Мысль о Сильмарилях вновь придала сил — даже Тулкасу не разбить дивные кристаллы, так что пусть поумерит пыл.

— Почему ты поднял оружие на брата? — спросила Ниэнна, и в этот момент за её спиной возникли две фигуры, одинаково прекрасные и мрачные, но совершенно по-разному отзывавшиеся в сердце: Владыка Намо был спокоен и даже слегка улыбался — в Тюремщике ощущалась несокрушимая мощь, которая отражалась и на лице, и в каждом медлительном жесте безмолвного Вала; возникший же рядом с ним Мелькор был практически противоположностью — смотря на Феанаро с наигранным пониманием и сочувствием, Айну многозначительно подмигнул Манвэ, поклонился Варде и сел прямо на пол, скрестив перед собой ноги.

— Я тоже не знал, зачем делал то, что делал, — развёл руками бывший заключённый Бездны. — Более того, до сих пор так и не понял. Похоже, у нас с Куруфинвэ идентичная проблема.

— Ты никогда не угрожал никому из братьев, — напомнил Сулимо.

— Согласен, — улыбнулся Мелькор, — Куруфинвэ поступил ещё хуже, чем я.

Снова промолчав, Феанаро подумал о том, как сделает ещё более надёжное хранилище для Сильмарилей, где они будут лежать до возвращения своего создателя из… Бездны или иного места, куда закинут эльфа, поступающего хуже, чем Мелькор.

Сделает, если дадут время. Надежд на что-то разумное и милосердное с каждым мгновением оставалось всё меньше.

— Моё мнение, — сказал Вала Ауле, — такому опасному эльфу не место среди нормальных эрухини. Не может жить среди собратьев — пусть уходит прочь из городов и живёт в глуши один.

Феанаро захотелось расхохотаться, ухмылку сдержать не удалось.

— И пусть не берёт с собой оружие, — добавила Валиэ Йаванна. — Мы должны проследить, чтобы Куруфинвэ не взял в изгнание никаких материалов в количестве, достаточном для изготовления мечей и доспехов.

— Изгнание? — переспросила Варда.

— Изгнание, — подтвердил Манвэ Сулимо.

— Изгнание, изгнание, — подхватили остальные, словно обрадовавшись легко найденному решению. — Изгнание.

«Изгнание, — подумал Феанаро, снова и снова слыша это слово и уловив речь о сроке — дюжина лет, — что ж, лучше так, чем в Мандос. По крайней мере, Сильмарили я смогу забрать с собой».

— Изгнание! — голоса становились всё веселее. — Двенадцать лет, чтобы всё обдумать. Двенадцать лет, чтобы осознать. Двенадцать лет, чтобы измениться к лучшему.

Всего лишь двенадцать лет.

***

Феанаро не помнил, как остался один. Может быть, все просто исчезли, или подсудимого вывели из зала, спутав сознание, а возможно, разочарование оказалось столь сильным, что лишило способности видеть и слышать.

Что делать дальше, старший сын нолдорана не знал. Идти к своим и...? Что им сказать? Как говорить о суде? Как смотреть в глаза отцу?!

Застыв на месте, тирионский принц уставился невидящими глазами в живое изображение огненной горы, внутри которой Вала Ауле что-то ковал. Если постоять подольше, можно увидеть создание гномов.

— Я не Вала, и не мне решать судьбы мира, — прозвучали рядом слова Майя Эонвэ. — Так же как и не тебе, Куруфинвэ.

Феанаро обернулся и увидел перед собой глашатая Манвэ, который вдруг принял облик Нельяфинвэ, потом — Канафинвэ, а после — и всех остальных сыновей тирионского принца. Внутри, глубоко в груди словно закованного в броню Нолдо что-то сжалось, дрогнуло, и Майя Эонвэ понял — ему удалось сделать то, на что оказались не способны все Валар разом — достучаться до сердца непоколебимого Эльда.

— Однако судьбы всех твоих детей и тех, кто их любит, сейчас у тебя под ногами. Не передави и не втопчи в грязь.

— Ты мне не советчик, — угрожающе прищурился Феанаро.

— Разумеется, — Майя Эонвэ церемонно поклонился. — Я просто должен проводить тебя из дворца.

— Делай, что сказали.

Глашатай Манвэ больше ничего не говорил, и весь оставшийся до подножья Таникветиль путь прошёл в тяжком безмолвии.

Майя не знал, о чём размышлял изгнанник, зато сам Айну задумался слишком о многом.

