Менестрель почувствовал, как сердце заметалось от неисполнимого желания быть согретым, ощутить покой и нежность, от стремления к единению с тем, кто дорог. Захотелось почувствовать себя не разбитым зеркалом, безвольно отражающим всё, что проскальзывает мимо, но цельным полотном, с приятными глазу красками, единым сюжетом и неизменной Темой Гармонии.

«Я рисую на окне

Глаз твоих косые стрелы, — то ли запел вслух, то ли просто подумал Глоссар, утопая в чёрной бездне взгляда тёмной эльфийки. — Я играю на трубе

Водосточной неумело.

Я тебе спою на крыше,

Даже арфу приволок.

Я взлетаю выше, выше!..

Задевая потолок».

***

— Я рисую на окне,

Я смотрю в пустые стены, — стал тихо произносить менестрель, улыбаясь Вирессэ, ища одобрения — без любви публики, к которой артист королевского театра успел привыкнуть, порой становилось невыносимо, — оставляя на песке

Совершенные поэмы.

Я раскрашиваю грёзы,

Я летаю в облаках.

Ну что же, может…

Может просто я дурак.

Супруга принца Карнифинвэ просияла. Глоссар, конечно, сказал пугающие вещи — Галенлиндэ будет либо зла, либо разочарована, либо расстроена, но какой же этот музыкант милый, когда не поёт пугающие баллады!

***

— Отчего? От счастья слёзы? — похоже, менестрель всё же произносил строки вслух, потому что Туивьель реагировала на его слова. — Слёзы горя! Горя — море…

Счастье — тихий ручеёк,

Убегающий в песок.

Я рисую на окне,

Сам с собою громко споря.

Поиск истины в вине…

Истина чего-то стоит.

Чёрные бездны заплакали, и Глоссар почувствовал себя разрушителем прекрасного древнего мира, созданного жить и цвести. Сотворённого Жить! Никто не имел права прикасаться к нему со злом. В панике думая, как всё исправить, менестрель прошептал каким-то чужим голосом:

— Где-то там засох в пустыне

Счастья тихий ручеёк.

Я один в своей твердыне,

А над небом — потолок.

***

— Я не смог дать леди ответ, — вздохнул певец, — и теперь ненавижу себя.

Вирессэ налила ещё отвара, положила в блюдце сушёных фруктов. Супруга Карнифинвэ была уверена — Глоссар неправ, он дал ответ, только не тот, на который Туивьель надеялась.

Тишина задрожала, зазвенела, и вдруг рассыпалась осколками из-за приближающихся за дверью шагов. Тот, кто шёл, хотел быть услышанным заранее, хотел быть узнанным.

Вздрогнув, Вирессэ вскочила из-за стола и зачем-то встала между входом в покои и менестрелем, хотя защищать его не было надобности. Понимая — запираться смысла нет, эльфийка замерла и со страхом уставилась на дверь, за которой уже стихли шаги. Тот, кто находился за порогом, остановился, несколько мгновений помедлил и осторожно толкнул деревянную створку, видимо опасаясь знаменитых химрингских ловушек. Вирессэ гордо вскинула голову и зная — бессмысленно играть и отпираться, посмотрела на незваного гостя свысока.

— Здравствуй, — прозвучали слова, словно гонг на главной башне объявил начало сражения. — Чужая милая.

Примечание к части Песня гр. «ЧайФ» «Я рисую на окне».

Свирепый вождь мирного племени

Два молодых дракона взмыли в пыльное горячее небо, захлопали чёрные перепончатые крылья, раздался свистящий крик, вырывающийся из клювоподобных пастей. Короткие сильные лапы подняли что-то с земли, разорвали и швырнули вниз.

«Веселятся чудовища», — то ли с завистью, то ли с ненавистью подумал Фанглиндур, смотря со ступеней золотой башни-храма на начинающуюся бурю. Пустыня раскалилась, марево задрожало в неподвижном воздухе, замершем перед новым ураганом, который уже виднелся вдали, приближался сплошной оранжевой стеной. Река, окружавшая цветущий холм, сейчас казалась беззащитным тихим ручейком, который вот-вот засыпет песком. Источник живительной влаги навсегда исчезнет.

