Но была и надежда. Слабая, едва живая. Пульсирующая, будто сердце.

Сон разлетелся тысячами осколков, когда лежавший неподвижно Маэдрос содрогнулся всем телом и, тяжело скоро дыша, крепко прижал к себе Туивьель. Губы бесшумно зашевелились, и, как бы ни хотела эльфийка понять произносимые слова, сделать это не удавалось. Осторожно положив ладонь на судорожно вздымающуюся грудь, чувствуя, как бешено бьющееся сердце постепенно успокаивается, Туивьель коснулась губами плеча Феаноринга.

— Подожди, — хрипло прошептал Маэдрос, освободив левую руку из-под спины эльфийки и сжав лежавшую на поднимающейся и опускающейся уже медленнее груди ладонь. — Не говори ничего.

Туивьель замерла. Феаноринг переместил руку эльфийки чуть выше солнечного сплетения, прижал к себе, замер, лишь губы слегка подрагивали. Сделав несколько глубоких вдохов, Легенда сморщил лоб, сдвинул ладонь на живот.

Не понимая, что происходит, но чувствуя: это едва ли не жизненно важно, Туивьель боялась пошевелиться. Вопросов рождалось всё больше, но не хватало смелости их задать.

Маэдрос, закрыв глаза, улыбнулся уголками рта, положил ладонь эльфийки себе на лоб и очень медленно провёл в направлении затылка.

— Про меня говорили, что я восстал из мёртвых, что должен жить для борьбы, но тот мир, который принёс мне смерть, не отпускает, возвращается снова и снова, снова и снова, — прямо посмотрев в испуганные непонимающие карие глаза, тихо произнёс Феаноринг. — Я хочу, чтобы мой возродившийся мир ассоциировался с тобой.

Туивьель показалось — лорд пожалел о сказанных словах, проявив непростительную для воина-легенды слабость. Но… это было так прекрасно! Не зная, что делать и говорить, эльфийка невольно заулыбалась и, часто моргая, выдохнула:

— Да!

***

Проводив взглядом брата, уходившего в шатёр, Макалаурэ заулыбался. Может быть, это действительно шанс для Маэдроса продолжать жить, не смотря всё время в окно крепости, с ненавистью и подавляемым страхом ожидая нападения врага? Если рядом есть любящая женщина, тьме из прошлого придётся отступить перед живым теплом.

«А ещё, — подумал менестрель, отложив бутыль и взявшись за арфу, — ласка способна отвлечь от навязчивой злобы в адрес Нолофиньо. Любовь ведь важнее короны. Если, конечно, это не любовь к короне».

— Обалдеть! — с наигранной досадой всплеснул руками Сулион, подходя к костру. — Туивьель меня даже не заметила! Или сделала вид?

Линдиро, сев напротив Макалаурэ, вытащил из костра лишние поленья и, когда пламя опустилось, закрепил над огнём пойманную дичь.

— Я не стал бы этого говорить, — напряжённо произнёс сын Асталиона, — если бы не был уверен. Только, увы, я не сомневаюсь, что наше эффектное появление на Празднике Объединения, завершившееся отступлением ни с чем, нам всем ещё аукнется. Маэдрос поступил так, словно не был уверен в своей правоте, понимаете? Я-то знаю, что его остановило. Но тем, у кого нет совести, этого не понять.

— Предлагаешь опять пойти к Нолофиньо? — поднял глаза от арфы Макалаурэ, и Сулион захохотал. Заметив Дис, вместе с подругой уходящую в лес, менестрель, сам не зная, зачем, решил привлечь внимание бывшей советницы. — Луч солнца золотого, — запел Феаноринг, — тьмы скрыла пелена,

И между нами снова

Вдруг выросла стена.

Ночь пройдёт, наступит утро ясное,

Знаю, счастье нас с тобой ждёт.

Ночь пройдёт, пройдёт пора ненастная,

Солнце взойдёт.

Солнце взойдёт…

Ускорив шаг, знахарки скрылись за деревьями.

— Ну и ладно, — отмахнулся Макалаурэ. — Сулион, видишь, эта песня для привлечения дев неэффективна.

— Зато, кажется, Даэрона привлекла, — от души рассмеялся Линдиро, обернувшись к дороге, откуда донеслось знакомое пение. — Он, конечно, не дева, но против тоски сгодится.

***

— Руки Териндэ, как забытая песня под упорной иглой, — запел Даэрон, зная, что именно эта музыка должна представить его Феанорингу Маглору лучше любых приветственных слов. — Звуки ленивы и кружат, как пылинки, над её головой.

