***

Одиночество в лесу пугало не привыкшего к подобным путешествиям эльфа, хотя он и уверился — для него так безопаснее. Да, его будут искать и не только потому, что соскучились, да, он поступил очень некрасиво, но в момент побега казалось, будто иначе нельзя.

Не возвращаться же теперь!

— Пока одни сомневаются, другие делают! — сказал сам себе эльф, натягивая капюшон ещё ниже. Холодно. — Я знаю, многие меня поймут и, возможно, поступят так же. Однажды. Потом. Когда-нибудь. Или будут вечно терзаться в нерешительности.

Впереди, в постепенно опускавшихся сумерках замелькали просветы, стали попадаться молодые, посаженные ровными рядами, деревца, значит, здесь была вырубка. Рядом есть поселение! Присмотревшись к деревьям, кочкам и кустам, эльф примерно прикинул направление, откуда могли приходить собратья и решил двигаться в ту сторону. Конечно, ночью приходить в незнакомое поселение не стоит, зато утро для знакомства с сородичами, кем бы они ни были, подойдёт как нельзя лучше.

Радость и тревога смешались в сердце беглеца, рождая музыку.

Собственную. Любимую уже заранее. Идущую из души. Роль давно сплелась с личностью и лишила имени, однако вокруг была лишь ложь, которая и сейчас оставалась неизменным спутником и ношей.

Руки сами собой опустились в дорожную сумку, достали записи, бросили под ноги и подожгли.

Стало тепло и радостно, захотелось плакать и хохотать.

— Гори, моя неволя! Гори! Пусть войне и суждено случиться, но моей вины в этом больше не будет!

Моё поле без конца и края,

Моё поле кровью напоённое.

Что случится в будущем, я знаю —

Поругание, да города сожжённые.

Не покинуть мне Благую Землю,

Я вернусь в неё звездой упавшею.

Вместе с ветром пролечу я тенью,

Над разбитым сердцем войска нашего.

Здесь граница света с силой вражьей,

Мрачной злобою, что в души тьмою падает.

Здесь мы ляжем все за клятву нашу,

Расцветём весной клочками флага алого.

Пусть омоет небо поле ливнями,

Нас рассудит с памятью по-честному.

Не простился я с тобой, любимая.

Может быть, вернусь из неизвестности.

Бумага догорела, холод и тьма окружили одинокого путника.

— Это именно то, что должно было звучать из моих уст! Всегда! — эльф поспешил сквозь ровные ряды молодой поросли.

Свобода опьянила, и сейчас казалось, будто за эти счастливые мгновения не жалко расплатиться вечностью.

***

Медные колокола и трубы торжественно запели, и день сразу перестал быть сумрачным.

Туивьель, как и все приближённые химрингского лорда, знала о планах Маэдроса вернуться в осадный лагерь после поездки в Хитлум, однако…

Легенда приехал домой.

Открыв в спальне все шторы и распахнув северное окно, леди наскоро накинула плащ и шкуру морготовой твари и побежала навстречу своей жизни — если любимый решил вернуться не на войну, а к ней, значит…

Решив не думать о плохом, Туивьель, погрузившись в ощущение радости, поспешила к воротам. Весёлые возгласы на улице сопровождали каждый её шаг, медное пение торжественно разносилось по крепости, над которой на шквальном ветру лениво качалось исполинское алое знамя.

Всадники влетели на площадь, Маэдрос, усталый, однако не выглядевший опустошённым или мрачным, спрыгнул с коня и, словно много лет назад, подхватил свою избранницу на руки.

А потом в спальне закрылось северное окно, задёрнулись шторы.

— Удивлена? — спросил Легенда, сбрасывая с плеча алый плащ. — Мы ведь не верим Нолофинвэ, что Моргот собирает армию. Мы не готовимся к войне. Зачем же мне бдить? В Арде ведь царит мир и покой.

Туивьель не поняла, как правильно реагировать на шутку — или что это было? — поэтому просто сомкнула губы любимого нежным требовательным поцелуем на фоне плотно занавешенного тёмно-бордовой тканью прочного холодного стекла.

Примечание к части Песня гр. «Кипелов» «Косово поле»

Кто приведёт к победе

Границу между эльфийскими территориями и землями Фирьяр можно было даже не проводить: разница ощущалась слишком сильно, и неприятное чувство пробудило крайне странные мысли.

