Но все это опять-таки были косвенные обстоятельства. Следствие не располагало ни орудием убийства, ни отпечатками пальцев Хлои Роуз в доме Эрхардт, ни показаниями свидетелей. И все же люди часто попадали за решетку по обвинению, основанному всего лишь на косвенных уликах.
У меня возникла другая идея.
— А давайте-ка вернемся к разговору о человеке, который, по вашим ощущениям, вас преследовал. Мисс Эрхардт тоже присутствовала там всякий раз, когда вы видели его? Вы же сказали Элу, что это всегда случалось на съемочной площадке. Так ведь?
Она снова выглядела испуганной, и голос ее зазвенел.
— Ну какое это имеет значение?
— А такое, что человек, преследовавший вас, мог преследовать и ее.
Она задумчиво нахмурилась, передернув плечами.
— Не знаю, я не могу сказать этого со всей уверенностью. Возможно, да… Возможно, она была там, но… — Она опять передернула плечами несколько раз подряд. — Я про первый случай ничего не помню точно, и, по-моему, меня пару раз кто-то преследовал, когда я ехала на своей машине. Я тогда была одна. — Воспоминания, похоже, еще больше разволновали ее, глаза теперь были расширены от испуга, и она часто-часто качала головой.
— Мисс Роуз! — позвал я.
Она села на своем стульчике ровно.
— Нет, вряд ли он преследовал Мэнди. Он преследует меня.
— Вы только не волнуйтесь так сильно.
— Нет, нет, нет… не может этого быть…
Я протянул к ней руку, чтобы как-то успокоить ее, но в этот момент вошел Мигель с каким-то напитком на подносе.
— Попробуйте выпить вот это, мисс Роуз. Попробуйте выпить.
Он сунул ей в руку стакан, и она поднесла его ко рту, не переставая трясти головой. Она выпила жидкость, содрогнулась и обессиленно откинулась на спинку стула. Мигель поспешил забрать у нее из руки стакан, пока не расплескались остатки. Укоризненно посмотрев на меня, он вышел из комнаты с подносом под мышкой и со стаканом в руке.
— Вы ничего больше не можете прибавить к описанию этого человека? — спросил я, ведя себя словно боксер, добивающий противника, уже находящегося в нокдауне.
Она ничего не ответила.
— Ну хорошо, тогда я удаляюсь, — сказал я.
Это тоже не вызвало у нее никакой реакции. Она сидела без движения, откинувшись на спинку стула, и на ее прекрасном лице было такое страдальческое выражение, какого публика никогда не видела на экране. Застать ее в таком виде было неприятно — это было все равно что видеть череп через кожу.
Я проделал обратный путь до холла, где меня ждал Мигель.
— Теперь вы видите, какое хрупкое создание мисс Роуз?
— Да, вижу. А с полицией она себя так же вела?
— Почти так же.
— Нет, Сэмьюэлса такое не устроит. Если, конечно, он не попытается выставить ее сумасшедшей. — Теперь настала моя очередь исступленно качать головой в недоумении. — Послушай, Мигель, мне так и не представилась возможность задать мисс Роуз один вопрос. У нее с Джоном Старком близкие отношения? Она знает его друзей?
— Нет, не думаю. Мисс Роуз держится обособленно.
Я кивнул.
— Спасибо. — Надев шляпу и направляясь к двери, я прибавил на прощание: — Позови меня, если случится что-то экстренное. А в остальных случаях мое присутствие здесь нежелательно.
— Вообще-то мистер Розенкранц хотел бы с вами поговорить.
Я остановился и пошел обратно.
— А откуда мистер Розенкранц знает, что я здесь?
— Он видел, как вы пришли. — И, указав на лестницу, добавил: — Если позволите, я провожу вас.
Мне, конечно, сразу подумалось, что это вообще-то не мое дело и что слишком скудной информацией я располагаю, чтобы продолжать начатое. Кстати, и студия, и полиция убедительно просили меня держаться от этого дела подальше.
— Да, проводи, — сказал я.
