— Нет времени на уныние, — мгновенно помрачнел Хадор, на сердце стало тяжело от мыслей о смерти отца, об увечьях сына, о потерях на войне и о слишком малом толке тяжело достающихся успехов. — Мы ведь здесь, чтобы обсудить дальнейшие действия на севере?

— Не думаю, — Маэдрос покосился сначала на эльфа с трудно запоминающимся именем, потом — на Астальдо.

«У меня есть братья, но нет родных».

Золотоволосый эльф с непривычно глупыми для бессмертного глазами нахмурился.

Принц Фингон, до этого момента сидевший неподвижно, вдруг резко встал, хлопнув ладонями по столешнице.

— А теперь послушайте меня, — громко сказал он, и это почему-то удивило Маэдроса ещё больше. — Я давно всё обдумал и обсуждать своё решение не намерен. Надеюсь, понятно, что не стоит задавать мне вопросы.

По тому, как отреагировали эльфы, стало ясно: они ждали чего-то иного, и разделяют замешательство друг друга. Хадор почувствовал себя лишним.

— Война зашла в тупик, — глаза Астальдо сузились. — Осада не даёт результата. Крупные сражения проиграны, в том числе по моей вине. Я убеждён, что именно на командовании лежит ответственность за ход войны, и если что-то идёт не так, необходима смена лидеров. Лорд Маэдрос, военачальник нолдорской армии, отныне твой важнейший союзник и хранитель Крепости Исток — командир Варнондо. Я уезжаю с границы, оставляю Барад Эйтель более ответственному военачальнику. Когда Варнондо жил в Химринге, ты, лорд Маэдрос, прекрасно с ним сработался, значит, и теперь вы двое успешно поведёте наших воинов к победе. И поскольку я бесславно уезжаю, боевые награды мне больше не к надобности.

Будто не замечая ошарашенных взглядов, втородомовский принц взял Драконий Шлем и вручил Хадору.

— Носи его с честью, герой.

Потеряв дар речи и не зная, что делать, адан встал, поклонился, хлопая глазами и беззвучно открывая рот.

— Прощайте, бывшие соратники, — прозвучали слова. Финдекано, давно не оставивший в Барад Эйтель ничего ценного для себя, покинул кабинет.

Воцарилось молчание.

— И с падения тьмы в дни Исхода

С нами свет, что даёт звёздный флаг! — пропел Хеправион, привычно встав и налив всем вина. — Кто сердцем любит данный Эру мир,

Тот будет вечно Феанаро славить!

***

— Носи его с честью, герой.

Слова нолдорского военачальника будто швырнули Галдора из тяжкого отстранённого забытья обратно к реальности. Отца признали великим! Сам Астальдо признал! Это же… это…

Восторг захлестнул, молодой боец подумал, что все тяготы и потери действительно были не зря. Теперь человеческий вождь встал наравне с бессмертными воителями, столетиями сдерживавшими натиск врага! Это прекрасно! Это справедливо! Это лучшее, что случалось за всю долгую тяжёлую и казавшуюся безнадёжной войну.

— Слава Хадору Златовласому! — воскликнул сын, чувствуя, как на глаза наворачиваются слёзы гордости за отца. — Слава! Хадору Златовласому! Слава!

Примечание к части Песни:

"Андреевский флаг" В. Цыганова

"Белые дни" гр. Кино

"Долгие годы" из мюзикла Vampire Rose

Я сломаюсь последним!

Младшая дочь снова залезла на руки, пришлось отставить арфу.

— Папа, папа! — девочка с нолдорской внешностью заискивающе посмотрела снизу вверх. — Ты отвезёшь меня в Валинор?

Удивлённо подняв брови, Макалаурэ хотел спросить, зачем его маленькой звёздочке заморская земля, где никто не рад роду Феанаро Куруфинвэ, но представил, сколько всего придётся объяснять ребёнку, и утвердительно кивнул.

— А мама говорит, что нам придётся ехать в какое-то нехорошее место. Это правда?

Феаноринг рассмеялся.

— Нет, милая, что ты! — погладил он дочку по кудряшкам. — Мы поедем в очень хорошее место! Лучшее в Арде! А уже потом, если ты не передумаешь, можем попробовать отправиться в Валинор. Скажи, почему ты так хочешь туда?

— Потому что там красиво! Я смотрела картинки в книге про Тирион.

