***

Обожжённая лучами Анар кожа гораздо болезненнее реагировала на холод, дрожь в теле усилилась, терзая вывихнутые суставы и натянутые мышцы и связки, и уже не понимая, то ли потемнело в глазах, то ли меняется время суток, Майтимо судорожно хватал ртом воздух, лицо сморщивалось, скулы сводило, и стучащие зубы лишали возможности произносить Клятву даже шёпотом.

«Ты уже стал сговорчивее? — прозвучали в голове слова, и вдруг боль практически перестала ощущаться, оставшись ровно настолько, чтобы не дать пленнику забыться сном. — Я могу исцелить тебя, муки закончатся. Ты ещё помнишь, как это — когда нет боли? Когда можешь ходить, бегать босиком по траве, лежать в мягкой постели с желанной женщиной, возводить крепостные стены, брать на руки своё дитя… И чувствовать счастье, восторг, страсть, мечтать достичь большего… Чувствовать. И радоваться жизни. Потому что боли нет».

Перед глазами яркими красками заиграли образы из памяти, и если бы тело не иссушила жажда, Майтимо бы заплакал. Понимая, что над ним просто издеваются, сын Феанаро попытался закрыть разум от вмешательства Айну, и тут боль взорвала голову изнутри, тело напряглось, словно ослабшие мышцы окаменели, и, не в состоянии сделать вдох, пленный эльф забился раненой птахой, насильно удерживаемый чарами в мире живых.

«Клянусь… — сквозь рвущие плоть муки, разбивающие вдребезги сознание и превращающие в крошево волю, пытался мысленно произносить Майтимо. — Клянусь… Клянусь… Эру… Манвэ… Варда… Клянусь… Сильмарили… Клянусь…»

«И почему же ты должен отвечать за всех, Третий Финвэ? — нанёс удар голос Айну. — Это ведь несправедливо, правда?»

Терзающие плоть чары отпустили жертву, и Нельяфинвэ, делая судорожные, обрываемые спазмами вдохи, с горечью зажмурился. Для слёз влаги в иссушенном теле не нашлось.

Тьма сгустилась, и на усыпанном звёздами чёрном небосклоне расцвёл серебристый сияющий цветок.

***

Заливая нежным волшебным сиянием Валинор, Итиль поднимался выше, двигаясь к морю, и зеркало волн сверкало отражением светоча. Когда под ладьёй Тилиона во все стороны раскинулась водная гладь, зазвучала тревожная, дезориентирующая мелодия, сбивающая тему Майя. Что это? Откуда? Зачем? Кто…

Что мне глаза твои — слёзы,

Которые мне не собрать.

Знаю, что рано иль поздно

Устанешь молчаньем скрывать

Свой огненный крик,

Свой выбранный путь.

И я в этот миг смогу лишь вздохнуть

И разбить

Твой небесный храм судьбы,

Опаленный Тьмой и Светом.

Ты уйдёшь скитаться где-то,

Я останусь, как решил.

С востока поползли клубы чёрного пульсирующего мрака, стелясь над самой водой. Закручиваясь вверх, отливающая металлом, управляемая разумом тьма начала уплотняться и стремиться в небо. Тилион, стараясь не поддаваться панике и чарам, прислушался, силясь понять, что от него нужно.

Что мне — молчаньем, как шагом,

Отмерю себе новый путь.

Знаю, что вечность наградой

Спешит свои руки сомкнуть

На крыльях твоих.

На долгом полете клинка

Не скрыться от них,

Я буду один, как и ты без меня.

Навсегда!

Не пройти, не пронести

Сквозь ладони чашу эту,

Упоительную светом,

С темным привкусом пути.

Мрак заклубился со всех сторон, окружив Итиль плотным куполом, и где-то очень далеко послышался переходящий в плач отчаянный крик Йаванны.

Не зная, что делать, Майя попытался восстановить рвущуюся, мечущуюся музыкальную тему сияния цветка, но резкий аккорд швырнул Тилиона на колени.

Что мне открыл ты, собрат мой,

Что сталь запеклась на губах?

Знанье не скроешь молчаньем —

Так значит, быть может, я прав?

«Это не для меня песня, — вдруг понял оглушённый Майя. — Это для Манвэ. А я… Лишь средство».

С трудом поднявшись, Тилион запел, направляя чары света на наступающий мрак.

— Вопросом не стала

Ни тонкая нить,

Ни струна.

И Песня забрызгана кровью

Грядущих побед.

