— Ты заплатишь мне за пролитые слёзы.

***

За окном невысокой постройки, находившейся за одной из уцелевших стен, примыкавшей к дозорной башне, шёл снег. Крупные рыхлые хлопья летели то медленнее, то быстрее, меняя направление, поднимаясь к небу и обрушиваясь на израненную землю осадного лагеря.

— Ты так и не ответила мне.

Сулион начинал разговор снова и снова, по-разному задавая один и тот же вопрос, но Ривиан не знала, что сказать.

В комнате было уже совсем холодно: огонь в печи догорал, согревали лишь одеяла и тепло тела любимого. Эльфийка знала — нужно лишь дать знак лаской или поцелуем, и супруг подарит долгие мгновения счастья, после которых не получится думать о плохом, но Ривиан сейчас совершенно не хотела близости.

Встав, чтобы подбросить угля, Сулион неестественно сосредоточенно смотрел только на кочергу, угасающий огонь, сажу и дверцу очага. Каждое движение было напряжённым и скованным, точёное сильное тело, обычно ловкое и гибкое, стало неуклюжим, словно у подвыпившего гнома, старающегося казаться трезвым.

Ривиан смотрела на мужа, и сердце болезненно щемило.

Очень хотелось излить всё, что жгло душу, рассказать о страхах и домыслах, даже самых нелепых и невозможных, но уста смыкало понимание: от жалоб будет только хуже.

«Если я скажу, что свобода, которую щедро подарил своим подданным принц Алмарил, это не благо, но ловушка для меня, — думала Ривиан, — Сулион попытается меня защитить, и подвергнет себя опасности. Лучше молчать».

— Ты хочешь вернуться домой? — перефразировал вопрос Авар, и эльфийке захотелось оказаться где-нибудь далеко отсюда, чтобы не отвечать. — Мы всё равно вместе навсегда, — обернулся Сулион, смотря с фальшивым весельем, — и твоё отсутствие рядом будет разжигать в моём сердце пламя борьбы со злом. Я буду ещё сильнее хотеть закончить войну как можно скорее, буду сражаться ещё яростнее. А после победы я вернусь с поля боя, и мы больше никогда не разлучимся.

— Спасибо, — Ривиан закрыла глаза, но сдержать слёзы не получилось.

Совершенно не представляя, что делать, таргелионская подданная чувствовала, что, как бы ни поступила, ничего хорошего не выйдет.

В дверь громко постучали и тут же бесцеремонно открыли. На пороге стояли слишком хорошо знакомые Ривиан эльфы в чёрно-алом со звёздами, и, повинуясь их воле, помилованная преступница начала собираться на встречу со своим владыкой, которого теперь невозможно было считать другом и соратником, как раньше.

***

— Ты изменилась, — вместо приветствий и всего остального, что могло быть сказано, произнёс Алмарил, сидя в кресле с множеством подушек, укрыв ноги тёплым одеялом.

— Я теперь жена, — Ривиан замерла у входа, боясь находиться наедине с тем, кто раньше казался привлекательным и желанным.

— Ты сделала это специально, чтобы спрятаться от меня, а не из-за любви, и я презираю тебя за это. Ты ничтожество. Жалкая орчиха в теле эльфийки.

«Она прекрасна, — думал принц, внимательно рассматривая чужую любимую. — Ей к лицу супружество, она стала сочным плодом, вызревшим среди беспорядочной кисти перепутанных лепестков. Она была милой в своей едкой дерзости, а теперь по-настоящему красива».

— Зачем я здесь? — дрогнувшим голосом спросила Ривиан.

— Ты забыла добавить «мой принц».

— Мой принц.

«Такая покорная! — усмехнулся про себя Алмарил. — Боится! Даже интересно, понимает ли, чего именно страшится, или просто перепугалась настолько сильно, что растеряла гордость? Прекрасная жалкая женщина!»

— Могу ли я знать, зачем я здесь, мой принц?

Сын таргелионского нолдорана посмотрел эльфийке в глаза. Иронизирует? Хорошо, если так. Не хочется думать, что она стала настолько ничтожной. С другой стороны, это именно то, что хотел увидеть проигравший соперник.

— Нет.

— Могу я уйти?

— Нет.

