— Я не вру, — решил не сдаваться Кабор, к тому же он действительно говорил правду — надолго его запасов бы не хватило.

— Слухай, умник, — самый низкий охранник тоже оскалился и показал, что драки не прошли для него без потерь, — мы не глупей тебя. Не надо тут, лан?

— Да как вы не понимаете… — попытался изобразить испуг и скорбь лекарь, только договорить ему не дал ещё один адан, который, судя по уверенному выражению лица, здесь считался главным.

— Объясняю для самых умных, — начал он громко, но постепенно голос стал тише, — мы все понимаем, что скоро править будет Халмир, если не заразится. Мы понимаем, что тебе надо уйти. Но теперь давай ты тоже понимай: если мы тебя отпустим, нас перебьют те, кто хотят на наше место. Понял? У бабёнок сынки подросли, у кого-то мужья без дела сидят, а кто-то и сам не промах. Понял?

Кабор понял, поэтому пришлось вернуться в шалаш. В голове с трудом укладывалось, что обязанные защищать вождя люди сейчас заняты тем, что лишают его надежды на спасение. Да, вероятность выздороветь для такого старого адана была крайне маленькой, но ведь была!

Вспоминая всех, кому не мог помочь из-за Халдана, Кабор погрел отвар и прополоскал горло. Ощущения оказались весьма неприятными, но глотать стало чуть легче. Может быть, это всё-таки простуда? Может быть, есть надежда на лучшее? В конце концов, почему бы нет?

***

Глорэдэль проснулась глубокой ночью, когда роща Бретиль погрузилась во мрак и тишину, время от времени нарушаемую криками или плачем.

Мужа рядом не оказалось. Знахарка не слишком рассчитывала увидеть его спящим на их общей лежанке, но, посмотрев на стол и вещи, поняла — Кабор не приходил. Сердце упало. Разумеется, бессмысленно было среди ночи бежать искать супруга, поэтому Глорэдэль зажгла свечи и села за приготовление снадобий из последних запасов. Ощущалась неприятная сырая прохлада — видимо, недавно прошёл дождь. Накинув шерстяную шаль, дочь Хадора прислушалась к безмолвию ночи. Никто больше не плакал, не кричал, только лягушка заквакала где-то совсем рядом.

Но потом замолчала и она.

Братство краха и надежды

Гильдис подошла к окну. Медленно, кряхтя, опираясь на роскошную трость.

В сердце старой женщины, иногда беспричинно ноющем, всё более блёклые воспоминания о бурном цветении прошлого боролись с пугающим увяданием настоящего. Может быть, смерть не приблизилась вплотную, но годы неумолимо шли, и то, над чем раньше вместе с соратниками мужа посмеивалась супруга Хадора, теперь уже не вызывало веселья.

«Мир волшебный налился тьмой,

Солнца лик позабыт совсем…»

— Эта песня не к добру! — уверяла себя Гильдис, стараясь вспоминать другие слова, иную мелодию. — Забыть! Забыть!

Как же хотелось снова беззаботно выкрикивать застольную балладу про победу над неизбежным и отмщение за злодеяния, но что-то заставляло плакать над скорбной мелодией, зачем-то исполненной, кажется, хитлумским эльфом-менестрелем на шумной, полной красок жизни ярмарке:

«Мир волшебный налился тьмой,

Раскрываясь цветком пустым.

Раньше полон он был тобой,

А теперь навсегда остыл.

Раньше звоном влекли ручьи,

И хрустальной была вода,

А теперь тьма течёт в ночи,

Меркнут звёзды из серебра.

Порчей тронуты все леса,

Шелестят о тревожных днях,

Башни замков пусты, и сад

Не цветёт много дней подряд».

— Мне же такое никогда не нравилось! — отругала сама себя за уныние Гильдис и через силу принялась напевать то, что когда-то не надоедало, а теперь не вызывало почти никаких переживаний: — На праздник в небольшом селе

Пришёл весьма уставший путник.

Усевшись прямо на земле,

Он флейту взял из старой сумки.

Мелодий грустных красота

Людей всё больше собирала.

Упрёки без конца летят:

«Откуда этот попрошайка?!»

«От вас награды я не жду,

Я не затем сюда явился.

Оставьте вы меня, прошу,

И лучше вам поторопиться!

Я доиграю песнь одну —

Она давно мне всех милее.

