— Да. Я понимаю. Именно поэтому…
— Да. Послушайте. Я занят в ближайшие дни. Назначить вам встречу с одним из моих ассистентов?
— Но… Лучше было бы, если б вы могли посмотреть…
— Понимаю. Это старое дело? Я им занимался?
— Да.
— Дайте подумать. Дело в том, что у меня на данный момент есть другая работа. Знаете, я вот-вот уйду…
— Уйдете?
— Да. Из отдела судебной медицины. Я ухожу с поста заведующего. Поэтому тороплюсь с последними поручениями. У меня полно дел.
— У вас есть свой кабинет, доктор? Если хотите, я приду к вам туда. Уверяю вас, это отнимет немного времени…
— Да. Ну, я не совсем…
— В больницу? Если вам так удобнее.
— Нет, лучше здесь. Будет отлично, если в студенческом городке. Приходите… приходите… ну, скажем… завтра. Вас устроит завтра?
— Утром, доктор?
— В десять. Жду вас в дирекции. Однако вы, как обычно, сначала позвоните секретарю. Чтобы я был в кабинете — мы же не будем встречаться в комнате для вскрытий. Ведь на этот раз не будет трупов, нет?
— Нет, доктор. Нет, только документы…
— Ну, тогда хорошо… Тогда до завтра.
— Да, до завтра.
Замысел был таков. Явиться с делом, еще открытым. Это было практически идеальное прикрытие. На пятом этаже ему дали поручение просмотреть оставшиеся открытыми дела и все их сдать в архив. Там было одно, которое позволяло встретиться с Арле. 1960 год. Август. Маура была в горах, в Бормио, а у него было трудное задание. Исчезла целая семья. Банковский управляющий. Национальный банк. Он выкрал миллионы. Через два месяца после подачи заявления был обнаружен труп в отводном канале Сан-Донато, на юге Милана. Зубной протез совпадал. Все гипотезы повисли в воздухе. Жену и детей не сумели найти. После осмотра зубов труп был похоронен с поспешностью, которая в то время показалась Монторси чрезмерной. В конце концов, могли выплыть и другие факты. Его нашли голым — разбухший труп, голубоватые склеротические вены неглубоко под кожей — натянутой, белой, как мел. Радужные оболочки разъедены, возможно, пантегамиями. Монторси сам видел парочку этих существ — они быстро всплыли на поверхность воды, — бесцветные глаза автоматов, темные, блестящие, застывшие волоски. Они снова нырнули в глухой водоворот между серыми растениями. Это был маслянистый полдень.
Итак, теперь он мог попросить Арле, чтобы тот подтвердил, нужно ли закрыть дело, поскольку за это время ничего так и не выяснилось — ни об управляющем, ни о его семье, ни о деньгах. Это было прикрытие, которое позволяло ему посоветоваться с Арле. Проверить, знает ли он что-либо о деле мертвого ребенка с Джуриати. И почему. Выяснить, что Арле там делал, со своими двумя ассистентами, — в полиции нравов, через два часа после обнаружения ребенка.
Стало быть, Арле уходит от руководства отделом судебной медицины. Монторси нахмурил брови. Это было странно: отдел судебной медицины давал огромную власть. Сколько он уже держит в своих руках всю верхушку отдела, этот сухопарый барон с залысинами, с седыми, слегка вьющимися волосами, в очках в толстой оправе, с желтой кожей, стеклянистыми зрачками? Монторси слышал о нем с тех пор, как поступил в полицию. То есть уже семь лет. Значит, он был там всегда. Может быть, даже с самой войны.
Под дождем Монторси немного встряхнулся. Быстрым шагом отправился к подъезду «Коррьере».
Инспектор Гвндо Лопес
Внешность покойника все еще хранит следы того, что он видел. […] Чем больше его описывают, тем больше он в конце концов начинает казаться предметом домашнего обихода.
Петер Хандке. «Бродяга»
Париж
23 марта 2001 года
21:30
С выключенными сиренами к бульвару Распай — по направлению к квартире Жоржа Клемансо, неудачно покушавшегося на жизнь Киссинджера. Лопес и Серо не обменялись ни единым словом, сидя в салоне, пока машина неслась через грязный огромный Париж. Огней мало. На улице — никого. Они увидели освещенную Эйфелеву башню — продолговатый сверток, подарок, преподнесенный небу. Автомобили подскакивали. Подъемы и спуски регулярно чередовались.
