Забыл?! Как же так?
Принявшись судорожно листать в поисках ответа, едва не плача от бессилия, калека понял — не найдёт и со злостью отшвырнул записи. Это конец. Разумеется, были черновики с дополнениями, но Гундор не помнил, куда их положил.
И вдруг в голове прозвучали надиктованные самому себе много лет назад слова:
«Род Мараха — люди Солнца, и каждый из нас — частичка светила. Мы должны нести свет, даже когда все остальные его источники угасли».
Это была попытка подбодрить брата, лишившегося духа из-за трагедии в семье, а сейчас очень кстати попалась халадинская поговорка: «Алмаз и в грязной луже блестит». Захотелось всё-таки дочитать очередное письмо сестры, на этот раз записать свои мысли подробнее, даже если сейчас это кажется ненужным.
Свет солнца должен сиять. Неважно, из лужи или с неба.
В очередном конверте, присланном Глорэдэль, была, видимо, песня, записанная, словно, впопыхах — очень неаккуратно. Сестра пояснила, что это стихи про любовь на одну ночь, а после неминуемо умрёшь, но женщина, о которой речь, столь дивная, что никому не жаль жизни ради её поцелуев. Глорэдэль считала это ерундой, однако Гундор, уставший от жизни одинокого калеки, ощутил единение душ с автором наивных стихов. Захотелось узнать мелодию, родившуюся в голове автора.
— Ты, словно Валиэ, прекрасна! — во второй, третий, пятый и ещё многий-многий раз повторял сын Хадора строки неизвестного менестреля. — Но орков Моргота опасней
Прикосновение к тебе.
Подаришь ты любви мгновенье,
Что сотен лет и зим ценнее.
И покоряюсь я судьбе.
Пусть жизнью заплатить придётся
За краткий миг, что, как луч солнца,
Лишь проскользнёт во тьме.
Любовь, что ты дарить готова,
Нельзя познать уж будет снова,
Смерть закуёт меня в оковы,
Но…
Не жаль нисколько мне.
Гундор чувствовал — ему тоже было бы не жаль ни капли, ведь люди для того и приходят в Арду, чтобы однажды из неё навсегда уйти.
Гундор над этим посмеётся
На дороге валялась раздавленная лягушка. Возвращавшиеся по зову рогов с охоты юноши, скорее всего, не обратили бы на трупик внимания, если бы рядом не лежало украшение, которое обычно дарят на свадьбу: медальон из черепа перепёлки. Было похоже, будто кто-то пытался расстроить чью-то семейную жизнь с помощью колдовства, а за такое полагалось суровое наказание. Показав старшему из внуков вождя Халдана находку, эдайн решили взять и лягушку, и медальон с собой, чтобы попробовать найти злодея, только брать проклятую вещь в руки никто не решался.
Не желая выглядеть трусом перед будущими подданными, Халдир — ещё не отрастивший бороду парень, поднял трупик и свадебный дар и, гордясь собственной неописуемой храбростью, пошагал домой сквозь густую поросль, давая понять — дороги ему не нужны.
***
Эльфы могли бы двигаться без остановки, однако людям понадобился ночлег. Маблунг осмотрелся, словно лес полнился врагами, хотя берёз в округе не наблюдалось, собрался уходить, но вдруг Аклариквет встал от костра. До этого он сидел, будто в полусне, и играл на маленьких деревянных гуслях с дор-ломинским клеймом.
— Я заметил, как ты отреагировал на слова Галдора, сына Хадора, — менестрель тронул воина за плечо. — Знаешь, я тоже о многом сожалею, а сейчас, кажется, выпил лишнего и очень хочу тебе об этом рассказать.
Находившиеся поблизости эльфы и люди переглянулись.
— Не время, — коротко ответил дориатский страж, однако Аклариквет его не собирался слушать, поскольку хотел лишь быть услышанным сам:
— Никогда не будет подходящего времени, Маблунг, — произнёс он, аккомпанируя себе на гуслях. — Я тоже раньше не ценил мгновения, а теперь…
Мой путь дождём размыт, — запел он вдруг, — я потерян и разбит,
Вдоль рваных ран души моей вода струится.
Сколько так бродить,
Теплом пытаясь растопить
Боль былых надежд под коркой льда?
Оставь меня! Смогу ли навсегда
Когда-нибудь любовь к тебе забыть?
Взгляд менестреля становился всё более отсутствующим, и дориатский страж невольно вспомнил измотанного уничтожающими душу чувствами к принцессе Лутиэн Даэрона. Музыка хитлумского певца заставила всех вокруг отвлечься от дел и отдыха, Маблунг заметил реакцию каждого: кому-то очень нравилось услышанное, кто-то осуждающе качал головой, а Зеленоглазка весьма выразительно поджала губы. Это ревность?
