Майя промолчал, смотря в клубящуюся тьму. Пёс вдруг навострил уши, осмотрелся и бросился огромными прыжками куда-то за холмы.

— Ты говоришь «наше войско», — отвернулся от неба Даритель и посмотрел на вампиршу. — Хочешь идти со мной на юг?

Турингветиль вспорхнула, зашуршав крыльями и встала на ноги около Дарителя уже в обличии женщины, неестественно, утрированно красивой и оттого уродливой.

— «Наше» — означает «алкарим», — спокойно улыбнулась монстрица, тронув длинными тонкими пальчиками воротник и застёжку плаща помощника Мелькора. — «Мы» — значит «подданные Владыки». У каждого своя территория для охраны, слежки и завоевания. Моя — склоны Железных Гор. Твоя — вся, что захватишь. Не больше, но и не меньше. И путь у каждого, кто вёл Тему, свой. Наше единство предполагает одну цель, одну тональность, один последний аккорд, но как каждый из нас подведёт к нему мелодию, не касается других творцов и аккомпаниаторов. Одна цель не означает совместный путь.

Подумав о том, что монстрица неверно поняла вопрос и ожидаемый ответ, Майя согласно кивнул.

Да, путь известен — карта продвижения на юг начерчена, однако мелодия ещё не спета, и сейчас самое отвратительное, что есть среди диссонанса, сыграет Тему Жизни, поможет избежать смерти целому народу.

Настаёт время Темы Трусости.

***

«Ты понимаешь, в чём разница между тем, как строим мы, и как они? Ты слышишь разницу, чувствуешь её. Видишь! Дерево, даже срубленное и распиленное на доски, продолжает жить, поэтому не тлеет. И я не простил бы тебе причинённый моим творениям вред, если бы ты повредила хоть одну дощечку».

Две пары рук ласково водили по лежащим на мягком морском дне белоснежным доскам, совместная воля двух Майяр заставляла скрытые в глубине течения не позволять песку похоронить затонувшее судно.

«Я уже просила прощения и у тебя, и у Улмо».

Уинэн, полупрозрачная, искрящаяся и прекрасная, смахнула ладонью с корпуса корабля прилипших моллюсков.

«Не забывай, что я падал во тьму искажения, — Оссэ вдруг начал угрожать, образ помрачнел и задрожал, словно истаивающая иллюзия. — Да, я вернулся и искупил свою вину, построив корабли для эльфов, чтобы спасти их от того, кому хотел служить! Но тьма… — Майя тронул грудь там, где у эрухини бьются сердца. — Тьма осталась внутри. Поэтому я не осуждаю тебя, что ты ластишься к Тилиону, устраивая приливы и отливы, играешь с ним и веселишься ночами. С ним, а не со мной. Не осуждаю, но и не прощаю. Ещё раз тронешь то, что сделала не сама…»

«Хочешь, я подниму всё, что утопила моя буря?» — Уинэн смахнула ещё одну колонию моллюсков.

«Если потребуется — поднимешь. Но приказать должен не я».

***

— Ты ведь смеялся над высокопарными словами, говорившими, будто любое добро обратится злом? — Илмарэ вышла в коридор дворца Манвэ и встала на фоне живой истории создания звёзд. — И вот теперь аманэльдар не ценят тебя, Эонвэ, единственного из Айнур, кто до сих пор пытается быть рядом с эрухини. Заметь, Айнур это не ценят тоже.

Глашатай Владыки Сулимо остановился, понимая — помощница Варды нарочно не пропускает его вперёд. Но почему? Для Майя снова нет Слова у Манвэ?

— Но мы не знаем, что есть добро, а что зло, — едко произнёс Эонвэ, невольно залюбовавшись сияющим образом девы. — Поэтому не можем оценить.

— Всё смеёшься, — Илмарэ покачала головой, чёрные волосы заискрились звёздами ярче прежнего. — Однако, хочу предупредить. Есть одно обстоятельство, которое меня волнует в последнее время.

Майэ обвела глазами живую пустоту, пестрящую картинами прошлого.

— Ты же знаешь, что Моргот снова задумал нечто масштабное, — заговорила она, и голос зазвучал Эонвэ в спину. — Как ты думаешь, на что будут готовы попавшие в зону бедствия жители Средиземья?

