Карнистир загадочно ухмыльнулся.

— Уделяя внимание будущим воителям, я делаю приятно их матери. И отцу, разумеется.

— Сделай приятно мне, — с усилием выдавливая из себя настойчивость, произнёс Макалаурэ. — Сдержи слово. Ради… Ради памяти отца, Морьо. Если на всех остальных тебе плевать. Ты обещал найти тех, кто поможет пойти в Ангамандо. И сам же утверждал, что с Дориатом лучше не заключать военных союзов, особенно, для такого личного дела. Я мог бы договориться с Амдиром, но… Ты связал руки мне, а сам бездействуешь!

— Вызови меня к себе для беседы, — отрезал Карнистир, давая понять, что разговор продолжать не намерен, — наместник. И я расскажу, зачем нужно сажать в седло малолеток, давая им в руки мечи убитых в Битве-под-Звёздами воинов. Кстати, ты хорошо придумал, назвать наше величайшее сражение так. Это поистине поэтично.

Дальнейшие слова отвернувшегося к мальчикам Морифинвэ были демонстративно адресованы не брату, и менестрель пошёл вдоль городских стен, осматривая сооружения. Башни, большая часть которых была ещё не достроена и до середины, отдалённо напоминали Форменоссэ, а, может, Макалаурэ просто слишком часто и много думал о пленённом Морготом брате.

«Отец бы не допустил этого», — крутилось в голове, и, делая вид, что следит за работой занятых на стройке эльфов, менестрель-наместник, наигрывая на маленькой серебряной лире, вышел на берег реки и сел на багровую с черными пятнами траву.

Вода здесь текла медленно, журчала нежно, словно мурлыкающая кошка.

«Отец бы не позволил Тьелко жить в своё удовольствие сейчас, когда необходимо восстановить честное имя рода! — закипали в груди эмоции. — А Курво бы занимался разведкой минералов, а не охотой! С отцом бы никто из них не стал говорить свысока, отмахиваясь, мол, назначил ответственными за порученное дело надёжных исполнителей, поэтому могу расслабиться!»

Макалаурэ с нарастающей злостью вспоминал, как беседовал с Амбаруссар в последний раз, прежде чем решить для себя, что, даже если они и правы, видеть младших братьев больше не хочет.

«Что бы сказал им отец? — снова возникала навязчивая мысль. — Что налаживать общение с другими эльфами необходимо лишь после того, как будет уничтожен враг? Или… Хотя бы спасён Нельо… Как Амбаруссар могут думать о необходимости прироста населения, развитии торговли, совместном изучении природы с эльфами Средиземья сейчас?! Мы должны собрать силы, пойти на Ангамандо! Карты составлены, летопись изложена. Но где славное продолжение победно начатой истории? Неужели героическая Битва-под-Звёздами в глазах потомков и наших собственных будет запятнана позорным пленом короля?!»

Журчание воды в реке оставалось неизменно ласковым и мурчащим.

«Нет… — с горечью подумал готовый рвать на себе волосы Нолдо. — Нет. Не плен позорный. А наше бездействие. Каждый из нас лишь делает вид, будто что-то предпринимает… Оправдывается. Объясняется… И живёт дальше».

Рябь на воде по-прежнему не позволяла видеть отражение, ласковые волны одна за одной накатывались на бурый песок. Как всегда… Несмотря ни на что.

— Нельо… — Макалаурэ с горечью зажмурился, выдыхая слова. — Прости нас… Умоляю, прости! Я знаю, это невозможно… Отец бы никогда не бросил тебя… Сам бы погиб, но не бросил…

«Как бы поступил отец? — снова подумал менестрель. — Применил силу по отношению к непокорным сыновьям? Да. Жестоко? Да».

Макалаурэ понимал, что не сможет так. Он не отец, и никогда не переступит через свою любовь к братьям, какими бы они ни были. Будет страдать сам, и, да, из-за его мягкости пострадают другие, но…

— Я не могу, отец…

Нагнувшись к воде и брызнув на лицо холодными каплями, наместник тяжело вздохнул.

«Эльфы пробудились для счастья, света звёзд, песен, взаимной счастливой любви и великих свершений! — глаза невыносимо щипало, Макалаурэ нагнулся к воде и умылся. Хорошо, что мелкая рябь не позволяет видеть своё отражение… — Эльфы не должны умирать. Никогда! Ни при каких обстоятельствах!»