Макалаурэ снова кивнул. Да, в книгах всё очень красиво, только после Исхода вряд ли главный город Нолдор сохранил своё гордое величие. Сын главного бунтовщика был уверен: Валар сделали всё, чтобы в их владениях не осталось добрых напоминаний о Феанаро Куруфинвэ, а самое красивое в Тирионе — именно его рук дело.

— Там, куда мы поедем, тоже красиво, милая. Вот увидишь.

Разумеется, менестрель так не думал о городе старшего брата, но Маэдрос опять не оставил выбора.

«Ты нужен мне в Химринге! — изложенный в письме приказ ударил по ушам медным колоколом. — Приезжай с семьёй немедленно! В Долине пусть остаётся Тиральдеон с воинами, передоверь ему все дела. Наши силы иссякают, мы должны держаться вместе. Все ломаются. Война давит на нас, никто не выдерживает. И однажды сломается каждый. Но я, Кано, сломаюсь последним!»

Понимая — случилось нечто выходящее за рамки просто плохого, король-менестрель без сомнений начал сборы в дорогу, но объяснить что-либо семье, не показывая письмо брата, оказалось крайне трудно.

Хорошо, что всё же получилось. Иначе брат бы, пожалуй, приехал в Дыру сам и увёз её короля в цепях и с кляпом во рту. Последнее особенно страшно.

***

Всё валилось из рук. Новая попытка поговорить с племянницей ничего не дала, и даже сила убеждения Каленуиль не помогла. Проклятый Таурхиль ничего не решал сам, ему не дали даже писать письма без контроля матери, поэтому воздействовать на него не получилось.

— Глупая лесная курица! — выругалась в адрес Оэруиль Линдиэль, уставившись в потолок. — С чего ты взяла, что в Оссирианде тебе находиться безопаснее, чем в Хитлуме?! Здесь ближе наш дом! Здесь нас защитят, а там ты чужая!

С трудом встав с постели, вспомнив, что придётся снова говорить с Нолофинвэ, эльфийка тяжело вздохнула. Несмотря на цветущий май за окном, на сердце затвердевала ледяная корка, впиваясь в живую, ещё трепещущую плоть.

— Зимний сад, зимний сад

Белым пламенем объят,

Ему теперь не до весны… — прошептала дочь лорда Новэ, вспомнив песню и своё отчаяние, когда Астальдо в очередной раз уничтожил всё самое светлое, что было в душе юной девы. — Похоже, мы напрасно

В былой вернулись праздник,

Когда такие холода…

И, как другим прохожим,

Нам холодно, но всё же

Зачем-то мы пришли сюда.

Вдруг в коридоре раздались шаги того, кто хотел быть услышанным.

— Не надо предупреждать! — прозвучал голос, и Линдиэль в страхе прижалась к окну, за которым пели птицы, журчала вода фонтанов и смеялись гуляющие Нолдор.

Понимая, что не причёсана, одета в одну лишь сорочку, дочь Кирдана ужаснулась и своему виду, и вероятности мести обо всём догадавшегося Астальдо.

— С дороги! — выкрик раздался совсем близко.

Не зная, прощаться ли с жизнью или готовиться к избиению, дочь Кирдана схватила расшитое золотой нитью синее покрывало и прижала к себе, пряча ночнушку.

Дверь распахнулась, несмотря на то, что была заперта.

В ужасе зажмурившись, эльфийка ахнула, но вдруг почувствовала, как её судорожно обняли за колени.

— Прости меня, умоляю! Прости!

Линдиэль осторожно открыла глаза.

— Прости-и! — взвыл, вдруг подавившись рыданиями, тот, кого когда-то хотелось обожать, кем мечталось восхищаться. — Скажи, что прощаешь! Молю! Я всегда любил только тебя, но боялся признаться себе! Я оскорблял тебя, отталкивал, унижал! Прости меня, или я убью себя прямо здесь!

«О, Эру! — ужаснулась Линдиэль. — Что происходит?!»

— Жизнь невыносима без тебя! — продолжались причитания. — Мне нет смысла жить, если ты меня оттолкнёшь!

Эльф поднял голову, посмотрел в лицо предмета обожания пустыми безумными заплаканными глазами. Жалкое зрелище заставило содрогнуться, захотелось пнуть это существо, но мысль о том, что под действием чар жертва приворота действительно может убить себя, напугала сильнее вида содеянного — если сын верховного нолдорана что-то с собой сделает в спальне гостьи, гнев короля может оказаться опасным не только для самой Линдиэль, но и её семьи.