Магия, звучавшая Песней Творения, в любом месте, где жили Эльдар, здесь была…

— Словно вытоптанная трава, — озвучил мысли вслух Алмарил. — Здесь всё пропитано обречённостью. Значит, мне тут самое место. Может, это и будет мой дом?

Из размышлений вслух вырвало внезапное появление у дороги внушительной деревянной скульптуры, которая жутко таращила непропорционально большие выпуклые глаза, а тело, плавно перетекавшее в голову без малейшего намёка на шею, имело форму рыбы. Изображённый мужчина был воином — в плоских руках с абсолютно одинаковыми по ширине и длине пальцами находился меч, который с трудом подняли бы даже трое кузнецов.

На постаменте, потемневшем от влаги, красовалась на удивление ровная и даже вполне гармоничная и грамотная надпись «Вождь Марах Доблестный».

Алмарил покачал головой.

— Сделаешь смертным добро, — хмыкнул один из соратников таргелионского принца, — а тебя вот так изобразят.

Воины рассмеялись.

Дальше дорога преподнесла новые сюрпризы: сразу за поворотом путь перегородила огромная лужа, скопившаяся в глубокой яме, которую по неизвестной причине никто не пытался засыпать и выровнять уже долгое время. А когда начался спуск в долину, под ногами стали попадаться мелкие выбоины и внушительные круглые камни.

— Похоже, — усмехнулся светловолосый эльф в плаще цветов Барад Эйтель и Оссирианда, — местные не слишком гостеприимны, раз совсем не заботятся о подъездах к своей территории и ставят вдоль дорог такие жуткие монументы.

После преодоления ещё одного неудобного участка тракта, когда Алмарил с грустью вспомнил о заботливо оберегаемом и вовремя ремонтируемом гномьем торговом пути, присвоенном его отцом, впереди возник охранный пост.

Так как эльфов ждали и к тому же узнали издалека, узреть пограничные войска во всей красе не удалось, поэтому, больше, чем дюжина неплохо вооружённых крепких мужчин, внимание посланников Барад Эйтель привлекли две новые скульптуры.

Первая опять была Марахом, только не овально-рыбьим, а даже вполне пропорциональным, однако топор в руке больше походил на вырванный со всей своей корневой системой вековой кедр.

— Мне не нравится, что эти существа настолько яро поклоняются могуществу мышц, — негромко произнёс воин, с которым Алмарил был знаком ещё со времён нападения змея на осадный лагерь, — лучше бы большие головы изображали, разум воспевали.

Двое эльфов многозначительно кашлянули.

Вторая скульптура стояла чуть в отдалении, с другой стороны дороги. Это было изображение женщины с цветами в руках. Даже очень грубо обработанное дерево прекрасно передавало выражение некрасивого лица, и не оставалось сомнений в том, что букет вот-вот ляжет на могилу.

— Странно, что несмотря на постоянные старания менестрелей и летописцев короля, — презрительно произнёс Алмарил, — здесь не царит безраздельное восхищение подвигами на войне.

— Принц удивлён, что кто-то умеет думать своей головой? — хмыкнул воин из Барад Эйтель. — Признаться, я тоже ожидал здесь повсеместного «Нолёфиньве».

Смертные стражи открыли перегораживавшие дорогу ворота, сделанные в большей мере для виду, нежели в целях обороны, поскольку со стороны Хитлума вряд ли кто-то бы напал на Тёмные Земли.

— Айя Голфин! — всё-таки провозгласили воины, и эльфы поприветствовали смертных взмахами рук.

— Нолёфиньвэ, — скопировал манеру первых Фирьяр Крепости Исток уроженец Оссирианда, однако сделал это вполголоса, чтобы не привлекать лишнее внимание.

— Надеюсь, не стану здесь задерживаться, — процедил сквозь зубы Алмарил. — Если морготов червяк снова выползет, я должен припомнить ему всё!

— Нам всем есть, что ему припомнить, — Нолдо из верных Финдекано многозначительно посмотрел на покрытую рубцами от ожогов ладонь.

— Я должен его убить! — сын Морифинвэ побагровел.