В тот момент, когда Лопес вовсе этого не ожидал, обе патрульные машины остановились перед подъездом, дверь которого держал открытой агент. Других полицейских машин вокруг не было видно.
Через освещенный подъезд они прошли в мрачный вестибюль. Пол — из отполированного мрамора — отражал бледные огни ламп. Они поднялись по лестнице, проигнорировав клетку лифта из кованой стали. На втором этаже, по бокам от дверей, красовались яркие цветы — обжигающе зеленые, совершенно без пыли, они казались искусственными. Клемансо жили на третьем этаже. Напротив — дверь квартиры Жоржа: распахнута, перед ней стоял агент в голубом свитере с черным поясом, руки он держал за спиной. Из квартиры на лестничную площадку лился теплый галогенный свет — свет отчаявшихся холостяков в поисках уюта и гнезда. Ковровое покрытие было серым, железистого оттенка — ткань в крапинку, которая диссонировала с обоями сливочного цвета. Прихожей не было: от входной двери вы попадали непосредственно в просторную комнату со столом посередине, заваленным бумагами. В широко раскрытом «дипломате» виднелся приличный запас разноцветных дискеток. Люди в форме и в штатском входили и выходили, пересекая освещенный порог между одной комнатой и другой: слева — маленькая кухня, чистая и аккуратная, справа — спальня. Здесь, на письменном столе, чего-то не хватало — возможно, компьютера, изъятого для изучения жесткого диска. Плакат на стене над столом: Джей Рональд Льюис, основатель «Сайнс Релижн», с лицом, перекошенным из-за графического фильтра, и надпись: «ИИСУС — ЭТО СМЕРТЬ». Маленькая запыленная библиотека — несколько книг, наваленных друг на друга горизонтально. Лопес взглянул на них — это были программные брошюры «Сайнс Релижн». Два билета на самолет, использованные в качестве закладок, выцветшие и потрепанные: Париж — Гамбург, туда и обратно. Лопес принялся размышлять. Провайдер электронной почты Боба, экс-сайентолога, с мейла которого и началась тревога, поднятая американскими спецслужбами, был немецкий — «libernet. de» или что-то похожее. Он незаметно положил билеты на самолет в карман. По возвращении в Милан он проверит, где офис провайдера Боба. Если в Гамбурге, то история с неудавшимся покушением Клемансо принимает иной оборот…
На стене над изголовьем разобранной кровати на двух гвоздях была подвешена белая шелковая лента: японская мода, вспомнил Лопес. Там была надпись очень маленькими причудливыми буквами, ярко-черная, выделявшаяся на фоне шелковой белизны ленты: «ISHMAEL: IL EST GRAND».[704] Под кроватью был обнаружен чехол от винтовки. И журналы тоже нашли — порножурналы. Много. Садомазохистские журналы с порванными страницами. Лопес наклонился. Полистал некоторые. Старые фотографии, напечатанные ради новой тяги к удовольствию. Женщины носили прически семидесятых-восьмидесятых годов. Старые фотографии на садомазохистские сюжеты.
— Сколько вы их нашли? — спросил он. Серо спросил у одного из своих.
— Bueno, штук семьдесят, — сказал он.
Лопес погрузился в задумчивость, разглядывая их, а один из агентов тем временем листал экземпляр журнала, искал места, из которых Клемансо вырвал фигурки.
Створки платяного шкафа были распахнуты, и два агента рылись в карманах одежды. Две фотографии на этажерке, рядом со струйным принтером, — два мужских лица: одно нежное и расплывчатое, возможно, из-за плохого качества вспышки, другое, справа, — морщинистое и грубое, почти похожее на Харви Кейтеля.
— Кто это? — спросил Лопес.
— Клемансо — это тот, что слева, а тот, что справа, — это его «перевоспитатель».
— Вы его допрашивали?
— Он в Центральном управлении. Он ничего не знает об Ишмаэле. Он стал другом Клемансо, но ничего не знал. Вы тоже можете его допросить, если хотите.
