Леди вытерла глаза, вспоминая свои сны, в которых видела прекрасного гордого тирионского принца, в огненно-каштановых волосах которого не серел пепел седины, глаза цвета стали были живыми всегда, а не только рядом с избранницей, эльф не нуждался в протезе, а тело не уродовали бесчисленные шрамы. Его голос звучал чистой музыкой, без дребезжания и скрежета, речь не обрывалась на полуслове, потому что никогда не начинались тяжёлые разговоры о пережитом кошмаре, который нет сил вспоминать, только забыть невозможно.
Тот эльф из снов был весел и открыт, заботлив, любил всем сердцем свою семью и даже пел младшим братьям колыбельные, кормил с ложечки.
Вроде бы успокоившись, мечтая о прекрасном, Туивьель вдруг снова заплакала, и на этот раз не сдержала громкие всхлипы. Может быть, сны о прошлом — только её фантазии, возможно, влюблённая, уставшая от борьбы за жизнь Легенды эльфийка выдавала желаемое за действительное, и грёзы просто показывали картинки, которые рисовало воображение. Пусть! Когда враг падёт, станет ясно, правдивы ли были видения.
«Что, если я перестану быть нужна? Что, если я — лишь снадобье, которое не требуется здоровому?»
Звёзды рассыпались по ночному небу сияющей алмазной крошкой. Туивьель, подняв голову, вытерла слёзы, обернулась на восток, думая о том, что Валар, глупо и подло отомстившие Мориквэнди за отказ следовать в Аман, лишив гордых эльфов права называться Народом Творений Элентари, не смогут отнять у Авари звёзд Феанаро на алых знамёнах. А позже, когда Сильмарили вернутся к настоящим владельцам, искры Варды в небе и вовсе станут не нужны.
Мысли об этом придали сил, но с губ неожиданно слетела песня короля Финдарато, услышанная на охоте:
«Ничего не останется от нас,
Нам останемся, может быть, только мы,
И крылатое вьётся пламя между нами,
И любовь во время зимы».
Примечание к части Туивьель от художника Олега Гудкова https://vk.com/photo-165095034_457239920
Иллюстрация от RAI https://vk.com/photo-185183650_457239221
"Любовь во время зимы" гр. Мельница
Атани
Эрьярон переглянулся с Финдарато, Орикон остался неподвижным.
Эльфы заметили, что отношение к ним изменилось, только не могли понять, как именно, и чего теперь ожидать.
— Двигайся, не замирай, словно окаменел, — как бы пошутил Инголдо, — вдруг Младшие тоже знают сказку про троллей, которые на свету булыжниками становятся?
— Есть вероятность, что эти тролли существуют, — пожал плечами Эрьярон.
— И Младшие их видели, — отозвался Орикон. — Так или иначе, надо что-то делать.
Финдарато снова заулыбался, пытаясь расслышать музыку душ окруживших его существ, однако пока не получалось ровным счётом ничего. Вероятно, причина крылась в нём самом — воспринимать дикарей спокойно, без иронии и отвращения было практически невозможно.
— Тьфу! — вдруг неожиданно чётко произнесла крупная женщина. — Лялька! Ням.
Действительно, из одного из шалашей послышался усиливавшийся детский плач. Пробудившееся дитя словно встряхнуло всех, люди вспомнили о своих обычных повседневных делах, начали озираться и метаться, не зная, уходить или ждать чего-то от непонятного гостя, который всё-таки не солнце.
— Э… — послышались позади со стороны леса голоса. — Э-э? Э-э-э!
— Кажется, кто-то вернулся с ночной охоты, — констатировал Орикон. — Их ждал большой сюрприз. Государь, я подумал, — эльф поджал губы, — уходи. Спасайся, а мы прикроем. Если я не вернусь к семье, не забывай лорда Эдрахиля, он ведь один из первых детей Нарготронда, пусть будет окружён заботой, знает историю своей семьи.
— Нет, — шепнул Финдарато, — я говорил уже: эти существа не видели от нас зла, поэтому не сделают его нам. Но в одном ты прав — надо что-то делать. Сложите им костры нормально, а я помогу с шалашами. Покажу, как правильно верёвки скручивать.
Нолдор подчинились. Однако, стоило верным короля двинуться в сторону огня, старики с подносами оттолкнули своих юнцов и бросились наперерез эльфам, отчаянно жестикулируя в направлении неба: похоже, испугались, что незнакомцы хотят потушить пламя, потому что оно теперь есть в вышине, но ведь солнце вечером зайдёт, а угли к тому времени уже остынут. Катастрофа!
Надеясь, что дедули имели в виду именно это, Эрьярон сделал то, что собирался продемонстрировать Финдарато — достал кремень и легко поджёг лежавшую под ногами сухую ветку.
