— А, может, Финдекано просто есть, куда отступить, — опустил глаза Канафинвэ Феанарион, трепетно касаясь струн. — Он свободен в выборе пути, и сам решает, как поступать: по чести или нет, проявить силу или слабость. Это мы поклялись отцу отомстить за его гибель и гибель его отца, поклялись вернуть величайшее творение, прекраснейшее сокровище. Мы поклялись, и должны сдержать слово. А Финдекано… Он просто жил по совести, но, видимо, однажды ему это надоело. Неудивительно с таким-то отцом.

Эльфандис начала что-то писать, Макалаурэ краем глаза увидел — речь о закупке зерна, поэтому сразу отвёл взгляд.

— Я хотел бы показать тебе Валинор, — улыбнулся он, пальцы заиграли увереннее. — Но Майя Эонвэ сказал, что наша клятва есть изгнание из Благой Земли. Понимаешь, в Амане, судя по всему, Айнур имеют право обворовывать эльфов безнаказанно, и тот, кто не согласен, не смеет жить с Творцами на одной территории.

Круговая порука мажет, как копоть,

Я беру чью-то руку, а чувствую локоть,

Я ищу глаза, а чувствую взгляд,

Где выше голов находится зад.

За красным восходом огненный закат…

Скованные одной цепью,

Связанные одной целью.

Мы связаны кровью, слились воедино с тобой…

Застыв, словно статуя, Канафинвэ Макалаурэ вдруг поднялся и, как был в полураспахнутом халате, так и пошёл за дверь.

— Не буду мешать королеве заниматься делами королевства, — пояснил владыка-менестрель, заметив удивлённый взгляд супруги. — Я детям обещал музыке их поучить.

— Не наливай много вина старшей дочери, — прищурилась Эльфандис. — А то сочините что-нибудь не то.

— Моя прекрасная мудрая королева, всецело преданная королевству, — Макалаурэ поспешил к двери, — если бы я хотел петь «то», я бы построил себе театр в Химринге и воспевал там знамя над крепостью. Но я никогда…

На миг задумавшись, Феаноринг посерьёзнел.

— Если я когда-нибудь начну петь то, что от меня требуют правители, — сказал он, подняв указательный палец, — убей меня любым удобным способом. На своё усмотрение. Обещаешь?

— Нет, — осуждающе произнесла эльфийка.

— Ну и ладно, — отмахнулся Канафинвэ.

Дверь бесшумно открылась и столь же тихо закрылась. В комнате остался только скрип пера и воспоминание о звучавших только что голосах.

***

— Прежде, чем начать показывать, как подружиться со струнами, — сев прямо на ступени высокого крыльца, Макалаурэ обвёл взглядом собравшихся юных эльфов, среди которых были не только его собственные дети, — я расскажу вам сказку о том, зачем пушистые зверьки: норки, ласки и соболи придумали записывать песни на коре или глине. Дело всё в том, что музыка, хоть и является основой основ Арды, порой вредна или опасна. Представьте, будущие менестрели и ценители искусства, как дикие зверьки поют друг другу песни, привлекая тем самым хищников и охотников. Или одомашненные пушистики: вроде бы им нечего опасаться, но вдруг придумается что-то способное обидеть соседа или — о, ужас! — хозяев? А ведь уже придумалось, хочется поделиться. Каков выход? Записать и показать друзьям. Вы, наверное, спросите, как быть, если друг предаст или случайно проболтается. Полагаю, у зверька-менестреля хозяин добрый, поэтому предоставит пушистику выбор: стать шапкой, воротником или частью шубы, а, может, оторочкой сапог или перчаток. Согласитесь: радовать, украшать и согревать своего хозяина — истинное счастье для любого музыканта с красивой шёрсткой, ибо зачем ещё нужны эти путающиеся под ногами злобные создания?

Примечание к части Песни:

«Связаны кровью» гр. «Гран-КуражЪ»,

«Скованные одной цепью» В. Бутусов

Легенда без Героя

Крепость осталась нетронутой. Здесь не пронёсся ало-звёздный смертоносный вихрь химрингской армии, не прозвучали обвинения и приговоры.

Только один вопрос:

«Это твоя новая жена?»

Но от произнесённых слов сердце сковал ужас.