Глава 15
Комната, судя по всему, предназначалась под кабинет, но оформлением ее, похоже, занимался тот же декоратор, что и в офисе Хьюба Гилплэйна. Все обозримые поверхности, кроме узкой дорожки от двери к письменному столу, были завалены книгами и бумагами. Вдоль одной стены громоздился ряд не привинченных еще до конца полок, прогибающихся под тяжестью нагруженных на них книг. Одна полка сорвалась с крепления и упала на нижнюю, та же держалась и не обрушивалась только за счет того, что ее подпирали снизу высоченные стопы книг на полу. Повсюду неряшливыми кипами валялись бумаги с загнутыми помятыми краями. В углу стояло креслице с обивкой из зеленого кожзаменителя, но пробраться к нему через все эти залежи не представлялось возможным. По сравнению с остальной комнатой поверхность стола с возвышающейся на нем пишущей машинкой «Ундервуд» была относительно аккуратной. На столе стояла початая бутылка водки, часть содержимого которой уже познакомилась со стаканом, и уже пустая бутылка стояла на полу возле стула. В комнате присутствовал стойкий запах алкоголя и лежалой бумаги.
Розенкранц повернулся ко мне, когда я вошел. Лицо его было бледно, глаза расширены, но на стуле он сидел ровно. Речь его, когда он заговорил, тоже оказалась на удивление чистой и членораздельной — признак опытного пьяницы.
— Вы следили за мной на обратном пути из «Морковки», — сказал он.
Поскольку ответа не требовалось, я и не стал его давать.
— Вы видели, что они сотворили?..
— Кто и что сотворил? — спросил я.
— Кто, кто… Эта чертова жизнь, этот чертов город, эти чертовы люди…
Для знаменитого писателя он был слишком однообразен в своей зацикленности на одном-единственном слове.
— У нее были враги? — спросил я.
Он посмотрел на меня в упор.
— Вы что, полицейский? Они уже были здесь сегодня.
— Хорошо. Тогда зачем вы хотели видеть меня?
— Они говорят, что это сделала Клотильда.
— Знаю.
Розенкранц удовлетворенно кивнул. То есть мы с ним были железно уверены в том, кто этого не делал. Покачав головой, он взял со стола бутылку и поднес ее к пустому стакану.
— У Мэнди не было врагов. Она ни с кем не воевала, никого не боялась, ни с кем ничего не делила.
— А друзья?
— Я знаю, что она дружила с несколькими девушками из клуба, где раньше работала официанткой. Ну как дружила?.. Ходили вместе куда-нибудь развеяться, повеселиться. Возможно, с какими-то кавалерами. Она же в Сан-Анжело недавно.
— А название клуба?
Розенкранц наклонил голову и посмотрел на меня исподлобья.
— «Морковка»? — предположил я.
— Нет, но очень близко. «Тип». Там я с ней познакомился.
— И вы сказали ей, что можете устроить ее сниматься в кино.
Он пожал плечами и поднял стакан, как бы чокаясь со мной.
— Да, так я и сказал. — И он выпил водку в два глотка.
— Я так понимаю, это и положило начало вашей дружбе, — предположил я.
Он поднял пустой стакан.
— Правильно понимаете.
— А что, очень хороший способ времяпровождения. Правда, на алкоголь все равно приходится раскошеливаться.
— Она была отличной девчонкой, Фостер. Я не любил ее. На самом деле, мы ругались столько же, сколько смеялись. Она могла вклеить тебе по первое число, а потом всегда сама мирилась. Отличная была девчонка.
— Понимаю. Золотое сердце, мухи не обидит — это все про нее.
— Да ну вас, идите к черту, — сказал он, насупившись, и снова взялся за бутылку.
— Может, сказать Мигелю, чтобы принес еще одну бутылку?
— Вы лучше скажите, почему вас не было вчера здесь? Почему вы не выполняли свою работу?
— Нет, я понимаю, что мне лучше не возражать, — сказал я. — Ведь я вряд ли должен спросить у вас, почему вас самого не было рядом с женой или почему вас не оказалось в нужный момент рядом с мисс Эрхардт? Потому что, если мы будем задавать друг другу подобные вопросы, то очень скоро сами и окажемся виновными в случившемся.
— Да, особенно, если это так и есть.
Я кивнул:
— Ну да.
Усмехнувшись, Розенкранц покачал головой.
— Господи, да люди в этом городишке перережут вам горло и скажут, что это они вас брили. Это же не люди вообще! Это ходячие деньги без глаз, без сердца… или же ходячая похоть, прячущаяся за пуленепробиваемым стеклом. Вы можете видеть их, но не можете до них дотронуться. Вы или вписываетесь в эту систему и тоже становитесь ходячими деньгами, или же обнаруживаете, что ваше пуленепробиваемое стекло оказалось не таким уж пуленепробиваемым, как было указано в рекламе. Если в какой-то момент вдруг вспомните, что вы личность, то вам лучше насторожиться и приготовиться, ведь это значит, что вы уже на полпути к автовокзалу, откуда вам дорога обратно в вашу глухомань.
