровоцировавшую взрыв.

— Феанаро?! Что тебе рассказать?! Все только о нём и говорят! Все! Мой сын орёт славу ЕМУ, размахивая ЕГО знаменем! Феанаро… Он «бросил руины Альквалондэ к моим ногам»! В подарок! Это он мне в письме написал! Представляешь?! Разрушил город, а я должен здесь править?! «Можешь передарить его сыну»! Феанаро плевать, пойдём мы за ним или нет! Но я дал ему слово! При Валар! Как так можно?!

— Слово… — Арафинвэ смотрел уже не на брата.

— И сейчас ты притащил сюда Ольвэ! Зачем?! Чтобы он видел, что натворил мой сын?! Ты хочешь выглядеть прекрасным принцем в сверкающих доспехах, не заляпанных кровью, на фоне меня?!

— Ноло… Ольвэ… Ему не до нас. Видишь?

— Да!!! Я вижу! Ты его сюда притащил, ты и увези! И сам проваливай!

— Ноло! — Арафинвэ схватил брата за плечи, попытался обнять, но тот вырвался и отстранился.

— Спаситель пришёл! Мы все проливали здесь кровь, нас втоптали в грязь и опозорили братоубийством! И тут являешься ты! Чистенький и добренький! Милосердно помогающий королю! Этот город больше не его! Он мой, ясно?! И я сам решу, нужен мне этот эльф здесь или нет!

— Ноло… Прошу, не надо! Опомнись. Просто посмотри на него. Тебе… Его совсем не жаль?

Около причала для прогулочных лодок столпились эльфы. На мокрых досках стоял на коленях король Ольвэ, прижимая к груди покрытое кровавыми гематомами посиневшее тело дочери, выброшенное на берег волной вместе с трупами чаек и задыхающейся рыбой. Закрывая мёртвую Айриэль своим плащом, Ольвэ целовал разбитый холодный лоб, гладил спутанные мокрые волосы и кричал. Страшно и отчаянно.

— Нет, — сказал Нолофинвэ уже гораздо спокойнее. — Мне его не жаль. Ни капельки. И думай обо мне, брат, что хочешь.

Мандос

Наваждение обрушилось внезапно, выбросив из материального живого мира в пустоту.

Душа завибрировала, замерцала, потеряла целостность, обратившись в бессчётное множество искр, мечущихся во мраке, уже не единых, но и не свободных, тянущихся друг к другу, но лишённых возможности слиться, стремящихся к свету, бросающихся к любому, даже самому ничтожному его источнику, ища покоя и утешения, но каждый раз пролетая мимо.

Воссоединиться нельзя, погаснуть — тоже. Метание в поисках избавления нескончаемо и оттого мучительно.

Обратившиеся потоками хаотичной энергии, души, лишившиеся формы и содержания, сохранив жалкие обрывки прежней личности, ужасались собственной ничтожности, и опять мчались к свету в надежде, что там будет покой и забвение, не в силах преодолеть обманное притяжение.

И снова пролетали мимо, проваливаясь в очередную бездну, где вдали слабо мерцает манящий огонёк. Это опять обман, сомнений нет, но сопротивляться невозможно — свет засасывает, скручивая бесполезный искрящийся поток, когда-то хранивший память и чувства, в спираль, сдавливая, сминая, терзая остатки сознания. Это словно чудовищный водоворот, в конце которого свет.

Только достичь его нельзя.

***

Наваждение рассеялось, осталось лишь ощущение пустоты и обречённости. В сознании сохранилось совершенно очевидное понимание бессмысленности: впереди лишь боль, бесчестие, предательство, страх и… Та жуткая бездна, которая хуже, чем просто угасшее навек сознание.

Назад! Бегите и молите о прощении! Вы видели, что будет дальше.

***

Реальность настигла эльфов внезапно, словно окатив ледяной водой. Морок пропал, и каждый обнаружил себя там, где был, казалось, вечность назад: на улице, на пристани, в чьём-то доме, в постели или за столом, на корабле. Все, кто шли за Феанаро Куруфинвэ, получили страшное предупреждение и поняли, от кого оно. Знание родилось в сердцах, в глубинах сознания, и оттого было ещё страшнее: Намо Мандос — не просто Вала, перед которым можно пасть на колени и молить о прощении. С ним нельзя договориться, ведь… Это равнодушная бездна, где нет надежды на избавление. Провалишься в неё — и пути назад уже не будет. Никогда. Ни для кого.

И дрогнули даже самые отважные сердца.

Путь покаяния

Видение грядущего было слишком страшным, чтобы его понять до конца. Слишком. И поэтому породило протест.

«Валар играют нечестно! — пришло вдруг осознание. — Они… Все одинаковы?»

Артанис вспомнила занятия фехтованием с Вала Мелькором — Морготом, разумеется, и поняла, что вот они — те же методы воздействия. Учитель всегда заставлял ученицу испытывать страх. Всегда! Сначала Артанис не понимала, зачем, но потом её озарило: конечно, ведь испуганным эльфом гораздо проще манипулировать.

— Нолдор Третьего Дома! — закричала принцесса, взбираясь по строительным лесам на полуразрушенную сторожевую башню. — Нолдор! Великий народ Валинора! Величайший народ Арды! Неужели мы позволим шантажировать себя?!