Нужно делать своё дело, а на остальное — воля Рока.
***
Решив, что после встречи с матерью времени ни на что не останется, Белемир зашёл в библиотеку, которая была его домом в далёком детстве. Большинство людей книжник видел впервые, а из тех, кого сын Бельдир помнил по именам, в живых остались только трое чтецов. Можно было бы остаться с ними на ужин, однако Белемир не хотел откровенничать с ними, а значит, разговора всё равно бы не вышло.
Посмотрев на стихи основателя библиотеки, по-прежнему висевшие в рамочке на стене, книжник сдержанно распрощался с бывшими наставниками и направился в госпиталь.
На сердце становилось всё тяжелее и тяжелее.
***
— Выпить хочешь? — выслушав Белемира, предложил молодой знахарь, встречавший посетителей в госпитале.
— Нет, — с трудом ответил бледный и заливавшийся потом сын Бельдир.
— Я никому не скажу, — прошептал лекарь. — Выпей. Легче станет.
— Нет, — отрезал Белемир. — проводи меня к матери.
Потянулись коридоры и лестницы, всё смешалось и размылось, начало покачиваться, а потом открылась дверь.
И мир разделился на две части: до встречи и после.
Безумно улыбавшаяся старуха, сидевшая на стуле, выпучив глаза, задрыгала ногами, захлопала в ладоши и завопила:
— Папа! Папа! Гостинцы принёс?
— Здравствуй, мама, — через силу выдавил давно заготовленные слова Белемир.
— Какая я тебе мама? — возмутилась Бельдир. — Я своих сыночков и дочек, — трясущаяся ладонь начала гладить невидимые головы на уровне колен, — своими руками убила. Пять мальчиков и три девочки. Всех убила. Палку между ног тык — и нет мальчика, тык — и нету девочки. Тык! И всё. Больно! У-у, кровь струёй! А, фу!
Знахари, находившиеся рядом с безумной женщиной, посмотрели на ошарашенного Белемира.
— Проводить до выхода? — спросил юный лекарь, показавший путь до палаты.
Сын Бельдир схватился за воротник, за лицо, сцепил руки, вытер ладонями лоб и шею.
— Мама, — выдохнул он, — это я — Белемир. Ты меня не убила.
— Я всех убила, — деловито сообщила безумная, — зато у меня есть папа и вну-у-чек.
— Внучек? — сын Бельдир вопросительно посмотрел на знахарей, и те указали на свёрнутое полотенце. — А, внучек. Хорошо. У тебя большая семья. Поедешь домой?
Женщина пуще прежнего выпучила глаза и вдруг зарыдала, словно младенец.
— Борон и Баранор меня будут обыгрывать! — принялась она жаловаться. — А дед не вступится! Дядя меня накажет! И тётя отругает! Она вечно меня ругает! Она злая! Злая! Злая! А где мама?
— Так ты поедешь домой?
Бельдир замерла, потом сделала знак подождать.
— Вну-учек, — схватилась она за свёрток, принялась его целовать. — Поедем. Поедем!
И Белемир заплакал.
Примечание к части Цитируется песня «Любэ» «Дорога»
Примечание к части Мем смешной, а ситуация страшная.
Я про название, да. Призрак Барана
Даже в зашторенное окно проникали тёплые розовые лучи рассвета, и Брегор, проснувшись, попытался приподняться на локтях и согнуть ноги. Было больно, однако тело требовало поменять положение — затекло всё, что могло, спина неприятно чесалась.
Коротко застонав сквозь стиснутые зубы, видя, как темнеет перед глазами, юноша лёг удобнее и снова попытался воспроизвести в голове события того дня, когда чуть не распрощался с жизнью. Кто же был рядом? Кто ударил ножом? С оружием пришли многие, но чтобы кто-то его обнажал… Может, случайно? Однако лекари утверждали, будто ранивший бил наверняка, просто что-то помешало точному удару, поэтому печень осталась цела.
— Сильно болит? — спросила Ауриэль, тихо сидевшая в углу и что-то читавшая. — Травок дать?
— Да, — прошептал Брегор, с усталостью и страхом осознавая, что сейчас снова будут менять бинты. В такие моменты хотелось умереть, только бы прекратить всё это. — Леди, — отчаявшееся сознание, похоже, начало хвататься за жизнь, поэтому принялось подкидывать идеи, — пусть ко мне позовут Мельдир. С пирожками. Как тогда, на пожаре. Она через два дома живёт.