Одиночество и страх сдавили грудь. Эльф чувствовал себя таким же беспомощным перед мощью стихии потоком. Ему суждено засохнуть среди раскалённой пустыни, и от таких мыслей становилось невыносимо. Зайдя внутрь храма, Фанглиндур посмотрел на исчезающий в полумраке потолок.

«Зажги в себе огонь стремления стать лучшим среди первых, — вспомнилось наставление Майя Фанкиля, когда принималось решение о строительстве очередной башни. — Никто и никогда не делал ничего подобного, и ты можешь быть моим наместником, если приложишь достаточно усилий».

Фанглиндур прислушался. Буря уже ревела совсем близко, и сердце сжалось от давно забытого чувства, рождённого простым пониманием: когда здесь зеленели леса, не было такой страшной непогоды. Может, стоит посадить деревья и прекратить травлю племён Авари? Они всё равно не смогут свергнуть власть Айну, так зачем…

Ответ прозвучал в голове медным колоколом, память возродила перед глазами образы тех, кто был прав, но кого пленник Фанкиля так старался ненавидеть и презирать.

Понимая, что не сможет жить, признав ошибки, эльф заставил себя взяться за кнут. Надо приказать слугам работать, иначе порог снова заметёт песком.

И пусть хоть все ручьи и реки Арды пересохнут в пустынях! Майя Фанкиль создаст новые русла и наполнит их водой. А те, кому такое не под силу, пусть примут участь рабов или…

Или погибнут. И это правильно.

А слёзы… Слёзы — это от счастья. Счастья служить лучшему из хозяев. Я могу лететь, как те мерзкие драконы, только моё небо — потолок храма, и так безопаснее, а значит — иначе быть не должно.

***

Запертые покои с каждым днём казались всё меньше. Пространство словно сжималось, сужая кольцо вокруг кровати. Сначала исчезли дальние окна и шкафы, потом — бассейн, следом пропали кабинет, библиотека и трапезная, оставив лишь крошечное жилое помещение с одним окном, столом, постелью и сложенными на полу забытыми записями.

Как же хотелось поговорить хоть с кем-нибудь!

Карнифинвэ порой казалось — он уже готов умолять на коленях выпустить его просто пройтись по улице, однако слабость быстро уступала место желанию не сдаться. Только каждый раз возникало ощущение, будто пропасть всё ближе.

«Ради Вирессэ, — повторял себе принц, — ради моей любимой Вирессэ я обязан держаться! Она стольким пожертвовала из-за моей глупости! Я не имею права опустить руки!»

Отметая навязчивые мысли о том, что может больше никогда не увидеть супругу, сын нолдорана Питьяфинвэ через силу встал с постели и заставил себя начать тренировку, чтобы не забыть, как это — уметь дать отпор врагу и защитить тех, кто дорог.

Непонятно, что лучше — чтобы навык пригодился или чтобы нет. Но пусть будет.

***

В доме Белемира снова стало многолюдно. Идея обучать детей в обход эльфийских школ с одной стороны казалась удачной, однако с другой выглядела сомнительно. Несмотря на более чем благосклонное отношение самого библиотекаря к учению Пойтара Светлого, книжник не мог не замечать, что слишком во многих вопросах мудрому автору не хватало опыта веков, который в достатке имелся у Старшего Народа. Да, порой знания не подходили для эдайн, ведь эльфы и люди слишком разные, но Звёздные готовы были учиться ради своих подопечных! Они спрашивали совета у гномов — тоже смертной, знающей старость расы, внимательно наблюдали за беорингами и выслушивали каждого, кому было, что сказать. Эльфы стремились к знаниям гораздо охотнее людей, и поэтому Белемир не мог относиться к ним плохо, несмотря ни на какие обиды. Зато Брегор… Хотя, в последнее время он тоже изменил мнение, либо делал вид.

Брегор…

Не обсуждая с женой других мужчин, поскольку это не женское дело, книжник много думал о случившемся после возвращения родича-вождя из Таргелиона. Возможно, и правда стоило взять власть в Фиримаре в свои руки, тогда и бунты прекратились бы. Только Брегор вряд ли на это согласится.

Осень за окном закружила листья вязов, ив, клёнов, ясеней, постучала в стекло каплями унылого дождя.

— Папа! Папа! — Берен снова забыл о правиле стучаться перед тем, как войти. Войти! Не вбежать, распахнув дверь. — А когда сестра вернётся?