Надеясь, что песня струн крохи-лиры поможет справиться с нахлынувшей болью, менестрель заиграл, нервно дёргая струны.

«Наверно, это справедливо, что после гибели эльфы попадают в бездну, где их жестоко карают за то, что не берегли величайший дар Творца. Эру ведь дал все условия для счастья, для жизни, а мы умираем… Поэтому должны быть наказаны. Но что за несправедливость?! Даже если обещания Манвэ о Второй Арде хоть сколько-то правдивы, и однажды мир, случайно испорченный их собратом, переродится, то даже бессердечные убийцы, оказавшиеся в бездне Намо непосредственно перед возрождением мира, получат новую жизнь, не познав мук и терзаний, а те эльфы, что слепо шли за моим отцом, гонимые вперёд не злобой, но идеалами и стремлением сделать Арду безопасной, убивавшие даже врагов со слезами на глазах, обречены на долгие, очень долгие муки! Как же так?! Эру ведь любит нас! Неужели Валар наврали и в этом? Почему любовь Творца оборачивается вопиющей жестокостью по отношению к его детям?»

Струны пели всё отчаяннее, в груди сдавило. Макалаурэ вспоминал, как ходил по полю сражения, как искал среди мёртвых тел брата и как находил других…

Изрубленных, пронзённых, обезглавленных в битве.

Замученных после сражения, чьи тела были превращены в игрушки для ненавистных врагов.

Насаженный на копья Асталион…

Все они, и те, что погибли ранее, и даже те, кого убили твари Моргота ещё до переселения эльфов в Валинор — они все страдают в бездне за то, что не уберегли тела!

«Почему величайший из эльфов, — в отчаянии снова подумал об отце менестрель, — должен был быть гонимым и презираемым собратьями при жизни, а после — подвергнут мучениям Намо?! Эру! Ты же любишь нас!»

Макалаурэ начал петь, представляя, как страдает огненный дух его отца, тоже не понимая, где в Арде справедливость, и почему нельзя сделать гибель окончательной, без какого-либо посмертия? Это… Милосерднее…

Как странно глядеть в эти звёзды

И знать, что они — только глаз Твоих свет.

Как странно глядеть на потоки

И знать то, что их больше нет.

Как странно касаться губами

Немой пустоты!

И знанье сжигает меня.

В этом знании — Ты!

Как раненый вечною жаждой,

Пытаюсь вдохнуть ненормальную жизнь.

Того, кто проснулся однажды,

Ты братскою кровью заставил платить.

Как больно касаться руками

Холодных и вечно горящих камней…

Любил — так убей!

Я верный проклятью, как змей,

Ожидаю Тебя под покровом любым.

Познание мук не страшней,

Чем горечь потери того, кто любим!

В глазах, словно жаждущих неба,

Лишь звёзды Твои!

Познание истины — небыль,

Но в знании — Ты!

Не прощенья прошу, но ответа:

Почему я лишь часть той любви?

Почему опаленного Светом

В прахе гордости Ты обвинил?

Я такой же, как Ты!

Я творенье Твоё!

Я всего лишь открыл то, что знал —

Вот и всё!..

— Почему… — прошептали губы.

Макалаурэ отставил продолжающую играть лиру и опустил ладонь в воду, неизменно журчащую на свой лад: нежно, ласково и маняще.

Воде всё равно.

Примечание к части Песня из "Темного Ангела" "Отчаяние"

Снежные кошки

Рыжий мех, даже облепленный снегом, выделялся на фоне сугробов, и, следя за ловкими прыжками молодого лиса, Глорфиндел улыбался. Когда Питьо однажды во время охоты убежал и не возвращался долгое время, Нолдо уже не надеялся снова увидеть полюбившегося зверька.

Выпрыгнув из сугроба, лис, словно домашний пёс, взлетел хозяину на руки, и Глорфиндел, потрепав его по местами ободранной шерсти на загривке, поцеловал острую усатую морду, на которой виднелись шрамы от чьих-то когтей.

— Уверен, Питьо, — улыбнулся эльф, — ты победил всех соперников, завоевал самую красивую лису с густым белым мехом и оставил многочисленное здоровое потомство. Я же прав?

Лис лизнул хозяина и, вывернувшись, ловко спрыгнул в снег, смотря на Глорфиндела черными блестящими бусинками глаз.