— Отпустите! — взмолился орк, встретился взглядом с менестрелем, и песня зазвучала внутри грудной клетки, рождая в голове воспоминания и картины, преобразуя хаотичный бесформенный страх в конкретные слова и образы.

— Моя боль,

Мой совет,

Мой позор,

Мой запрет —

К чему они? — Аклариквет произносил строки, пускал в полёт мелодию, только что родившуюся из темы феа, и буквально видел, как красивые фразы скручиваются, искажаются, ломаются орочьим примитивным сознанием, превращаясь в отвратительный набор звуков, однако, для пленника именно это уродство оказывалось тем, что достигало самых дальних и скрытых глубин сознания, вызывая чересчур мощный ответ в сердце.

Эмоции вырвались рушащим скалы потоком, начали рвать в клочья и без того повреждённый разум.

— Ты над ними смеёшься, лишь нравоучения видишь в них.

Потерял уважение ты к истории семьи,

Но знаю, завтра скажешь мне —

По чьей вине

Ты оказался в западне.

Орк видел уже не тюрьму, стражу и менестреля: перед глазами был отец, пытавшийся с помощью грубой силы объяснить правила игры в нечестной торговле: подкуп «довольных покупателей», умение найти новых дураков, когда старые и недовольные внезапно умрут и вроде вовсе не от отравления купленными снадобьями.

«Сдашь меня — сам такое выпьешь!»

—И несчастье, и страх,

И идей наших крах

Я отводил!

Твой успех, твой талант

В сеть корысти и зла вдруг угодил!

К благоразумью твоему

Тебя зову!

Орк видел, как отец учил его уму-разуму, понимал, что эта неубиваемая тварь пришла снова и сейчас воздаст за всё. От него не спрятаться! А он ведь теперь скажет всем, кого сам облапошил, что это сынок виноват! Всё свалит!

— Чтоб помочь тебе встать,

Повзрослеть, разорвать

Порочный круг,

Буду тенью в жару,

В темноте ярким светом стану вдруг.

Как трудно мне сейчас молчать!

Готов кричать!

Вопль ужаса вырвался из груди, единственная мысль полностью завладела рассудком — он пришёл, они придут!

Аклариквет почувствовал усталость, однако знал — надо дожать. Добрые слова про родителя сталкивались в душе орка с чудовищными воспоминаниями, словно две армии, которые безжалостно рубили друг друга, и менестрель знал — его войско сильнее. Скоро будет полная победа.

Они придут! Он придёт!

— Пока не примет нас земля,

Ошибки дети повторят

Их отцов.

Безумства станут совершать,

Пить искушений сладкий яд

Будут вновь,

Не слыша зов отцов!

Орк тихо и жалобно завыл, бессмысленный взгляд уставился в потолок камеры. Ошарашенные охранники переглянулись, и Аклариквет понял: эти Нолдор никогда не принимали его всерьёз, не верили в силу музыки простого купленного певца. Что ж, настало время откровений.

— Пока не примет нас земля, мы в силах что-то поменять,

Обняв своих отцов!

Пленник уткнулся в солому, заскулил.

— Тебе нужна помощь и защита, — сказал Аклариквет, ненавидя то ли себя, то ли Моргота, то ли себя в образе Моргота, то ли вообще всех. — Мы отпустим тебя и дадим охрану. Пусть добрые воины защищают тебя. От твоего отца.

Орк вскочил, упал на колени перед менестрелем и начал целовать его сапоги. Безумный взгляд был абсолютно пустым, речь стала совсем невнятной.

Стражники снова переглянулись.

— Где охрана для несчастного? — спросил певец. — Пусть проводят домой.

Пленника подняли на ноги, и тот совершенно покорно пошёл, глупо улыбаясь и напевая что-то про отца.

Выйдя из камеры следом, Аклариквет закрыл глаза и бессильно прислонился к холодной стене.

«Хорошо, что мои родители никогда не узнают, во что я превратился», — подумалось певцу, отчаяние обожгло глаза.

— Я — менестрель верховного нолдорана, — прошептал певец, — и неважно, что это означает. Неважно. Неважно!

Примечание к части Песня из мюзикла "Моцарт" "Письмо отца".