Уверенный, что сказал исчерпывающую информацию, внук вождя почувствовал, как снова засыпает даже без травяного настоя и отвара из коры и корешков — сказалось удобное положение тела. На мгновение стало хорошо и легко, а потом накрыла темнота.
***
Только и твердившая дни напролёт «Мой бедный мальчик» супруга Боромира, узнав, что рана заживает хорошо, немного взбодрилась и обрела способность оценивать ситуацию.
Теперь женщина замечала вечно запертую дверь в комнату свёкра, который ни с кем не разговаривал, никого не впускал и требовал оставлять ему еду у порога.
Замечала она и мужа, который только и делал, что проверял численность охраны вокруг дома, а сам, заливая страх крепким вином, пытался вспомнить, как владеть оружием, отчего стены в гостевом зале превратились в щепки.
А ещё невестка вождя замечала взгляды слуг. Эти люди выжидали. Затаились. Никто из них не собирался погибать за своих господ, и осуждать за подобное простых кухарок и поломоек было нельзя, однако существовала более серьёзная проблема: слуги знали все входы и выходы в дом, имели доступ ко всем ключам. Что им стоит в случае перевеса сил мятежников открыть заднюю дверь? А можно впустить врагов в погреб и отравить запасы…
От подобных размышлений становилось невыносимо страшно, вспоминалось предложение Аданэль жить у неё, однако супруга Боромира, оставив сроднице младшую дочь, вернулась домой — хоть кто-то ведь должен хранить верность до конца. Пусть это неразумно, но какой тогда смысл в брачной клятве, написанной для Фирьяр Народом Звёзд?
***
— Эльфы не будут охранять нас вечно, — сказал вслух Борон, обращаясь к маленькому изображению матери.
Картина в изящной серебряной раме неизменно стояла на столе уже много лет, с тех пор, как Солнушка — так называла её родня — навеки уснула. На портрете женщина была молодой и красивой, немного задумчивой и будто бы усталой. Борон помнил, как эльфийка со сложным именем и золотыми волосами рисовала его мать, когда та носила под сердцем четвёртого ребёнка. Солнушка чувствовала себя хорошо, не говорила, что боится родов, однако порой уходила в себя и задумчиво сидела у окна, забывая о делах.
Такой она и вышла на портрете. Картина выглядела живой, казалось, будто губы и глаза женщины едва заметно двигаются, а значит, с умершей родительницей можно поговорить. Солнушка всегда была добрая и мудрая, всё прощала, никогда не корила всерьёз или со злобой. Плакала порой, и слёзы её вразумляли лучше любых упрёков.
— Выйду к народу, — говорил нарисованному лицу Борон, отхлёбывая креплённый мёд, — когда успокоится. Скажу, что и так недолго мне уже править, так пусть пожалеют старика, а после моей кончины и решат, кто во главе стоять должен.
Уверенность в правоте придумки взбодрила, и старый вождь, почему-то стыдясь поднять глаза на висящий на стене портрет деда, вышел из комнаты, чтобы взять оставленный у порога завтрак.
— Эльфы всегда были на стороне рода Беора, — сказал остывшей еде Борон, — им нет причин менять сложившиеся традиции.
***
Пробуждение было крайне неприятным, хотя, несмотря на боль в боку, в целом Брегор почувствовал себя лучше. Закралась мысль попробовать встать с постели, однако разум взял верх, и юноша отказался от неудачной затеи. Рядом в комнате находились не только лекари, но и мать, и отец. Это было радостно, однако внушало тревогу: что-то снова случилось? Или уже заранее хоронить собрались?
— Я в порядке, — сказал родителям Брегор, догадываясь, как глупо это прозвучало.
Улыбнувшись, мама погладила сына по голове и вышла, а отец кивнул лекарям, давая понять, чтобы тоже покинули комнату.
— Разговор есть, — сказал Боромир, оставшись с наследником наедине. Ощутился сильный запах хмеля и курительной смеси. — Я понимаю, что тебя испугало случившееся с тобой. Нас всех напугало. И то, что убийцу никто не видел, страшит ещё больше. Это наше родовое проклятье, сын. Твой прадед Баран был зачат вне брака. Его родители поженились за пару месяцев до рождения первенца, и это стало печатью искажения. Я у Белемира в книгах видел записи о таком, но не придал значения. А теперь понимаю — правда всё. Баран жил несчастливо — терзался злобой, ненавидел всех, кто его окружал, а близкие погибали страшно! Брат наступил на что-то в лесу и умер в муках совсем молодым, второй сын сгинул на войне, как и племянница, одного из внуков он сам случайно убил…