«Валар никогда не говорят друг с другом честно и открыто, — всплыла в голове давняя мысль. — Всегда только намёки, оборванные на полуслове фразы, и даже слияние их Феар происходит не до конца. Каждый позволяет лишь прикоснуться к ничтожной частичке себя, скрывая бездны силы и знания. И как договориться при таком недоверии?»

Вот и сейчас, похоже, решение по поводу поступка Феанаро приняли в спешке, выбрав самый простой путь.

Майя Эонвэ понимал логику Владыки Манвэ: отец небесных птиц и повелитель ветров считал, что для Феанаро, как и для Мелькора, нет наказания хуже, чем сидеть взаперти и наблюдать успехи брата-соперника, а значит, можно и дальше ничего не предпринимать, просто отправив нерадивое Дитя Эру куда подальше, а на трон посадив того, кто и так рано или поздно бы там оказался. Другой вопрос: надолго ли? Игрок всегда рискует доиграться. Феанаро будет зол, но, в конечном счёте, всегда есть крайняя мера: Намо Мандос и его жуткая свита — тюремщики Арды.

«Валар не любят думать о плохом. Пожалуй, и я не стану».

Посмотрев на Феанаро, бледного и напряжённого, Майя Эонвэ подумал, что, может, есть крупица истины в намёках на том, что с ещё неродившимся Феанаро, во чреве матери, кто-то из Владык Арды поделился частицей своего духа: слишком хорошо он противостоял задающим вопросы Валар. Сын короля ни разу не дрогнул и не усомнился в себе, стоял неприступной скалой, и его невозможно было заставить сожалеть о содеянном никакими аргументами.

— Я прав, — вдруг сказал Феанаро, бросив взгляд на глашатая, когда тот проходил мимо очень приукрашенного изображения Чертогов Намо, — во всём. И думай, что хочешь.

Эонвэ посмотрел на изгнанника.

«Может быть, и не прав, — промолчал Майя, — однако одно ясно: было бы лучше отпустить своенравного эльда, а не ещё надёжнее запирать. Куруфинвэ говорил, что хочет в Эндорэ? Пусть отправляется. Да хоть сейчас! Какую бы правду он ни узнал в Средиземье, что бы ни открылось его пламенному взору, это всё равно лучше для Владык Арды, чем держать разгорающийся огонь у себя в погребе, где хранятся легковоспламеняющиеся материалы».

Подъёмник опустился на землю, залитую золотом Древа Лаурелин.

— До встречи, валанмол, — хмыкнул Феанаро и, не дожидаясь реакции глашатая, пошёл прочь.

— До встречи, — хмыкнул Эонвэ. — Величайший Эльда.

***

— Нолдор Первого Дома! — крикнули вдруг в один голос Амбаруссар, и все разговоры и песни разом стихли. — Отца отпустили!

Финвэ мгновенно вскочил от костра и бросился к сыну. Тот остановился, сначала опустив голову, но потом гордо вскинув и коротко ответив на дюжины вопросов. Нолдоран несколько раз кивнул, обернулся к подданным. По лицу короля стало ясно: сбылись его худшие опасения, однако решение Валар не превзошло самое плохое, что мог ожидать Финвэ.

«Изгнание, — прозвучало у подножья священной горы. — Двенадцать лет».

Макалаурэ подошёл к деве с лирой, ласково тронул пальцами изящную деку.

— Мы скоро встретимся, обещаю, — сказал менестрель. — Даже если Таникветиль сейчас рухнет нам на головы.

Золотоволосая эльфийка кивнула. Она не была похожа на Артанис ни капли, однако её музыку хотелось слушать бесконечно, и второй сын Феанаро не собирался отказывать себе в удовольствии.

Лучшее творение

Сегодня кисть скользила по стене с особенной лёгкостью, а линии получались безукоризненными. Король, который вот-вот станет изгнанником, торопился доделать «самое важное», по его словам, дело. Причудливая игра света и тени на незамысловатом рисунке создавала ощущение живого объёма, сочетание тёплого тела и холодного металла чудовищно дисгармонировало, но именно эта дисгармония и была поистине прекрасна.

— Владыка Финвэ, — слышались из-за закрытой двери голоса. — Тебя уже давно ждут.

— Значит, подождут ещё. Я занят!

Королю хотелось, чтобы его второй сын, как это нередко случалось, презрел все возражения слуг и вошёл. Увидеть бы его реакцию…