— В моих венах — странный яд
Снов, в которых говорят
Воспоминания мои ещё живые.
Дарят мне покой,
Ласкают прошлым разум мой.
В будущем тебя со мною нет… — Аклариквет замолчал внезапно, будто забыл, что дальше, перестал играть и замер мраморной статуей. — Эта песня, — сказал он, подумав, — всё, что осталось у меня от воспоминаний о Валиноре. Я ведь родился там и не знал других земель, да и не хотел знать! Я просто желал быть один из множества счастливых аманэльдар, но что-то в моей судьбе повело меня не по той дороге, и я потерял всё, что имел, и что мог иметь!
Прощай! Не нужно лишних слов.
Они — дыханье ветра,
Растаит их тепло под каплями дождя.
Я надеюсь, что меня помнят в Валиноре по этой песне, а не по… Остальным. Маблунг! Мне безумно жаль, что и ты меня знаешь по Празднику Объединения!
Зеленоглазка от удивления ахнула, с опаской взглянула на сидевших рядом у костра эльфов короля Нолофинвэ. Те делали вид, будто ничего не замечают.
— Я бы пел только о любви, понимаешь? Мне не нужно ничего иного! Но что в итоге? Я пою обо всём, кроме любви.
— Да? — дориатский страж снисходительно улыбнулся. — Но ведь ты поёшь только о любви. К верховному нолдорану. И это правильно, музыкант.
— Нет же! То есть… — Аклариквет замотал головой.
— Ты говоришь так, — стараясь не показывать усталое безразличие, Маблунг посмотрел в глаза Нолдо, — словно не собираешься возвращаться в Хитлум. Но ты даже не видел тех, к кому идёшь!
— Я собираюсь! — запротестовал менестрель. — Ты просто не понимаешь меня, потому что никогда не думал о ценности мгновений, из которых создаёшь воспоминания о себе! Я знаю, как меня запомнили в Валиноре, и мне жаль, что я прилагал усилия именно к такому образу для себя. Мне не приходило в голову, что однажды я стану лишь воспоминанием для тех, кого вижу едва ли не каждый день, что должен позаботиться о том, как будут говорить обо мне в прошедшем времени.
Дни ползут, проносят мимо
Радость и мою печаль,
Я ловлю твой образ мнимый,
Что уходит ночью вдаль.
Сновидения помогают,
Пью их яд я до дна!
Мои слёзы высыхают,
Исчезая навсегда.
Оставь меня! Я боль вкусил сполна!
Сумею ли я простить и всё забыть?
Прощай. Не нужно лишних слов.
Они — дыханье ветра.
Растаит их тепло под каплями дождя…
— Певец, — Маблунг отступил на шаг, потом ещё, — мне нужно обеспечить безопасность вам, моему королю и себе. Я не должен стоять здесь и слушать тебя. И да, мне тоже жаль, что ты запомнил меня по Празднику Объединения, и дело не только в моей нелепой одежде. Но ты должен понимать: Нолдор нет места ни в Дориате, ни в его окрестностях. Тебя… Вас не примут здесь. Надолго.
Менестрель начал обдумывать услышанное, и воин этим воспользовался — исчез среди буков и клёнов.
— Хорошо, что тебя Варнондо не слышал, — подойдя к Аклариквету, шепнула ему на ухо Зеленоглазка.
— Мне сейчас ничего не жаль, даже жизни и свободы, — громко заявил менестрель. — Я пьян и хочу выплеснуть накопившуюся обиду. Меня не ценят те, ради кого я пожертвовал всем! Мне уже нечего терять, моя жизнь утратила ценность, как хитлумские ресурсы в глазах торговцев Таргелиона!
— О, мгновение, ради которого не жаль умереть! Знаю-знаю! — колдунья рассмеялась. — Да, леди Глорэдэль? Ты ведь помнишь эту историю?
Женщина с сомнением покачала головой, отдала мужу половину своего ужина, поторопилась к палатке:
— Подожди, Лайхениэ, я для брата запишу. Что за история?
— Это случилось во времена постыдной повальной хвори, — начала вдохновенно говорить эльфийка. — Когда в Барад Эйтель только появились Младшие Дети Эру, сначала возникла только одна проблема: к знахаркам стали приходить женщины, требуя вылечить от беременности. Мы были в ужасе, поскольку никогда не беременели без желания, и не могли понять, как можно хотеть убить дитя во чреве, однако постепенно поняли, почему у аданет так происходит. Правда, понимания оказалось недостаточно, и мы всё равно не могли себя заставить лечить от беременности.
