Речь идет не о Лизе. По крайней мере, не напрямую о ней. Речь идет об Аве, а к этому я совершенно не готова. Они задают вопросы: «Видели ли вы ее после того, как оказалась рассекречена личность ее матери? Не контактировали ли вы с ней вчера вечером или сегодня?» — и тревожные колокольчики звучат в моей голове, а они не сообщают ничего, что могло бы меня успокоить, и тут я говорю, что они лучше меня должны знать, где Ава. Она ведь с Лизой?
Их вежливые улыбки, их бесстрастные глаза встречаются с моими — озабоченными. Я спрашиваю, не убежала ли она; они не отвечают, а задают встречные вопросы: «Есть ли еще какие-нибудь взрослые, кроме тех, что в ее школе, с которыми она могла быть близка? С кем бы она могла еще выйти на связь?» Я тщетно роюсь в памяти, но единственное, что мне приходит на ум, — это ее плавательный клуб. Может быть, тренер? У Лизы не было среди взрослых близких друзей, кроме меня, а поэтому по умолчанию — Ричард. Но Ава его толком и не знает, только «здрасьте — до свиданья».
Они благодарят меня, хотя я им ничего и не сказала, и только когда они собираются уходить, я вспоминаю одну вещь об Аве, которую не знает, вероятно, больше никто. То, о чем я раздумывала в тот вечер: говорить Лизе или нет.
— Если она пропала, — начинаю я, надеясь на какую-нибудь их реакцию, может, хоть на какую-то кроху информации, — может быть, вам стоит обратиться в местные гинекологические клиники. Я у них в доме в мусорном ведре в туалете видела обертку. Самый краешек, но это обертка теста на беременность. Я в этом не сомневаюсь. — Уж мне ли не знать? Сколько я таких тестов себе делала. — Думаю, Ава может быть беременна.
Они снова благодарят меня — на этот раз искреннее, их приход больше не бесплодная трата времени, — а сержант Брей дает мне свою визитку. Неудачная фамилия, думаю я, глядя ей вслед: неуклюжая поступь в тяжелых туфлях — в ее походке нет изящества. Она похожа на ослицу[467].
Подленькая мысль, и я понимаю, какой сукой делает меня это невыносимое напряжение. Будь Лиза здесь, мы бы, вероятно, посмеялись над этим, но, когда я одна, мысль кажется злой и подлой. Но если бы Лиза была здесь, ничего этого и не происходило бы.
Ава убежала. Эта мысль догоняет меня, когда я возвращаюсь в офис под любопытствующие голодные взгляды стаи. Мое беспокойство завязывается узлами. Маленькая Ава где-то в жестоком мире, обозленная и одна. Надеюсь, что она не одна. Надеюсь, что кто-нибудь из ее друзей знает, где она и под давлением полиции расколется. Ей шестнадцать, успокаиваю я себя. Она не глупа. Она будет где-нибудь в безопасности. Пустая мысль. В мире полно умных и обозленных шестнадцатилетних девиц, которые убегают из дома и в конечном счете оказываются на улице, если с ними не случается чего похуже. Кого-то вылавливают из рек. Кто-то пропадает без следа. Ава упрямая, всегда была такой. Она не вернется, как бы плохо ей ни было.
Может быть, она в одной из клиник. Может, после аборта появится. Я никогда не думала, что буду радоваться, если Ава залетит, но сейчас это эмоциональный якорь. Она легла куда-то сделать аборт. Полиция ее найдет.
Я отправляюсь прямо на кухню приготовить себе кофе — тот, что приготовила Эмили, давно остыл у меня на столе, — и ко мне присоединяется Стейси, словно игривый котенок, спрашивает, чего они хотели. Ей, по крайней мере, хватает приличия казаться смущенной, и я спрашиваю себя: кто ее послал сюда — Джулия или Тоби? Или оба?
«Пошла ты, Лиза, сама знаешь куда! — в миллионный раз, думаю я. — Да пошла ты за все это в самую глубокую задницу!»
Глава 34
ПОСЛЕ
2003
Никаких сказок нет, никаких «жили счастливо до конца дней», сколько бы дешевых диснеевских мультиков ни ставила она днем, чтобы ее дочка сидела на месте, пока она чистит, убирает и пытается сделать их жизнь нормальной и управляемой. А если такие сказки и есть, то не для нее. Она была дурой, когда думала, что такое возможно.