«Они будут готовы на всё, — речь Илмарэ скрылась внутри груди глашатая, — они будут молить нас о прощении, о помощи и об укрытии. Они станут говорить, кричать и рыдать о невинных жертвах, и будут по-своему правы. Да, никто из нас не в обиде на ушедших Нолдор и их потомков, никто не мстит им. Но ты же понимаешь, как возненавидят нас и наших подданных-аманэльдар те, кто придут из Средиземья? Ты понимаешь, что их сердца необратимо искажены злом? Эти эрухини станут требовать возмездия Морготу, а значит, если мы послушаем их, если пойдём у них на поводу и пленим одного из нас, Дети Эру почувствуют над нами власть. Скажи, Эонвэ, ты хочешь, чтобы твою судьбу решали за тебя? Мало ли, чем и кому ты не понравишься? Что, если Валар станут судить своих Майяр? А если чужих?»

— Пока я служу господину Манвэ, — глашатай не принял правила игры, — мне опасаться нечего.

— Как и всем Айнур, — улыбнулась Илмарэ, уходя в картину «Сотворение звёзд».

Эонвэ задумался. Теперь путь свободен? Можно идти? С Владыкой Сулимо обязательно нужно переговорить, и именно словами, поскольку Форменоссэ нельзя оставлять без присмотра, но речи с хозяевами необходимо вести крайне осторожные. Нужно посоветоваться.

Что хотел бы сказать Вала Манвэ тем, кто зачем-то хранит память о боли и традиции, что привели к беде?

И как подготовить этих эльфов к ещё большим бедам?

Тут необходимо Слово Валар.

***

Несмотря на уже долгое пребывание на поверхности, глаза всё ещё болели из-за непривычно яркого дневного света, от которого нельзя было отвернуться, в отличие от покорного пламени горна.

— Мастер Махтан, — заговорил король Ольвэ, снова обретший утраченный статус и гордившийся этим, а потому не расстававшийся с короной и множеством серебряных украшений на шее, руках и одежде, — посмотри на море. Красиво, правда?

Прославленный кузнец и самый усердный ученик Вала Ауле кивнул. Зная, что тэлерийский владыка не стал бы просто так тащить мастера на берег, требуя покинуть подземелье, Махтан изначально предчувствовал недоброе, а когда понял, что все разговоры придётся вести при дюжине советников, заволновался более прежнего. Зачем каждый раз нужен летописец? Для чего все эти молчаливые Тэлери?

— Видишь белую мачту, едва выглядывающую из волн? — гордо спросил Ольвэ и приказал книжнику Телперумилу продолжать начатый текст. — Валар дают нам знак. Нам — это моему народу, более других невинно пострадавшему за свою искреннюю и жертвенную любовь к Владыкам. Пострадавшему от вас, Нолдор. Но теперь справедливость восторжествовала, поскольку эта показавшаяся мачта — надежда на возвращение счастливого прошлого, в котором наши песни звучали радостно.

Король заулыбался.

— Скажи, мастер Махтан, а какие знаки получает твой народ? Какова ваша эстэль? Никакие? Вы их не заслужили?

Ученик Вала Ауле промолчал, понимая — это лишь начало нового неприятного разговора. Но что не так на этот раз? Ольвэ получает от Нолдор любую посильную помощь совершенно безвозмездно, достаточно лишь обмолвиться о планах и желаниях нолдорану Арафинвэ, и по приказу владыки сразу же делается любая работа! Махтан лично отвечает за её выполнение! Ради искупления вины перед братьями-Тэлери мастер практически перестал работать с медью, уделяя большинство времени серебру и платине, реже — стали. На этот раз даже стал сопровождать в дороге, будто слуга! Чего ещё не хватает вынужденным вечно скорбеть по вине Нолдор сиротам?

— Искреннего добра с вашей стороны, — заговорил, не дождавшись ответа, Ольвэ, краем глаза следя за тем, что записывал Телперумил и явно переговариваясь с советниками по осанвэ, — не будет от Нолдор никому: ни нам, несчастным жертвам вашей гордыни, ни благодетельным всепрощающим Валар, чью любовь вы не цените, ни даже вам самим! Однако ранее я полагал, будто Нолдор любят своё ремесло, каким бы оно ни было странным, грязным, опасным, ненужным или бессмысленным, но теперь я усомнился и в этом и не знаю, стоило ли давать вам шанс на искупление.

Махтан посмотрел на море и едва видневшуюся над волнами мачту, потом перевёл взгляд на давно заброшенный город. Ольвэ сказал, что поехал сюда почтить память детей, что семья просила навестить родные места, а Нолдор, во главе с мастером — близким родичем Феанаро Куруфинвэ и других братоубийц — нужны в пути на всякий случай. Да и в оставленных городах пригодятся — мало ли что? Но оказалось, готовилась демонстрация особой любви Валар.