— Да.
Мок, не спрашивая моего согласия, захлопнула крышку бэнто.
— Не может быть. Она такую рожу скорчила… Настоящая свинья. Вы ни капельки не похожи. Тебя она тоже достала, скажи?
Со мной такое бывало, и не раз, и все из-за сестры. При виде меня у людей разыгрывалась фантазия: они воображали меня куклой Барби, живущей в сказочном домике с папой — красавцем мужчиной и симпатичной, милой мамашей. Еще у нее есть старший брат и старшая сестра (тоже, конечно, красивые), которые ни за что не дадут ее, то есть меня, в обиду. Но стоило им взглянуть на мою несимпатичную сестрицу, как вся картинка рассыпалась и все иллюзии, в том числе на мой счет, развеивались. Меня начинали презирать и всерьез уже не воспринимали.
Я оглядела класс. Возвращавшиеся с перемены парни и девчонки, так возбудившиеся утром от моего появления, рассаживались по местам, стараясь не глядеть на меня. У них уже был один ответ на мою загадку. Теперь все смотрели на меня с подозрением.
Тут на мой стол приземлился бумажный комочек. Я схватила его и сунула в карман. Кто это? Сидевшая через проход девчонка уткнулась в учебник английского. Перед ней сидел Кидзима. Он обернулся и посмотрел на меня. Кидзима? Я бросила ему записку обратно. Можно не читать, и так все ясно. Увидев сестру, он решил, что мы с ней — одного поля ягоды.
После уроков ко мне подошла Мок и потянула за руку.
— Пойдем. Тут на тебя хотят посмотреть.
Ростом Мок была примерно с меня, а по ее нагловатому виду всякий бы понял, что с ней с детства все носились как с писаной торбой. Она вытащила меня в коридор. Там стояла старшеклассница с чудным бронзовым загаром, конским хвостом на затылке, узкими глазками и крупным ртом. Яркая девица. Уверенная в себе на все сто.
— Ты, что ли, Юрико? Я Наканиси. Давай к нам, в группу поддержки. Я там главная.
— Да ведь я ничего не умею.
Меня такие дела никогда не интересовали. Да и денег не было, и, вообще, петь хором я не любила. Какое в этом удовольствие?
— Ничего, научишься. Мы из тебя звезду сделаем. Все от тебя будут тащиться — и в школе, и студенты.
Тащиться… Игрушку из меня сделать хотят.
— Я не уверена, что у меня получится.
Не обращая внимания на мои слова, Наканиси разглядывала мои ноги.
— Ноги у тебя красивые, длинные. То, что надо. Придраться не к чему. Есть что показать.
В голове у меня вертелись слова Джонсона: «Юрико, ты — совершенство». Надо же, и здесь меня за совершенство признали!
— Тебе человек такое предлагает! Не будь дурой!
Мок попыталась надавить на меня, высовываясь из-за спины Наканиси. Раздраженная моей нерешительностью, она скривила толстые губы, блестевшие от розовой помады.
— А может, она того… с приветом? — хохотнула Мок, не дождавшись ответа.
Наканиси толкнула ее в бок:
— Не зарывайся, Мок.
— А что? Она чересчур красивая. Хочешь, чтобы еще и умной была?
— Просто растерялась, — оборвала Мок Наканиси. — Пусть подумает немного. В октябре будет много игр, придется покрутиться.
Прихватив с собой Мок, Наканиси удалилась. Она шла по коридору под аккомпанемент восторженно-заискивающих голосов и шепота младшеклассников. Еще бы — из группы поддержки, да еще самая главная! Терпеть не могу такие игры! Может, попросить Джонсона достать мне справку от врача, чтобы не дергаться в этой группе поддержки? Хотя он наверняка обрадуется, если я нацеплю их дурацкую юбочку.
Надо мной вдруг нависла чья-то большая тень. Кидзима!
— Ты почему не стала читать мое письмо?
Глава 17
Лицо у Кидзимы красивое, с тонкими — для мальчишки — чертами, острые, как хорошо оточенный клинок, глаза, узкая переносица. Но в его внешности было нечто ущербное. Как и в моей красоте, за которой не разглядеть ни ума, ни воли, ни желаний. В привлекательности Кидзимы чего-то не хватало, но чего-то было и чересчур — пожалуй, самомнения и еще эгоизма. В нем не было внутреннего равновесия, и от этого он казался одновременно и жалким, и нахально-высокомерным.
