За дверью всё услышали и начали посмеиваться.

— Видишь, твоя принципиальность не выглядит достойной, Каленовэ.

«Брат! Лучше молчи!»

— Ты сам знаешь, Каленовэ, что это глупо.

Свергнутый оссириандский лорд, наконец, обернулся.

«Мне думается, — так и не сказал он вслух, — в таких случаях любящая родня не бросается с обвинениями, а пытается хотя бы посочувствовать!»

— А если я прогоню тебя из своего дома, брат? — собрав осколки душевных сил, настолько ехидно, как смог, спросил Каленовэ.

— Я не приму отказ, — глаза эльфа опасно блеснули. — Меня послал за тобой отец, Вала Улмо благословил мой путь и миссию. Не по своему вольнодумству я отправился сюда.

— Я говорю: «Нет».

Всего один жест стоявшего напротив дверей не первого, но старшего сына лорда Новэ заполнил зал эльфами Невраста. Бывший владыка Семи Рек заметался, однако уже через мгновение оказался припёртым к стене, а когда попытался сопротивляться, согнулся пополам со скрученными за спиной руками.

— Вала Улмо благословил мою миссию, — прозвучали слова брата, — я не могу разочаровать Великого Покровителя.

***

— Истина в том, — Линдиэль сжала в кулаке салфетку, и Нолофинвэ обратил внимание, какие сильные у леди — или королевы? — руки, — что нельзя идти против воли Владыки. Нельзя хвататься за власть, которая не принадлежит тебе по праву рождения и завоёвана нечестно. Нужно уметь признать поражение и отступить. Мой брат не смог.

— И никто не сможет, — ещё больше напрягся верховный нолдоран, — потеря власти часто означает смерть и всегда — позор и вечное отчаяние. Чтобы никогда не ощутить подобное, нужно верно рассчитывать силы.

— Но ведь власть — такая же мера оплаты, как и мирианы, — вдруг сказала дочь лорда Новэ, и король осознал, что совершенно не понимал мотивов собеседницы ранее, зато теперь появились догадки.

— Да, — осторожно произнёс верховный нолдоран.

— Оссирианд теперь мой, — Линдиэль больше не смогла скрывать, что разговор крайне важен и волнителен для неё, голос задрожал, — если бы мы стали одной семьёй, твоё королевство расширилось бы и получило влияние на востоке Белерианда. Может быть, Таргелиону пришлось бы начать считаться с нами.

Нолофинвэ невольно улыбнулся.

— Однако ты здесь, а не в Барад Эйтель, — сказал король, снова став серьёзным. — Я слышал странные разговоры и хотел бы понять, что произошло между тобой и моим сыном.

Сначала Линдиэль покраснела от стыда, но довольно быстро в груди девы вспыхнула ярость, заставившая влажные глаза полыхнуть.

«Какая она искренняя! — умилился про себя верховный нолдоран. — Милое дитя, которое в своей наивности может быть опасным».

— Я пыталась завоевать расположение твоего сына! — выпалила эльфийка, статус которой до сих пор не был до конца понятен королю. — Но Астальдо начал оскорблять меня, и тогда я высказала ему всё! Прости, владыка! Я не должна была, но не сдержалась!

— И теперь предлагаешь купить супружество, оплатив землями и воинами?

Линдиэль застыла. В широко раскрытых глазах цвета моря Нолофинвэ прочитал радость от того, что деве не пришлось самой предлагать сделку, однако быть слишком быстро понятой, похоже, не входило в планы леди.

— Моё племя, — попыталась изобразить из себя важную особу дочь Кирдана, постыдно пасуя перед королём, — намного лучше, чем те, что поселились в Барад Эйтель!

— Но тебя больше ни под каким предлогом не пустят в Крепость Исток, так?

Глаза снова выдали Линдиэль, и Нолофинвэ опять заулыбался.

— Пусть племя обживётся на моих землях, — приказным тоном заявил верховный нолдоран, — пусть покажет себя. А ты, леди, свободна в выборе места, где будешь дожидаться удобного случая для достижения своей цели. Главное — мы поняли друг друга.

Дочь лорда Новэ закивала и вдруг поймала себя на мысли, что король был абсолютно прав — потеря власти, даже недолгая, отвратительное чувство.

