Он прошел мимо стойки портье. Его не узнали. У выхода для посетителей его не задержали. Он вышел наружу, но дело еще не было закончено.
В автобусы возле кустов, где он спрятал пистолет, садились туристы. Лопес пошел в обход. Добрался до кустов. Никто не смотрел в его сторону. Пистолет лежал там же, где он его оставил.
Он шел быстро. Налево: рю Ван Маерланд. Прямо. Налево, направо, снова направо. Он искал площадь. Автобус открывал двери на остановке. Люди садились. Он тоже решился. Потом передумал.
Зашел в темное кафе в подвальном этаже. Заказал себе «Гиннесс». Начал пить. Спросил на плохом английском, где можно арендовать машину. Ему указали адрес.
Спустя четверть часа он сидел за рулем «BMW-520». С трудом различал названия рю и штраатов. Он рисковал. Когда Карл М. подаст заявление, его имя окажется в базе данных полиции, его наверняка сопоставят с именами, зарегистрированными в пункте проката автомобилей. Они найдут «BMW» и выяснят, что Лопес — итальянский полицейский. Он провел расчет. У него оставалось еще добрых пять часов полной анонимности.
Он припарковался на Гар Леопольд, на углу с улицей Бельяр. Оттуда можно было наблюдать за служебным входом в Европарламент. Он будет дожидаться, пока выйдет Карл М., и тем временем копаться в ежедневнике.
Он открыл электронный ежедневник Карла М., принялся перебирать клавиши.
Взгляд перебегал с ежедневника на Парламент — и снова на ежедневник.
Никаких следов Карла М. Сплошной поток людей: чиновники, служащие. На скамейках перед входом огромный старик кормил крошками голубей, какие-то дети с матерями, которые смотрели за ними, переговариваясь.
Он нервно стучал пальцами по клавишам. Алфавитный список. Встречи. Мейлы. Номера телефонов.
Группа парламентских служащих быстро-быстро тараторила. Женщина на тротуаре потягивалась. Старик продолжал крошить хлеб голубям. Матери прощались друг с другом и расходились вместе со своими детьми.
В ежедневнике: заметки, календарь, снова заметки. Он открыл архив «Контакты».
В точку.
Запись о Ребекке, на немецком. Два телефонных номера. Сотовый Ребекки и внутренний телефон «Форбаха». Ничего больше. Поискал Боба. По нулям. Попробовал с Ишмаэлем. Ничего. Номера телефонов депутатов и их помощников — бесполезные.
Адрес Карла М. он проверил по карте: тот жил примерно в километре от Парламента. Возможно, он зря взял машину.
Он подумал: нужно позвонить Вунцаму, чтобы тот перевел запись о Ребекке. Это были три неполные строчки. Не годится. Лучше продолжать наблюдение.
Порыв отчаяния.
У старика кончился хлеб, он свернул бумагу, бросил ее в корзину, снова сел. Еще одна группа чиновников — перед входом.
Лопес зевнул.
Снова сфокусировал взгляд.
Из здания выходил Карл М.
Инспектор Давид Монторси
Заказчик этой операции остается неизвестен. Была выдвинута гипотеза, что это мог быть президент ЭНИ, Маттеи, который в этот период вел жесткую борьбу с транснациональными нефтяными компаниями и для этого завязал контакты, в том числе при посредничестве спецслужб, со многими арабскими правительствами.
Джузеппе Де Лутиис. «Секретные службы в Италии»
Милан
28 октября 1962 года
17:50
Три машины. В первой — Монторси и Омбони. Движутся по направлению к Метанополи, резиденции ЭНИ, принадлежавшего Маттеи, — к маленькому городку, возведенному на окраине Милана: огромные застекленные здания, отражавшиеся в низких небесах долины, повсюду вокруг — каналы. Две машины — в «Джорно». А шеф лично проведет обыск в доме Маттеи, настолько осторожно, насколько возможно. Он решил предупредить вдову, сказав, что придет сам, чтоб она не беспокоилась. Монторси присоединится к нему позже, сразу же после Метанополи, — чтобы искать то, что ему было нужно. Он будет искать следы Ишмаэля.