Ривиан решила ничего не делать и не говорить больше. Застыв безучастной скульптурой, эльфийка просто ждала, когда это непонятно что закончится. Совершенно не представляя, что происходит, чувствуя себя абсолютно беспомощной, та, что называла себя орочьей королевой, незаметно следила за каждым малейшим движением Алмарила, надеясь понять, как улучшить кажущееся безнадёжным положение.

Нолдорский принц посмотрел прямо, всё ещё щурясь, словно после сна, но взгляд был ясным. Ривиан чувствовала: в сердце бывшего друга борются свет и тьма.

«Интересно, почему она выбрала того паренька? — чувствуя, что пора поменять положение ног, Алмарил осторожно двинулся, сел удобнее, чтобы конечности не затекали. — Это был самый простой путь? Самая лёгкая добыча? Интересно даже, когда этот несчастный перестанет быть комфортным, кто пострадает следующим?»

— Ты поедешь в Таргелион, — заговорил сын нолдорана, соединив пальцы в замок и прижав к губам. — Не ври, что будешь скучать без мужа — я не поверю тебе. Пожалей глупца: скажи ему, что уезжаешь на время. Я вернусь сюда с войском, когда закончится зима, и ты сможешь приехать тоже. Думаю, должна понимать, что твоему дурачку опасно ехать в Таргелион после всего, что он сделал.

— Да, — напряжённо поклонилась Ривиан, — конечно, мой принц.

«Тварь, — подумал Алмарил, вдруг поняв, прочувствовав то, о чём говорил отец, рассказывая о проклятии. Боль и злоба, измотав, вдруг стали доставлять наслаждение. Смакуя ненавистные ранее ощущения, понимая, что его, слабого и больного эльфа, всё равно боятся и бессильно презирают, не желая принять его власть и смириться с ней, Нолдо растянул губы в неприятной улыбке. — Прикидываешься покорной рабой, желая раздавить, поработить, уничтожить меня, заставить ползать на коленях! Это всё зависть низкородных к высокородным! Вам никогда не стать такими, как мы, и вы ненавидите нас за это! Ты забыла только одно, лживая гордячка! Я — проклятие этого мира».

— Иди. На рассвете мы выезжаем. Лучше приди заранее, орчиха.

От радости окончания этого непонятного свидания, запоздало думая, что, возможно, надо было не бояться, а вести себя по-дружески, по-женски ласково, проявить заботу и сочувствие, ведь видно же, что Алмарил всё ещё слаб и страдает от травм, Ривиан, забыв вежливо попрощаться и поклониться, ринулась прочь из шатра, не поднимая глаз на стражу.

Нет-нет-нет! Не смотреть на них! Совсем неважно, о чём они думают! Главное, сказать Сулиону, что всё будет хорошо.

***

Множество глаз провожали уезжающих с Ард-Гален таргелионских эльфов, особенный интерес вызывали подданные нолдорана Карантира у белегостских Кхазад, оставшихся в осадном лагере и, не унывая, продолжавших строительство. Когда же последние всадники скрылись в начинающейся с новой силой метели, на равнине жизнь потекла по-прежнему, словно ничего в мире не происходило и не менялось.

***

— Было так, — начал напевать Линдиро, когда воинам и строителям снова пришлось прервать работу и укрыться от снегопада, — я любил и страдал.

Было так — я о ней лишь мечтал.

Я её видел часто во сне

Ввысь летящей на белом коне.

Что мне была вся мудрость скучных книг,

Когда к следам её губами мог припасть я?

Что с нами было, королева грёз моих?

Что с нами стало, моё призрачное счастье?

— Сейчас тебя некому перебить, чтобы начать свою тему, — улыбнулся вернувшийся из караула Нолдо, делавший вид, будто совсем не устал и не замёрз. — Астальдо уехал.

— Я прерву, — печально отозвался из угла комнаты Сулион, — потому что не хочу слушать песни о любви. Ни о счастливой, ни о несчастной.

Авар понимал, что не единственный здесь, столкнувшийся с разлукой, и его ситуация далеко не самая печальная, поэтому не говорил о своих чувствах, но после выпитого вина и прозвучавших слов не сдержался.

— Астальдо пел бы о борьбе, — с улыбкой продолжил говорить караульный, садясь ближе к огню и растирая руки. — И все мы отозвались бы и голосами и сердцами. Финдекано — тот воин, рядом с которым веришь, что всё возможно, что победа близка, и враг слабее, чем кажется.