Ей больно, когда она собирает пустые банки из-под пива и выкидывает их. «Какой смысл? — недоумевает она. — Потом будут еще на выброс». Потом. Ей уже невыносимо это «потом».
Наверху в кроватке начинает плакать Кристал. Кристал. Она ненавидит имя дочери. Одна из крупных ссор случилась из-за ее имени. Она хотела назвать девочку Авой. Имя, говорившее об изяществе, обаянии и изменении к лучшему. «Кристал» говорит о дешевке, как ни старайся. «Кристал» — значит «хрупкий». Кристал можно разбить на тысячу осколков. Мысль о том, что ее детке может быть причинен какой-то вред, приводит ее в ужас. Она просыпается с этой мыслью, гудящей в крови. Не нужно ей было говорить Джону, кто она. И вообще не следовало ей сходиться с ним, не следовало думать, что любовь поможет преодолеть прошлое. Но без него у нее не появилось бы дочери, так что она не может жалеть о встрече с ним.
Малютке Кристал теперь два. Она не может дождаться, когда дочери исполнится три. Если три исполнится, то она преодолеет возраст Даниеля. Может быть, тогда ее сны о нем погаснут. Может быть, это паническое чувство страха уйдет. Впрочем, она не верит. Сновидения и страх останутся с ней навсегда, а они только ухудшились после рождения Кристал. Сначала она думала, что эти сновидения — призрак Даниеля, который хочет еще сильнее наказать ее из могилы, но в глубине души она знает: это не так. Даниель был хороший мальчик. И всего двух с половиной лет.
Она поднимается по лестнице и баюкает Кристал, прижимая девочку к своей худой груди. Одежду девочки пора постирать, как и большинство ее подгузников, и весь их маленький дом немного пахнет какашками и теплым молоком, но Джон опять не оставил ей ни цента, и у нее кончился стиральный порошок. Так не может продолжаться. Ей нужно позвонить Джоанне. У нее нет иного выхода. Она, может быть, и заслужила эту жуткую жизнь с человеком, который пьет без меры, называет ее убийцей и говорит, что она вызывает у него отвращение каждый раз, когда она пытается угодить ему, но ее Кристал, ее Ава — нет. Если они останутся здесь, кто знает, чем это закончится? Что он может сделать?
Вчера вечером поступил такой звоночек, и ей необходимо действовать. Показать наконец характер. Стоит ей закрыть глаза, как она видит: бутылка разбивается о стену справа от ее головы. Малютка Кристал — она сидит на полу — потрясена настолько, что, доведенная до слез ссорой родителей, даже на секунду перестала плакать. Она вся в осколках стекла, залита вином.
Его ярость сразу погасла. Он любит дочь, она это знает, но она знает и что такое насилие, а от его поступка у нее кровь холодеет в жилах, в пьяном угаре он во всем винит ее. Она сильно повзрослела за последние три года, три долгих года с той идеальной ночи, когда поведала ему свою тайну. Она многое узнала о людях. Она знает: он ее любит, но еще знает и другое: за это он себя ненавидит. Бóльшую часть времени он не может смотреть на нее, а когда они занимаются сексом, она чувствует его отвращение. Когда появилась Кристал, все стало еще хуже. Ее детская невинность — постоянное напоминание Шарлотте о том, чтó она сделала.
«Ты чудовище!» — вот что он сказал ей прошлой ночью. — Как я могу любить чудовище?» Его слова хуже ударов, но и удары, вероятно, не за горами. Ей уже приходилось видеть такое, и она в ужасе: он может начать вымещать свою злобу на Кристал, сколько бы он ни говорил о любви к ней, потому что она знает, как легко насилие выходит из берегов.
Она слишком крепко прижимает к себе пухленькую девочку — та начинает плакать. Не вскрикивает, не завывает, а испускает тихие всхлипы, словно улавливает боль матери. Такое, конечно, возможно, а еще она, может быть, боится теперь плакать громко, даже когда папы нет дома.
Джон ушел надолго. Он не на работе, он в пабе. Или у букмекера. Или дома у приятеля. Он теперь работает всего несколько часов в неделю, и вечно так продолжаться не может. Он пьет беспробудно — долго его такого на работе держать не будут. Некоторое время она еще видела в нем человека, которого полюбила когда-то, теперь уже нет. Теперь, когда все это превратилось в грязь. Хуже чем грязь. Эта ужасная ненависть, которая исходит от него.