Еще и шести не было — а уже темно. «Альфа-2600» ехала с включенными фарами, монотонный вой сирен издалека возвещал их приближение. Какая-то женщина бежала вокруг площади за собакой, которая неслась с громким лаем по направлению к Корветто. На эстакаде, ведущей на бульвар Пулье, была пробка. «Фантини Козми», огромный комбинат на площади Болоньи, испускал толстые струи дыма из проржавелых труб.
Чахлый кустарник, сточный канал, пересекающий бульвар Лукания, где очень высокие новые дома стояли как заслон от ветров, дующих в город с окраины. Они прибавили газу и поехали в сторону туманных пригородов. Пучки фонарного света поверх смога, плотно лежащего на поверхности матовых кузовов машин, цвета сурового миланского неба — и уже становилось видно, как высоко поднимаются в небо вертикальные струи дыма, немного косые и размытые, с «Фантини Козми». Ближе к бульвару Омеро, между плохо пригнанным настилом тротуара и асфальтом проезжей части, стояло множество бидонов, а в десяти метрах впереди — грузовик; несколько рабочих грузили бидоны под серый тяжелый навес грузовика, а из следующего подъезда вышла консьержка, чтобы посмотреть на них; с противоположной стороны шли женщины с тяжелыми матерчатыми сумками, раздутыми от продуктов; тротуары начали растрескиваться от белесой травы, блестящей на фоне угасающего вечера, и прямо впереди открывалось высокое небо — там, ближе к Кьяравалле, — подернутое всегдашней паутинкой разрывов в облаках.
Потом они свернули к улице Эмилии, въехали на мост, все поворачивая и двигаясь вверх, в то время как Милан оставался внизу: странная дымка и рой из мириадов холодных огней — прямые линии пересекающихся улиц и округлые ядра площадей. Потом они снова спустились, пересекли обводной канал Сан-Донато — по прямому шоссе, ведущему в Метанополи, к въезду в центр, построенный Маттеи: через въездные ворота видны были переливчатые стекла главного здания ЭНИ, они, как зеркало, отражали свет близкого заката, а вверху видна была ткань плаката, там, в той стороне, — бесформенная от ветра форма, которая в какой-то момент распрямилась, чудесным образом натянулась, и все увидели, что там изображена желтая собака о шести лапах, извергающая из пасти огонь, — символ, выбранный Маттеи для АГИП.
Здание ЭНИ напоминало зуб, разрушенный кариесом. Смерть Маттеи высосала его изнутри, как быстрый, мгновенный рак, болезнь, поглощающая людей и предметы. Холл был светлым, доверху наполненным цветами, источающими неестественный запах сладковатой смерти, и ароматом бубликов, теплым, клейким духом, который, казалось, пропитывал ткани и кожу. Все полицейские, там, внутри, были бледными, включая Монторси, а Омбони тем временем принимал вице-президент, костлявый небольшой человек, все время говоривший о «несчастье», он произнес это три или четыре раза: «несчастье», «несчастье», «несчастье».
Это он проводил их в кабинет Маттеи. С начала операции прошло сорок минут.
Кабинет был просторным и пустым. Мебель отполирована с таким усердием, что казалось, это оно, усердие, нимбом блестело на гладком дереве. Несколько книг. Вице-директор ЭНИ следовал за ними, показывал им бумаги, они фотографировали, фотографировали все.
Монторси сразу же нашел то, что искал. Досье об Ишмаэле за подписью Фольезе лежало во втором ящике сверху. Маттеи подчеркнул все, практически каждое слово.
Он знал, что станет первой добычей Ишмаэля.
Остальные остались фотографировать и конфисковывать то, что возможно конфисковать. Монторси уехал, направившись к центру Милана, быстро, по уже опустевшим улицам. Мальчишки играли в мяч на асфальте ближе к улице Тоффетти.
Спустя полчаса он был на улице Москова, под дверью дома Энрико Маттеи.
Там у подъезда было три машины. Монторси вошел, широко шагая, взлетел вверх по лестнице (тонкий, почти прозрачный мрамор, сладковатый запах воска) к распахнутой двери, которую охранял агент: он узнал инспектора, поприветствовал его, но тот уже был в темной прихожей, в коридоре, заполненном теми же цветами, какие он видел в холле в Метанополи; на стене, бежевое в сумерках, под стеклом, висело изображение шестилапой собаки — возможно, оригинал графического проекта, — собака, извергающая пламя посреди коридора, среди благоухания мертвых цветов.