Дикари разом ринулись смотреть, как так получилось, едва не посбивав друг друга с ног, окончательно отрезав короля Нарготронда от подданных.
Молодая женщина, пряча за себя детей, вдруг оказалась совсем близко к Инголдо, нечаянно коснулась его, отшатнулась в ужасе, а потом начала пристально рассматривать, склонив голову на бок. Мило улыбаясь и не показывая истинного отношения к грязной дикарке, руки которой, на удивление, были чистыми, эльф попробовал объяснить, что хочет помочь, коснулся груди и смиренно повторил: «Ном».
Женщина очень внимательно осмотрела Финдарато, пшикнула на детей, и те сразу же бросились в украшенный венком из незабудок шалаш.
— Ту! — буквально приказала дикарка, указывая королю на гладко отшлифованный пенёк. Неповиновение из-за непонимания требования рассердило привыкшую к дрессировке детей няньку, и «Ту-у!» зазвучало нетерпеливо. А потом женщина топнула ногой: — Ата-та!
Инголдо почувствовал, что если сейчас не подчинится, то его накажут, словно одного из малышей, и, с трудом сдерживая смех, осторожно сел. Нянька просияла. Когда дети принесли связки сушёной травы и котёл с пахучим отваром, женщина взяла что-то вроде грубой тряпицы и деревянный гребень, который вряд ли мог хорошо расчесать длинные локоны, однако, пожалуй, следовало радоваться, что в племени принято хоть как-то ухаживать за волосами. Орки и Младшие из войска Моргота явно не считали нужным заботиться о внешности. Может, у них считается, что чем грязнее и отвратительнее, тем лучше?
Пока Финдарато думал, женщина начала производить странные манипуляции с его головой. Надеясь, что не обреет налысо, король всё же на всякий случай успокаивал себя — даже если и обреет, волосы со временем отрастут. Всё поправимо, нечего волноваться! Ощутился запах трав, руки дикарки оказались заботливыми и ласковыми, примитивный гребень легко скользил и не дёргал. Инголдо поймал себя на мысли, что манипуляции с волосами оказались приятными. Это немного удивило и несказанно обрадовало.
— Что ты делаешь? — указав на свою голову, а при слове «ты» — на дикарку, спросил эльф.
— Не! Не ты! Няня, — поучительно заявила женщина, тыкая себя в грудь. — Ня-ня. Ня-а-ня-а. У?
«Она что, хочет, чтобы я повторил? Считает, у меня не получается?» — от этой догадки Финдарато едва не расхохотался, зато возникло понимание — нельзя бросаться на чужих со своими знаниями и умениями — нужно позволить дикарям обучать себя, и тогда они будут готовы принять помощь и совет.
— Няня, — мило улыбнулся король, — что это?
— Бр-р-р, фу! — изобразила лицом гримассу отвращения женщина, при этом её руки показали что-то суетливое и бегающее кругами по макушке. — Нет! — она ткнула в отвар, которым только что смочила волосы Финдарато.
«Лечит что ли?» — засомневался эльф, однако осознавал — он пока слишком плохо знает, с кем имеет дело, поэтому пытаться что-то быстро понять бессмысленно. Лучше наблюдать.
Маленький мальчик подошёл с разжёванной на конце веточкой и начал демонстративно чистить зубы, намекая, что надо составить ему компанию. Пришлось снова подчиниться. Дети и их взрослые опекунши начали собираться вокруг Финдарато, матери принесли младенцев, вокруг поднялся шум, и нарготрондский король окончательно потерял из виду своих верных, оказавшихся не в столь милой компании, как их владыка.
***
Оправившись от потрясения, когда сияющий золотом гость оказался не солнцем и не его частью — ведь светило взошло на прежнее место и целиком, старики с углями переглянулись. Орикон напряжённо замер, смотря то на демонстрировавшего горящую ветку друга, то на дикарей, снова ожидая худшего. Пока все молодые члены племени с восторгом и интересом что-то говорили в сторону Эрьярона, а мужчина, который, видимо, был здесь вождём, рассматривал кремень, старики менялись на глазах, причём не в лучшую сторону: один из них был ошарашен и только мычал нечто злобно-нечленораздельное, зато второй не потерял самообладание и продемонстрировал богатую гамму эмоций, которая однозначно не предвещала ничего хорошего. Испуг, что огонь погасят, сменился потрясённым непониманием — когда ветка заалела, в мутноватых глазах прочиталось немое восклицание: «Как?!» А потом появился новый страх, только злой и тщеславный, а ещё — протест. Орикон именно сейчас понял, что эти люди занимали в племени некое особое место, авторитет их основывался на работе с огнём, а теперь положение избранных оказалось под сомнением, и реакция на чьё-то превосходящее мастерство явно не будет столь позитивной, как у музыканта.