Нельзя отдавать лучшее войско

На плохо отёсанный деревянный стол, заставленный небрежно сделанными глиняными чашами со сколами по краям, обрушился массивный, покрытый шрамами кулак.

— Я сказал — мой выигрыш!

Орки, люди и полуорки, собравшиеся в одном кабаке, поначалу попытались просто выпить и поиграть в кости, но довольно быстро получилось, как обычно.

— Нет мой! — заорал на орка полуорк, сгребая фишки из костей какого-то ценного древнего существа, хотя больше было похоже, что это останки вполне современной собаки.

Двое очень пьяных игроков попытались присоединиться к начинавшейся потасовке, но, вставая с лавки, перевернули стол. Фишки перемешались и рассыпались, понять, где чьи, стало невозможно. Выпивка разлилась. На мгновение повисла тишина, а потом послышались дикие вопли, грохот, лязг и удары.

Хозяин кабака лениво взглянул на привычное зрелище, на всякий случай спрятался в погреб, зная, что охрана быстро разберётся с особо буйными гостями.

Крики и правда продолжались недолго, сменившись руганью и возмущённым нежеланием уходить на улицу. В конце концов драка переместилась к дороге, ведущей в сторону угольной шахты, а в кабаке снова мирно зазвучали голоса уставших трудяг и их погонял.

Хозяин выбрался из погреба, налил охране настойки, чтобы ребята смогли повеселиться этой ночью с девочками.

— Мы — алкарим, — повысил голос один из посетителей, и охрана снова напряглась. — Нечего тут в орков тыкать! Мы все один народ. Братья, ясно?

— Да пошёл ты! — отмахнулся человек, полусонно оперевшись щекой на руку. — Достали. Алкарим, алкарим! А ты знаешь, что ни одного командира-человека в армии не будет? Я не про Восточный Фронт. Я про наш, южный. Ты знаешь, что даже полуорков не будет? Только ваше племя!

— И чё? — отозвался из-под стола только что храпевший орк.

— Сколько можно об одном языки чесать? — вздохнул хозяин кабака — тоже орк по происхождению. — Когда ещё эта война будет? Может, и не будет, а у вас зады уже трясутся, да дырки сжимаются.

Около стойки возник человек, похожий на вернувшегося с востока бойца. Домой, видать, отпустили.

— Чё за война-то? — спросил он орка. Судя по речи, точно с фронта Фанкиля.

— Да тычок дрочёный её долбил! — отмахнулся хозяин кабака, взял за выпивку оплату в виде коробочки соли и налил большой кубок крепкого пойла, обжигавшего язык. — Огненные, тип, кого-то из домов прям на фронт тащут, но у нас пока тихо.

— Тычок дрочёный, — зло бросил человек, осматриваясь.

Голубые глаза смотрели внимательно, орк почувствовал неприязнь — что этому типу тут надо?

— Слышь, приятель, — продолжил чужак, — пока я, значит, там червей всяких давил, моё семейство куда-т свалило, тычок их знает, куда. В армию я возвращаться не хочу — надолбился на всю оставшуюся жизнь. Тихо, гришь, тут? Я слышал, шахта рядом. Где? Поеду на работку туда. Смотрители ж всегда нужны.

«Вот почему он мне не нравится! — несколько иными словами догадался хозяин кабака. — Тюремщик долбанный!»

— Вон, — показал он человеку троих в хлам пьяных мужиков, — эти оттуда. Завтра как раз едут обратно.

— За мной должок, — поблагодарил чужак и пересел ближе к трудягам с шахты, которые этого даже не заметили.

***

Быстро поняв, что говорить с перепившимися орками сейчас не выйдет, разведчик из отряда Мараха, которому, в отличие от эльфов, особенно валинорских, не составило труда затеряться среди местного населения Дор-Даэделот, вышел на улицу справить малую нужду, желательно прямо на дорогу, чтобы не вызывать подозрений.

Пока всё шло гладко: да, светловолосый голубоглазый человек в этих краях был редкостью, однако на востоке такие люди встречались относительно часто, поэтому подозрений внешность не вызывала. Поселившись вместе с лишившимся рассудка орком, который теперь искренне считал чужаков своей личной охраной, разведчики верховного нолдорана убедили соседей торговца в том, что прибыли временно на побывку и скоро вновь отправятся к Фанкилю.