Примечание к части Песня гр. "Кипелов" "Машина смерти"

Сказка про Истинного Короля 3

«Я не для них стараюсь», — мысленно убеждал себя Аклариквет, смотря со сцены в толпу.

Сцена… Эта конструкция внушала гораздо меньше доверия, чем даже лёд в Хэлкараксэ после восхода нового горячего светила.

«Я стараюсь не для них. Они поймут только то, что им перескажут эльфы, поэтому нравиться должно моим собратьям. Они и есть моя настоящая публика».

Менестрель с неохотой признавал, что изначально надеялся на более способную к обучению толпу, хотя причин для этого не было никаких. С другой стороны, певец понимал — ему повезло, что племя Мараха способно заучить не только имя короля, которое, кстати, произносили неправильно. Специально? Несколько поколений прожившие бок о бок с Авари дикари умели говорить чётко и разборчиво, сложными фразами, не коверкая слова, однако их манера общения немного напоминала орочью, и это заставляло Аклариквета беспричинно презирать тех, кого он совершенно не знал.

«Они ничего не поймут. Ну и пусть!»

На мгновение стало привычно страшно, что вот-вот из-под земли появится лорд Маэдрос с войском и доходчиво объяснит, что песни ему не нравятся, а принца Финдекано здесь нет, значит…

От красочной картины, заботливо нарисованной воображением, на миг потемнело в глазах, но вдруг разум прояснился, и королевский менестрель понял, что заготовленная речь перед началом выступления больше не нужна — говорить надо о другом.

Толпа не была безликой, однако смотреть и замечать черты и эмоции оказалось брезгливо. Вероятно, сказывались рассказы Зеленоглазки. Аклариквет сосредоточился на лицах собратьев, одни из которых должны были следить за порядком, а другие — пояснять происходящее на сцене.

— Смерть — это величайший Дар Создателя, — выйдя, наконец, из-за сине-звёздных штор, заговорил Аклариквет, одетый в бело-золотое с перьями платье, — потому что отсутствие старости и хворей не означает вечное счастье. Груз потерь и пережитой боли копится на душах бессмертных, и только забвение способно прекратить муки, но убить себя способен далеко не каждый. Большинство вынуждено жить, волоча непосильную тяжесть прошлого, моля о смерти, как о величайшей благости, и не получая её.

Проследив за тем, как помощники среди зрителей объясняют дикарям смысл сказанного, и, наконец, пересилив себя, менестрель заметил различную реакцию со стороны Фирьяр: одни ничего не поняли и понимать не захотели, потеряли интерес и собрались уходить, поэтому их пришлось уговаривать остаться, другие тоже не поняли, но после объяснения с умным видом закивали, третьи точно так же не поняли, однако всё равно заинтересовались и почему-то не позволили себе ничего объяснять, а четвёртые, меньшинство, похоже, разобрались, что говорилось со сцены, потому что начали спорить с высказанным утверждением.

— Однако, храбрый народ Дор-Ломина, — заговорил дальше Аклариквет, — и Одаренные, и Лишённые Дара не желают, чтобы злодей Моргот решал за других, сколько им жить. Никто не хочет навязанных чужой прихотью кратких лет!

Менестрель знал: это тоже придётся объяснять, но ничего, помощники на то и помощники.

Отступив вбок к шторам, певец позволил зрителям увидеть картину битвы, в которой прекрасных воинов в красном под беспорядочный бой барабанов и медных тарелок смела чёрная галдящая толпа.

— Те Феаноринги, что выжили, спрятавшись за спины своих верных и сбежав далеко на юг, надеясь, что враг туда не доберётся, — продолжил рассказ Аклариквет, говоря в такт стихшим гулким ударам, — лишь один из них — Маэдрос — присоединился к королю Голфину Нолофинвэ, но оказался слишком слаб для дела, которое взял на себя.

На сцену вынесли бутафорскую гору с плоской вершиной, на которую поднялся с очень растерянным видом Тьялинельо в красном парике, короне и ало-звёздном плаще, скрывавшем правую руку.

Пока шли приготовления, Аклариквет услышал из толпы слова: «Слабак, трус, трýсы, жалкие», сказанные сначала голосами эльфов, а потом повторенные смертными.