— Чего молчишь?
От злости у Кидзимы кривились губы. Утром, когда меня обступили одноклассники, я все же как-то реагировала на них — рассеянной улыбкой, кивком или парой слов. Но Кидзиме отвечать охоты не было совсем. И это его бесило.
— Я с незнакомыми не разговариваю.
Встретив такой отпор, Кидзима презрительно ухмыльнулся.
— Как же к вам обращаться? Ваше королевское величество? Чего с тобой церемониться? Я же знаю, какая ты дура. Видел у отца бумаги. Тебе в нашей школе делать нечего. Тупая как пень. По внешним данным приняли. Сечешь?
— И кто же меня принял?
— Как это — кто? Школа приняла.
— А вот и нет. Папаша твой принял. Кидзима-сэнсэй.
Удар достиг цели. Долговязый сынок пригнулся и сделал шаг назад. В придачу к сестре у меня появился новый противник.
— Он на меня глаз положил. Придешь домой — поинтересуйся. Как у тебя с отцом вообще? Он и в школе учитель, и дома. Тяжко тебе, бедненький?
Кидзима уставился в пол, засунув руки в карманы и нервно переминаясь с ноги на ногу. Конечно, иметь такую сестру, как у меня, ни на что не похожую, — не подарок, но у Кидзимы дело обстояло еще хуже. Под угрозой оказался папашин авторитет классного руководителя; могли пойти разные слухи… Короче, мы с ним оба сидели в заднице. Быстро оценив ситуацию, Кидзима наконец торжествующе поднял голову, как бы говоря, что нашел достойный ответ.
— У нас дома полно засушенных бабочек и других насекомых. Отец же биолог. Вот он и тебя в свою коллекцию засунул. Как редкий вид.
— А ты тоже у него в коллекции? Хотя ты к ценным экземплярам вряд ли относишься.
Я попала в больное место. Красивое лицо Кидзимы вспыхнуло и тут же побелело от злости.
— Все так думают! Считают, что я бездарь.
— Наверное. Слухи, сплетни… Никуда не денешься.
— Значит, ты сплетница?
— А ты нет? Потащился смотреть мою сестру, чтобы потом поиздеваться надо мной вместе со всеми.
Кидзима точно язык проглотил. Вообще-то я человек не агрессивный. Не то что моя сестрица. Но на Кидзиму я разозлилась по-настоящему. Почему? Все очень просто. Как и сестра, он меня ненавидел. Соответственно, и я его ненавидела. Я ни разу не отказывала мужчинам. Какой бы мужик ни был, стоило мне почувствовать, что он меня хочет, как желание тут же переполняло мое тело и душу. И только к Кидзиме я не испытала ничего. Абсолютно ничего. В этом смысле это был настоящий уникум. Только потом, много позже, мне пришло в голову, что он мог быть «голубым».
— Ладно! Почему ты не стала читать письмо? Думала, я в любви признаться хочу? Считаешь, наверное, что по тебе все с ума сходят.
— Ничего я не считаю. — Я пожала плечами, как часто делал Джонсон. — Зато знаю, про что написал. Про мои оценки на экзамене.
— Как ты узнала?
Я наклонила голову и прошипела:
— Потому что я тебя терпеть не могу.
Вот вам и школа! Отношение одноклассников ко мне изменилось всего за полдня. Им вдруг захотелось сделать из меня игрушку. Все ясно как божий день. Интересное местечко школа Q., ничего не скажешь, подумала я. Надо разобраться в здешних порядках. Оставив стоявшего столбом Кидзиму, я быстро зашагала по коридору мимо горящих любопытством физиономий, высовывавшихся из каждого класса.
— Я тебя тоже!
Кидзима бросился за мной, пыхтя у меня за спиной, как стадо чертей. Сказать по правде, у него в самом деле было что-то общее с чертом — заостренные уши, например. Я не стала ему отвечать. Ну сколько можно!
— Я еще хочу спросить. Чего тебе надо? Зачем ты сюда приехала? Учиться? Или шляться? Или и то и другое?
Я резко остановилась и, глядя Кидзиме прямо в лицо, заявила:
— Чего я хочу? Секса, наверное.
Кидзима изумленно уставился на меня.
— Ты это любишь?
— Обожаю.
Он окинул меня оценивающим взглядом. В его глазах застыло удивление, словно он столкнулся с каким-то редким животным.