Линдиэль видела — прибывший с дружеским, о чём особо упоминалось в письме, визитом Маэдрос действительно не собирается устраивать побоища и судилища и, видимо, в качестве ещё одного доказательства добрых намерений и понимания, взял в поездку собственную «новую» жену, однако менее страшно не становилось.

«Когда ты очнулся в нашем лагере, — неожиданно для всех Финдекано начал нападать на кузена, — первым произнесённым тобой словом было имя Ниэль! Даже чары Моргота не смогли заставить тебя забыть о ней! Это любовь или нечто иное? Но ничто не помешало тебе снова создать семью! Ты слишком привык решать за других, и тебе это нравится! Тебе нравится решать, кому жить, а кому погибнуть! И я сейчас не о врагах, Нельо! Я о тех, кто верен тебе! Верен твоему делу! Тебе нравится выбирать, кто и как именно должен быть счастлив! Но Нарнис была со мной несчастлива! Из-за тебя! Ты знал, что её ждёт в доме моего отца, и всё равно бросил в пекло! Другими жертвовать легко, Нельо! Но что насчёт себя?»

Линдиэль испугалась слов Астальдо больше из-за подруги — Туивьель точно не было приятно услышать про валинорскую жену возлюбленного, однако химрингская леди не подала вида, а Маэдрос, спокойно сидя за столом и даже выражая восхищение скромным ужином, лишь на миг остановил убийственный взгляд на Финдекано и произнёс одними губами:

«Любовь придумали Валар, чтобы поработить и шантажировать нас».

Молчание повисло слишком надолго, Туивьель несколько раз пыталась позвать давнюю подругу поговорить, но дочь Кирдана боялась оставлять непредсказуемого из-за чар эльфа без присмотра. Лишь поздно вечером, когда Маэдрос заверил, что не останется на ночь в Стреле, женщины на миг оказались рядом без посторонних глаз.

«Зачем, Линдиэль?» — спросила избранница химрингского лорда.

«Мы обе воплотили мечты, — напряглась дочь Новэ Корабела. — Разве это плохо?»

Избранница химрингского лорда не ответила, лишь покачала головой. Возлюбленная поневоле принца Финдекано словно слышала немой упрёк давней знакомой: мечта должна делать счастливой, а не усугублять печаль. Но сама-то она счастлива? Счастлива?

— Ты простишь меня? — вдруг прозвучал вместе с порывом холодного ночного ветра голос, и Линдиэль вздрогнула.

— За что? — выдохнула она, стараясь успокоиться и всем видом показывать, насколько приятны нежданные объятия любимого.

— Я вёл себя неподобающе, — пояснил Астальдо. — К тебе приехала гостья, а я обидел её и её супруга.

— Тебе не за что извиняться, — эльфийка вымученно улыбнулась, обняла принца, поцеловала в губы.

Ночь стала совсем тёмной, вдалеке громыхнуло. Сад замер в ожидании грозы, последние не скрытые тучами звёзды испуганно запульсировали. Линдиэль улыбнулась внезапным мыслям, представив, как деревья на территории крепости хвастаются елям и соснам плодородной почвой, специально завезённой для их удобства.

— Ты такая красивая сейчас, — Астальдо крепче обнял плечи возлюбленной. — Я могу любоваться тобой бесконечно.

Жить, тебя не зная,

Жить, не ведая любви, — вдруг начал напевать втородомовский принц, и его взгляд стал пугающе ясным, — значит, жить, не уловив,

Как дорог каждый миг.

Эльфийка в ужасе отстранилась, на глаза навернулись слёзы. Линдиэль сама не понимала, почему расплакалась. Возможно, внезапно зазвучавшая музыка всколыхнула давно сдерживаемые ураганы эмоций.

— И лишь в твоих объятиях

Ясно мне понять дано —

Бывает счастье лишь одно.

Одно, но на двоих.

В этом мире зла и лжи,

Там, где правит страх,

Верный путь мне укажи.

Он в глазах, в твоих глазах.

Взгляд в прошлое бросая,

Вижу — жить бы мне, впотьмах

Век блуждая,

Не узнав тебя.

Не плачь, прошу.

Пальцы Астальдо неуверенно коснулись лица эльфийки, стёрли льющиеся слёзы.

— Я верила, что чувство столь прекрасное,

Способно озарить собою мир, — прошептала Линдиэль, задыхаясь и боясь в порыве признаться во всём. Но и молчать почти не осталось сил. — О том, как злость и страх сильны, не знала я…