Друзья мои сюда идут,

Хоть слушать вовсе не умеют.

Кто вспомнит, сотню лет спустя,

Легенду, что явилась былью?

В той сказке на забаву всем,

Меня живьем похоронили».

Шаги от постели до окна дались тяжело: ноги болели, особенно, бёдра и колени, но, если не сдаваться и заставлять себя ходить, будет легче — супруга Хадора Лориндола это знала. Не сдаваться! Только в борьбе можно победить.

«Мир волшебный налился тьмой,

Солнца лик позабыт совсем.

Раньше полон он был тобой,

А теперь ненавистен всем…»

— Нет же! Жизнь не кончена!

Всерьёз не приняв страшных слов,

Селяне вновь певца бранили:

«Из нас не делай дураков!

Такие часто приходили!»

Но звуки флейты с-под земли

Давно усопших поднимали.

Те, окружив толпу зевак,

Безжалостно на них напали.

А путник тот закрыв глаза,

Их криком мирно наслаждался,

Ему казался стон людей,

Всего лишь музыкой прекрасной.

Он флейту в сумку положил,

И мертвецы с ног повалились,

Вот только жители села

В дома свои не возвратились.

Мы даже сотню лет спустя,

Легенду эту вспоминали,

В которой на забаву всем,

Певца живого закопали.

«Возьми свой инструмент с собой!» —

Над музыкантом пошутили.

И, бросив флейту вслед за ним,

Землёй засыпать поспешили.

Улыбка просияла на старом лице, но память возродила перед полуслепыми глазами образы весёлых застолий, показала живыми и здоровыми тех, кого уже нет. Тьма снова побеждала.

«Я пройду по тропе к ручью,

Где когда-то звучала песнь.

Мир волшебный уж не спасти,

Значит, в землю врасту я здесь».

Мысль о смерти пугала всё сильнее. Гильдис слышала о смирении, с которым нужно встречать конец, однако, не была готова просто позволить жизни закончиться. Даже давний разговор со свекровью, ранее бодривший и заставлявший улыбаться, больше не дарил уверенность.

В тот день, во время грозы, отгремевшей много лет назад, Дорвен сказала: «Помню, как ты веселилась, когда мужчины поднимали тосты, славя войну. Тогда я и поняла, что ты мне нравишься. Не каждая женщина понимает, что мужчины постоянно ищут риск и играют со смертью. Все мы однажды проиграем: кто-то достойно, кто-то нет, но мужчины… Они с рождения хотят всем доказать, что смерть для них — глупая соседская старуха, которая ненавидит всех вокруг и готова выплеснуть в расшумевшихся детей помои или что похуже. И мы, женщины, должны понимать, что наши мужья, отцы, братья, сыновья всё равно будут искать смерти, так почему не отпустить их на войну против общего врага?»

Разумеется, Гильдис не помнила сказанное дословно, однако, главное отложилось в памяти и неизменно помогало не падать духом, когда приходила очередная беда. Что же теперь?

Жена Хадора понимала: ей тяжело ещё и по причине ухудшившегося здоровья. К боли в суставах добавилась изматывающая женская хворь — выпадало лоно. Впервые это случилось во время пятых родов — ребёнок вышел вместе с материнскими органами. Знахарка-эльфийка ничуть не смутилась, сполоснула водой всё, чему место внутри, а не снаружи, и спокойно затолкала обратно. Бессмертная ничего не сказала, даже не засмеялась, но Гильдис увидела, как на очень короткий миг взгляд помощницы в родах выразил снисходительное: «Ох, уж эти люди!»

Всё. Гордость жены вождя оказалась задета настолько сильно, что Гильдис перестала обращаться за помощью к эльфам, если была возможность решить проблему без них. Получится ли сейчас? Аданет понимала: надо больше ходить. Это удавалось, пока калека-сын боролся с недугом и заставлял себя выбираться на улицу, только последнее время он начал лениться, а в одиночку ковылять вокруг дома Гильдис не хотелось. Обычно получалось вытащить на прогулку супруга, но ему пришлось раньше времени уехать в Барад Эйтель, притом ни одной серьёзной причины для такой спешки эльфы короля Голфина не назвали: орки не напали, крепость не рухнула, осадный лагерь не сгорел, стройкой занимаются гномы. Всё без изменений, так для чего забирать из семьи мужа и отца, который и так пропадает слишком подолгу, каждый раз рискуя не вернуться?