Не верю, не знаю,

В падении звал ли меня?

И чем для меня прозвучит

Молчаливый ответ?

В молчании

Пепел страниц,

Разделяющих надвое

Наше родство.

Мы — крылья изломанных

Птиц,

Когда-то узнавших и певших

Одно.

Но тонет во взгляде холодном

Твоих откровений печаль…

Но тьма не отступила, и музыка загремела оглушающими раскатами грома, лишив обессилевшего Майя дыхания.

— Кого же мне жаль? — голос Мелькора стал чётким, сотряс воздух совсем рядом. — Надрез вскроет сталь!

Прощай же, прощай!

Облака, клубящиеся и чёрные, отливающие металлом, тонкими струями устремились к ладье, уже практически достигнув её бортов, служащих чашечкой цветка.

Видя перед собой только живой, пульсирующий мрак, давящий и удушающий, Тилион слышал полный злости крик Ариэн, требующей позволения прийти на помощь единосотворённому брату, но не получающей согласия.

Вдруг невероятная мощь швырнула Майя на дно чаши, заставив распластаться и лишив способности двигаться.

«Коснёшься ладьи, Мелькор, — прозвучали за гранью слышимости слова Вала Ауле, — и вспомнишь то, о чём мечтаешь забыть. Узнаёшь металл?»

«И меня прикуёшь к небесному цветочку, брат? — задрожал, смеясь, мрак. — Нам с Тилионом вдвоём будет веселее».

Заострившиеся пиками клубы отпрянули от чаши и впились в лепестки, устремляясь к сердцевине.

— Этого не может быть! — воскликнул Тилион, вскакивая на ноги. — Светоч не может быть соткан той же Темой, что и твоя тюрьма! Прочь, Мелькор! Владыка Ауле! Почему…

— Для неуязвимости.

Но Тилион не поверил. Видя приближение гибельных щупалец из металлического мрака, Майя собрал силу злости и отчаяния в ответ на нападение:

— Что мне открыл ты, собрат мой,

Что сталь запеклась на губах?

Знание не скроешь молчанием!

Так значит, и я тоже прав!

Прошу, отпусти, не держи!

Дай забыть!

Ведь проще убить,

Чем знанье хранить!

Позволь же убить!

Мне проще убить!

Небо с оглушительным грохотом взорвалось, мрак разлетелся ошмётками, смешиваясь с сияющими обрывками лепестков светоча, по усеянной звёздами чёрной глади, словно по воде, разошлись круги. Земля дрогнула, с гор понеслись лавины из снега и камней, в море поднялись волны, льды Хэлкараксэ затрещали. Ветер чудовищной силы пронёсся над миром, ломая, вырывая с корнем деревья, руша небольшие постройки.

— Я не отступлю, Ауле! — крикнул Мелькор, понимая, что Тилион не сам наносил удар, ему помог супруг Йаванны.

Мрак собрался из кусков, закружился спиралью, снова устремляясь к ладье и сияющему цветку, потерявшему пышность. И вдруг из тьмы на стоящего на вершине Тангородрима Айну бросилась тень. В лицо впились когти, исполинские крылья оглушили, и, едва успев увернуться от огромного клюва Торондора, Мелькор призвал на помощь ожидавших в засаде крылатых вампиров. Раскидав, словно пушинки, гигантских мышей, Орёл Манвэ снова бросился на Айну, сбивая его с ног. Истекающий кровью Владыка севера Средиземья полетел с лестницы дозорной башни, тщетно хватаясь за перила. С трудом поднявшись, Мелькор поспешил спастись за надёжными стенами крепости, хромая и стирая с лица заливающую глаза кровь.

«Тебе не справиться с нами, брат, — пришёл, наконец, ответ от Манвэ. — Но я услышал тебя. Заключим мир снова. Мы изменим траектории светил, а ты больше не покажешься из своего убежища. Разговор окончен, брат».

— Да будет так, — прошептал Мелькор. — Мир, так мир.

Примечание к части Песни из арт-оперы "Тёмный Ангел":

"Чаша" и "Дуэт-прощание"

Как защитить Валинор

Содрогнувшееся небо обрушилось на Валинор страшной бурей, сровняв с землёй практически опустевшие поселения севернее Альквалондэ, а в самой гавани превратив в руины смотрящий на море фасад дворца, Площадь Фонтанов и разметав причалы с лодками. Вала Улмо замедлил волны, не дав им смыть острова и затопить низкие берега, но полностью избежать наводнения не удалось.