Сонные глаза ждут того, кто войдёт и зажгёт в них свет.

Утро Териндэ продолжается сто миллиардов лет.

И все эти годы я слышу, как колышится грудь,

И от её дыханья в окнах запотело стекло,

И мне не жалко того, что так бесконечен мой путь.

В её хрустальной спальне постоянно, постоянно светло.

Маблунг улыбнулся, пришпорил коня.

***

— Лучше бы, друг мой, ты это для нолдорана спел, — засмеялся Макалаурэ, вставая от костра и бросаясь обнимать менестреля.

— Вот и ещё один повод вернуться к Нолофиньо, — снова стал мрачным Линдиро.

Не оценив шутку, дориатский военачальник напрягся.

— Я бы проехал как можно дальше от вас, — прищурился Маблунг, — если бы мой подопечный не возжелал поговорить с тобой, сын Феанора.

— Как я счастлив, что хоть кто-то желает со мной пообщаться! — воскликнул Макалаурэ, отпустив Даэрона из объятий. — Тебе рассказали, как я сражался с Валараукар?

— С Балрогами? — ахнул королевский менестрель. — Ты услышал их музыку? Сможешь мне спеть?

— Я попробую, — с сомнением сказал Феаноринг, — только уйдём подальше от неподготовленных слушателей.

Прихватив вино и сушёные фрукты, менестрели удалились в сумрак летней ночи.

— Может быть, я тоже удостоюсь захватывающей истории? — очень недобро спросил Маблунг, садясь рядом с Линдиро. — Признаюсь, я не люблю разные дворцовые интриги, не вникаю в них, но ровно до тех пор, пока они не начинают представлять угрозу мирному населению.

Сулион с любопытством посмотрел на сжавшего зубы друга.

— Что может быть прекраснее историй о любви? — мечтательно произнёс молодой Авар, поднимая глаза к звёздам. — Если смотреть на небесные огоньки сквозь лепестки, мир преображается. Ты знаешь, воин, что каждой звезде необходим свой цветок?

С гордостью за способного ученика покосившись на непрошенного гостя, сын Асталиона вежливо предложил Маблунгу разделить трапезу.

— От прямого вопроса уйти будет сложнее, — хмыкнул эльф из Менегрота. — Значит, его я и задам. Что заставило почитаемого в Белерианде героя Маэдроса приходить на праздник к своему дяде и спасителю с армией?

Все эльфы, слышавшие вопрос, отреагировали сначала, как на шутку, а потом на лицах отразилась злоба.

— Уже неважно, — сказал Линдиро, встретившись глазами с подошедшим Аранаро, — гораздо важнее другое. Ты знаешь, что Моргот напал на Валинор, несмотря на то, что все Валар и Майяр были в сборе? Понимаешь, что, если враг захочет и приложит достаточно усилий, дориатской завесе не выстоять? Силой или хитростью, Моргот уничтожит вас.

— Мы встали на пути врага, — гордо высказал Аранаро, — возводим крепости, собираем армии. Наши кузницы пышут жаром, создавая доспехи и оружие. Каждый меч, рождённый в искусных руках Нолдо и пламени горна — это творение на благо всего Белерианда!

Сулион пшикнул, насмехаясь над показавшимися неуместными пафосными речами, Линдиро смерил друга недовольным взглядом.

Не обращая внимания на собратьев и неожиданно изменившегося в лице дориатского воина, Аранаро продолжал:

— Может быть, нам всем суждено погибнуть, может быть, нельзя изменить срок, но я уверен, что на обстоятельства своей смерти повлиять мы в силах. И граница, Маблунг, это тот рубеж на карте, где слава и героизм, где нет места низкой подлости. Погибнуть на границе — остаться в легендах и хвалебных песнях. А защищать короля в его дворце — не всегда честное правое дело. Как ты считаешь, честный воин, защищать нолдорана Финголфина — похвально?

— Для его сына — безусловно, — прищурился воин Тингола. — Остальных судить я не стану. И учти, будь так любезен, что я не Амдир, считающий, что его королевства больше нет, значит, вся Арда и дом и не дом одновременно. Я присягнул Элу Тинголу, меня никто не заставлял.

Слова дались крайне тяжело, воспоминания о речах обезумевшей женщины снова заставляли сомневаться.

— Я найду вашу границу, если посчитаю нужным, — мягче произнёс дориатрим.